Внимание!
четверг, 29 октября 2015
Название: Костюм кролика
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gravitation
Пейринг или персонажи: Сакума Рюичи/Шуичи Шиндо
Рейтинг: G
Жанры: слэш, романтика, ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Описание: Рюичи не расстаётся с костюмом кролика.
Но порой он всё же бесконечно рад, что он человек.
читать дальшеКролики обладают длинными и бархатистыми ушами, напоминающими своеобразные локаторы, и - как следствие - отличным слухом. Если, конечно, не лишены данного органа чувств с рождения и не являются весьма грустным исключением из существующих правил.
Рюичи вслушивается в пение этого смешного, длинноногого, как нелепый жеребёнок, мальчишки Шиндо с какой-то новой и совершенно чужой для себя жадностью. Шиндо поёт - будто плачет, жалуется на что-то, не ясное даже ему самому, и Рюичи с готовностью жалеет его, незнакомого, неизвестного, жалеет, подпевая негромко, подхватывая, проигрывая через себя переливы чужого голоса. Непоколебимый, словно вылепленный из стали Кей смотрит на своего подопечного через плечо, смотрит очень подозрительно, и Рюичи отодвигается от него незаметно, прячет руки в карманы, скрывая едва различимую дрожь в непослушных пальцах. Шиндо на сцене сбивается с ноты, голос звучит на миг потерянно и очень звонко, и Рюичи думает, что совершенно без ума даже от этого крошечного несовершенства.
Он жалеет только, что его уши не настолько функциональны, как у кроликов, и ему не удастся расслышать сбивающееся дыхание Шиндо в паузах между куплетами, едва заметную вибрацию напряжённого горла и мелкую отчаянную дрожь напряжённых губ.
***
Кролики почти не различают цветов, кроме красного и зелёного.
Шиндо яркий. Яркий до совершеннейшего безумия. Цвет его настроения меняется быстрее, чем Рюичи успевает зафиксировать в своём сознании и полюбить горячо новый оттенок. Больше всего в образе Шиндо алых бликов. Абсурдные багровые блики в тёмной паутине волос, вишнёвые вспышки непрошенного, легко появляющегося румянца, светлая свежесть по-мальчишески крупного рта.
Шиндо прекрасен в сиянии пурпурно-королевского зарева софитов, и Рюичи думает, что, вероятно, неумение фокусироваться на каких-либо иных цветах, кроме красного, не делает кроликов такими уж несчастными.
***
Чуткие тонкие усы кроликов позволяют им беспрепятственно ориентироваться в темноте. А также - что немаловажно - играют важную роль в обнаружении возможных опасностей.
Рюичи использует своё чувство определения опасности не по назначению. Возможно, ему следовало бы в первую очередь позаботиться о себе. Но Рюичи уже привык к тому, что, обернувшись, неизменно обнаружит за своей спиной улыбающееся и вечно спокойное лицо Томы Сегучи и надёжную фигуру Кея с Магнумом в крепких руках. У Шиндо подобной поддержки нет. И потому Рюичи - сперва намеренно, потом уже неосознанно для самого себя - начинает оберегать этого нелепого доверчивого мальчишку. Опасности могут таиться везде: от ненадёжно закреплённого микрофона на сцене до мирно покоящейся в глубокой миске лапши.
Кей находит инициативу Рюичи безрассудной и бесполезной. Шиндо улыбается благодарно и восторженно, кажется, не вполне понимая охранную роль Рюичи в собственной судьбе и просто наслаждаясь присутствием кумира детства.
Если бы Рюичи был кроликом, он, конечно, настроил бы антеннки усов на сверхчувствительную волну обнаружения грозящих Шиндо опасностей. Но он пока справляется и так.
***
Барометром настроения кролика является нос. Должно быть, весьма забавно, когда частота твоего дыхания меняется в зависимости от настроения. Говорят, нос кролика буквально ходит ходуном, когда его хозяин испытывает сильные чувства.
Порой Рюичи бесконечно рад, что он не кролик. Он уверен на все 100 - а то и на 110 процентов - что не смог бы контролировать поведение собственного носа при появлении Шиндо. Должно быть, нос раскачивался бы из стороны в сторону с неземной скоростью и в конце концов оторвался бы совсем. Подобная перспектива совершенно не радует Рюичи. Ведь нет никакой вероятности, что при отсутствии носа он будет выглядеть так же великолепно, как и при его наличии.
В той атмосфере, в которой Рюичи обитаете, внешняя привлекательность необходима, как воздух. Но всё же менее необходима, чем присутствие Шиндо в его жизни.
И если ради того, чтобы Шиндо продолжал улыбаться ему с тем же всепоглощающим восхищением, пришлось бы мириться с отсутствием носа, Рюичи, конечно же, попытался бы.
***
Частота пульса у кроликов порой зашкаливает. Должно быть, это участь всех маленьких животных, носящих в груди, под мехом, слишком большое для их габаритов сердце.
Пульс кроликов достигает 150 ударов в минуту.
Рюичи готов поклясться, что при виде Шиндо, при случайном или намеренном касании его тёплой ладони, при звуках звонкого голоса число ударов его собственного сердца сбивает все возможные числовые планки и взлетает к двумстам. Если бы слова про пресловутое выпрыгивание из груди не казались столь затасканными и заплесневелыми, Рюичи, пожалуй, употребил бы их, так как прикладывать каждый раз, когда Шиндо весело и нежно улыбается ему, ладонь к груди, опасаясь, что взбунтовавшиеся сердце прорвёт рёбра и вырвется на свободу, удовольствие весьма сомнительное.
Тома порой порывается отвести Рюичи к лучшему кардиологу Японии, Кей вздыхает, баюкая в широких ладонях неизменный Магнум, но Шиндо не устаёт улыбаться так же широко, ясно и любяще, а значит, Рюичи может беспрепятственно продолжать подсчитывать удары своего горячего сердца.
***
Кролики обрастают новым мехом два раза в году. Зимний мех - льдисто-белоснежный - должно быть, смотрится холодно и неприветливо, по-летнему скучно-серый - неуместно мрачно среди весёлого великолепия природы.
Тома - хороший друг. Он принимает благосклонно каждую из личин Рюичи - беспечную детскую и ледяную профессиональную - и для каждой находит тёплые слова. Норико бывает резче, сдвигает тонкие брови строже, убеждая друга, что он безнадёжно застрял на узком перекрёстке между гением и идиотом.
Рюичи порой замечает, как недоверчиво вглядывается в его лицо Шиндо, как растерянность плещется в его тёмных глазах. Рюичи словно сидит на дне узкой лодчонки в середине бурной реки, цепляется растерянно обеими руками за тонкие борта, не представляя, с какой стороны налетит новая сокрушающая волна. Он сам не знает, что ожидать от себя в следующий момент. Разве можно требовать этого знания от несмышлёного мальчишки Шиндо?
Возможно, если бы он мог - как кролик - сбрасывать свою личину два раза в год, было бы легче. Не так интересно, но легче, несомненно.
***
Кролики не только хорошие друзья, но и отличная шкурка.
Данный факт слишком категоричен и, пожалуй, не нуждается в суетливых пояснениях.
Когда Рюичи примеряет на Шиндо свою бесценную шапку с кроличьими ушами впервые, глаза у мальчишки горят таким восторгом и непослушные волосы завиваются под плюшевым мехом такими забавными крендельками, что Сакума незамедлительно решает отдать Шиндо не то что ушастую шапку - весь костюм кролика.
Тома не радуется подобным известиям. Качает головой задумчиво, потряхивает мелкими золотистыми завитками, смотрит на взъерошенного друга исподлобья.
- Он хочет быть тобой, - говорит Тома со вздохом, скрещивая пальцы под подбородком. - Хочет влезть в твою шкуру. Быть вторым Сакумой Рюичи.
Рюичи только отмахивается от встревоженного товарища. Он ведь может отдать Шиндо одну из своих многочисленных личин и спокойно продолжать жить, перебегая из одной шкуры в другую, верно же?
Шиндо поёт песню Рюичи со сцены, мурлычет слова с благоговением, вдыхает глубоко знакомую синтезированную музыку.
Шиндо стискивает жадные ладони фанатов в мягких лапах кроличьего костюма.
Шиндо с искренней нежностью, сквозящей в каждой улыбке, в каждом взгляде, хвастается Рюичи покупкой "того же восхитительного шампуня, что и у Сакумы-сана".
Улыбка Рюичи из дня в день становится всё растеряннее в прямой пропорции мрачному затуманиванию глаз Томы Сегучи.
- Он становится тобой, - говорит Тома строго и грустно. - Он врастает в твою шкуру, словно никогда не расставался с ней. Скоро люди перестанут различать вас, Рюичи.
Рюичи кивает машинально, как болванчик, не ощущая привычного мягкого покачивания кроличьих ушей на своих волосах. Пушистые потеряшки раскачиваются на сцене в такт музыке, имя Шиндо, многократно слетавшее с губ собравших в зале людей, сворачивается в тугой снежный ком, медленно катится к сцене, сбивая с ног зазевавшихся зрителей. Тома поглядывает на Рюичи искоса, с огорчением, и Сакума отворачивается нехотя. Шиндо ловит его взгляд со сцены, из-под тени пушистых кроличьих ушей, смотрит глазами самого Рюичи, улыбается его шальной улыбкой, поёт его старые песни, вкладывая в каждую частичку собственной души.
Кроличья шкурка без помех приживается на новом хозяине.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gravitation
Пейринг или персонажи: Сакума Рюичи/Шуичи Шиндо
Рейтинг: G
Жанры: слэш, романтика, ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Описание: Рюичи не расстаётся с костюмом кролика.
Но порой он всё же бесконечно рад, что он человек.
читать дальшеКролики обладают длинными и бархатистыми ушами, напоминающими своеобразные локаторы, и - как следствие - отличным слухом. Если, конечно, не лишены данного органа чувств с рождения и не являются весьма грустным исключением из существующих правил.
Рюичи вслушивается в пение этого смешного, длинноногого, как нелепый жеребёнок, мальчишки Шиндо с какой-то новой и совершенно чужой для себя жадностью. Шиндо поёт - будто плачет, жалуется на что-то, не ясное даже ему самому, и Рюичи с готовностью жалеет его, незнакомого, неизвестного, жалеет, подпевая негромко, подхватывая, проигрывая через себя переливы чужого голоса. Непоколебимый, словно вылепленный из стали Кей смотрит на своего подопечного через плечо, смотрит очень подозрительно, и Рюичи отодвигается от него незаметно, прячет руки в карманы, скрывая едва различимую дрожь в непослушных пальцах. Шиндо на сцене сбивается с ноты, голос звучит на миг потерянно и очень звонко, и Рюичи думает, что совершенно без ума даже от этого крошечного несовершенства.
Он жалеет только, что его уши не настолько функциональны, как у кроликов, и ему не удастся расслышать сбивающееся дыхание Шиндо в паузах между куплетами, едва заметную вибрацию напряжённого горла и мелкую отчаянную дрожь напряжённых губ.
***
Кролики почти не различают цветов, кроме красного и зелёного.
Шиндо яркий. Яркий до совершеннейшего безумия. Цвет его настроения меняется быстрее, чем Рюичи успевает зафиксировать в своём сознании и полюбить горячо новый оттенок. Больше всего в образе Шиндо алых бликов. Абсурдные багровые блики в тёмной паутине волос, вишнёвые вспышки непрошенного, легко появляющегося румянца, светлая свежесть по-мальчишески крупного рта.
Шиндо прекрасен в сиянии пурпурно-королевского зарева софитов, и Рюичи думает, что, вероятно, неумение фокусироваться на каких-либо иных цветах, кроме красного, не делает кроликов такими уж несчастными.
***
Чуткие тонкие усы кроликов позволяют им беспрепятственно ориентироваться в темноте. А также - что немаловажно - играют важную роль в обнаружении возможных опасностей.
Рюичи использует своё чувство определения опасности не по назначению. Возможно, ему следовало бы в первую очередь позаботиться о себе. Но Рюичи уже привык к тому, что, обернувшись, неизменно обнаружит за своей спиной улыбающееся и вечно спокойное лицо Томы Сегучи и надёжную фигуру Кея с Магнумом в крепких руках. У Шиндо подобной поддержки нет. И потому Рюичи - сперва намеренно, потом уже неосознанно для самого себя - начинает оберегать этого нелепого доверчивого мальчишку. Опасности могут таиться везде: от ненадёжно закреплённого микрофона на сцене до мирно покоящейся в глубокой миске лапши.
Кей находит инициативу Рюичи безрассудной и бесполезной. Шиндо улыбается благодарно и восторженно, кажется, не вполне понимая охранную роль Рюичи в собственной судьбе и просто наслаждаясь присутствием кумира детства.
Если бы Рюичи был кроликом, он, конечно, настроил бы антеннки усов на сверхчувствительную волну обнаружения грозящих Шиндо опасностей. Но он пока справляется и так.
***
Барометром настроения кролика является нос. Должно быть, весьма забавно, когда частота твоего дыхания меняется в зависимости от настроения. Говорят, нос кролика буквально ходит ходуном, когда его хозяин испытывает сильные чувства.
Порой Рюичи бесконечно рад, что он не кролик. Он уверен на все 100 - а то и на 110 процентов - что не смог бы контролировать поведение собственного носа при появлении Шиндо. Должно быть, нос раскачивался бы из стороны в сторону с неземной скоростью и в конце концов оторвался бы совсем. Подобная перспектива совершенно не радует Рюичи. Ведь нет никакой вероятности, что при отсутствии носа он будет выглядеть так же великолепно, как и при его наличии.
В той атмосфере, в которой Рюичи обитаете, внешняя привлекательность необходима, как воздух. Но всё же менее необходима, чем присутствие Шиндо в его жизни.
И если ради того, чтобы Шиндо продолжал улыбаться ему с тем же всепоглощающим восхищением, пришлось бы мириться с отсутствием носа, Рюичи, конечно же, попытался бы.
***
Частота пульса у кроликов порой зашкаливает. Должно быть, это участь всех маленьких животных, носящих в груди, под мехом, слишком большое для их габаритов сердце.
Пульс кроликов достигает 150 ударов в минуту.
Рюичи готов поклясться, что при виде Шиндо, при случайном или намеренном касании его тёплой ладони, при звуках звонкого голоса число ударов его собственного сердца сбивает все возможные числовые планки и взлетает к двумстам. Если бы слова про пресловутое выпрыгивание из груди не казались столь затасканными и заплесневелыми, Рюичи, пожалуй, употребил бы их, так как прикладывать каждый раз, когда Шиндо весело и нежно улыбается ему, ладонь к груди, опасаясь, что взбунтовавшиеся сердце прорвёт рёбра и вырвется на свободу, удовольствие весьма сомнительное.
Тома порой порывается отвести Рюичи к лучшему кардиологу Японии, Кей вздыхает, баюкая в широких ладонях неизменный Магнум, но Шиндо не устаёт улыбаться так же широко, ясно и любяще, а значит, Рюичи может беспрепятственно продолжать подсчитывать удары своего горячего сердца.
***
Кролики обрастают новым мехом два раза в году. Зимний мех - льдисто-белоснежный - должно быть, смотрится холодно и неприветливо, по-летнему скучно-серый - неуместно мрачно среди весёлого великолепия природы.
Тома - хороший друг. Он принимает благосклонно каждую из личин Рюичи - беспечную детскую и ледяную профессиональную - и для каждой находит тёплые слова. Норико бывает резче, сдвигает тонкие брови строже, убеждая друга, что он безнадёжно застрял на узком перекрёстке между гением и идиотом.
Рюичи порой замечает, как недоверчиво вглядывается в его лицо Шиндо, как растерянность плещется в его тёмных глазах. Рюичи словно сидит на дне узкой лодчонки в середине бурной реки, цепляется растерянно обеими руками за тонкие борта, не представляя, с какой стороны налетит новая сокрушающая волна. Он сам не знает, что ожидать от себя в следующий момент. Разве можно требовать этого знания от несмышлёного мальчишки Шиндо?
Возможно, если бы он мог - как кролик - сбрасывать свою личину два раза в год, было бы легче. Не так интересно, но легче, несомненно.
***
Кролики не только хорошие друзья, но и отличная шкурка.
Данный факт слишком категоричен и, пожалуй, не нуждается в суетливых пояснениях.
Когда Рюичи примеряет на Шиндо свою бесценную шапку с кроличьими ушами впервые, глаза у мальчишки горят таким восторгом и непослушные волосы завиваются под плюшевым мехом такими забавными крендельками, что Сакума незамедлительно решает отдать Шиндо не то что ушастую шапку - весь костюм кролика.
Тома не радуется подобным известиям. Качает головой задумчиво, потряхивает мелкими золотистыми завитками, смотрит на взъерошенного друга исподлобья.
- Он хочет быть тобой, - говорит Тома со вздохом, скрещивая пальцы под подбородком. - Хочет влезть в твою шкуру. Быть вторым Сакумой Рюичи.
Рюичи только отмахивается от встревоженного товарища. Он ведь может отдать Шиндо одну из своих многочисленных личин и спокойно продолжать жить, перебегая из одной шкуры в другую, верно же?
Шиндо поёт песню Рюичи со сцены, мурлычет слова с благоговением, вдыхает глубоко знакомую синтезированную музыку.
Шиндо стискивает жадные ладони фанатов в мягких лапах кроличьего костюма.
Шиндо с искренней нежностью, сквозящей в каждой улыбке, в каждом взгляде, хвастается Рюичи покупкой "того же восхитительного шампуня, что и у Сакумы-сана".
Улыбка Рюичи из дня в день становится всё растеряннее в прямой пропорции мрачному затуманиванию глаз Томы Сегучи.
- Он становится тобой, - говорит Тома строго и грустно. - Он врастает в твою шкуру, словно никогда не расставался с ней. Скоро люди перестанут различать вас, Рюичи.
Рюичи кивает машинально, как болванчик, не ощущая привычного мягкого покачивания кроличьих ушей на своих волосах. Пушистые потеряшки раскачиваются на сцене в такт музыке, имя Шиндо, многократно слетавшее с губ собравших в зале людей, сворачивается в тугой снежный ком, медленно катится к сцене, сбивая с ног зазевавшихся зрителей. Тома поглядывает на Рюичи искоса, с огорчением, и Сакума отворачивается нехотя. Шиндо ловит его взгляд со сцены, из-под тени пушистых кроличьих ушей, смотрит глазами самого Рюичи, улыбается его шальной улыбкой, поёт его старые песни, вкладывая в каждую частичку собственной души.
Кроличья шкурка без помех приживается на новом хозяине.
@темы: Gravitation
Название: Джеймс, и Сириус, и Поттер
Автор: Mariuelle
Фэндом: Гарри Поттер
Пейринг или персонажи: Джеймс Сириус Поттер/Тедди Люпин
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt\comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание: Анимагия вовсе не развлекательное волшебство, и Джеймсу следовало бы это понимать. Он - глупый восторженный мальчишка - гонится за идеалами былых времён, ориентируясь только на их победы и не интересуясь поражениями. И по-хорошему Тедди - как старшему, как хорошему другу, как преподавателю - надо бы прекратить это ребячество, отнести фолиант обратно в Запретную Секцию и терпеливо выжидать, пока Джейми устанет хранить в себе обиду.
Примечания автора:
Вряд ли канонный Тедди Люпин собирался когда-либо вести трансфигурацию в Хогвартсе. Однако здесь всё обстоит именно так. В конце концов, кому как не метаморфомагу вести подобный предмет)
читать дальше- Жаль, мы не близнецы, - тянет Джейми, лениво перелистывая страницы необъятной книги в прилипающей к пальцам размякшей обложке.
- Ага, - Тедди откликается непривычно коротко и даже не оборачивается. В его пальцах шуршат сухо и тонко листы смятого пергамента, а за спиной, раздражающе стуча отсыревшими половицами, гуляет промозглый осенний ветер. Камин в Визжащей Хижине не топили с тех далёких времён, когда здесь обретался Сириус Блэк, и вся чугунная решётка, все витые узоры обляпаны неприглядной болотистой плесенью. Простое заклинание, призывающее огонь, гаснет уныло на самом кончике палочки, и Тедди терпеливо вкладывает в распахнутую чёрную пасть камина, поверх неаккуратного шалашика из дров сухой пергамент и хрустящие щепки.
Старый - наверняка, прогнивший внутри насквозь, состоящий, кажется, из проделанных клопами извилистых ходов, наскоро подлатанный простейшим косметическим заклинанием, - матрас хлюпает долго и протяжно, когда Джеймс за спиной Тедди переворачивается на живот. Тед видит краем глаза, как друг тянет толстую книгу к изголовью, кладёт на пожухший переплёт острый подбородок, спиной чувствует чужой взгляд.
- ...И жаль, что ты не оборотень, - продолжает Джейми с той чуть отдающей азартом задумчивостью, которая всегда пугала Джинни и вызывала весёлый смешок у Гарри.
- Ничуть, - фыркает Тедди. С кончика его палочки стекают на тёмные поленья переливающимся потоком яркие искорки, забиваются в сухие трещины, вспыхивают жаркими огоньками. - Что это на тебя нашло?
Огонь наконец рождается в камине, разгорается медленно, и Тедди, обернувшись, видит густые масляно-яркие отблески в карих глазах Джеймса.
- Подумал, что было бы неплохо оставить свой след в старушке истории, - смеётся Джейми.
- Гарри там наследил достаточно, - лениво отвечает Тедди. - Истоптал всю историю вдоль, поперёк и наискосок.
Джеймс отмахивается со смешком, перекатывается на спину, спихивая толстенную книгу с кровати, закидывает на стену длинные ноги:
- Да, отец расписался в истории магического мира чересчур размашисто. Для нас с тобой, Тедди, места не осталось. Именно поэтому я планирую брать пример с кое-кого другого.
- И потому таскаешь книги из Запретной Секции, - подхватывает Тед. Волны мягкого тепла из камина приятно греют его спину, а влажное хлюпанье высохших половиц сменяется уютным потрескиванием. - Разумеется, я искренне считаю, что ты тянешься к науке, Джейми, и только поэтому позволяю пользоваться моей подписью.
- Ещё бы ты не позволял, - восклицает Джеймс, запрокидывая голову, разбрасывая тёмные вихры по подушке. - Друг ты мне или кто? И потом, если член твоей семьи - преподаватель в классе трансфигурации, как можно этим не воспользоваться?
- Деятельный ты, - говорит Тедди ласково. - Постарайся только, чтобы мне не пришлось потом перед твоим отцом оправдываться.
Джеймс фыркает с кровати, барабанит пятками по стене, выбивая из пыльных трещин мелкий многолетний сор, а Тедди подтягивает к себе брошенный фолиант.
- И что это? - спрашивает он, ещё не глядя на обложку.
Джейми бросает на друга косой взгляд, подбирается весь и говорит с напускной лёгкостью:
- Это? Пособие по анимагии.
Старая книга тяжелеет в руках Тедди, и сердце замирает в тоскливом опасении.
- Джеймс... - начинает он.
- ...и Сириус, - перебивает друг. Он садится на кровати, свесив ноги в тёплых носках рубиново-золотой вязки, смотрит на встревоженного Тедди неожиданно серьёзно и строго. - Надо оправдывать своё имя. Если они смогли, смогу и я.
Анимагия вовсе не развлекательное волшебство, и Джеймсу следовало бы это понимать. Он - глупый восторженный мальчишка - гонится за идеалами былых времён, ориентируясь только на их победы и не интересуясь поражениями. И по-хорошему Тедди - как старшему, как хорошему другу, как преподавателю - надо бы прекратить это ребячество, отнести фолиант обратно в Запретную Секцию и терпеливо выжидать, пока Джейми устанет хранить в себе обиду.
Но тёплые глаза Джеймса сияют нестерпимым мягким блеском, он улыбается доверчиво, и Тедди только вздыхает, пролистывая тяжёлые липкие страницы.
- На это нужно много времени, - говорит он устало.
Джеймс сверкает зубами в широкой улыбке:
- Дедушка и Сириус стали анимагами к пятому курсу. Я справлюсь к четвёртому.
***
Джеймс не справляется.
Визжащая Хижина скрипит всеми половицами, стучит дверями, гневно дребезжит закопчённой чугунной решёткой. Остатки магии торопливо забиваются в щели, искрят в потухшем камине, тлеют на мокрых взъерошенных волосах Джеймса.
У Джейми сырая спина под футболкой, красные ободки на усталых веках и удивлённые глаза. Он хлюпает носом, торопливо пытаясь втянуть обратно сочащуюся кровь. Тедди присаживается рядом на пол, подставляет плечо, и Джейми тут же - словно провинившийся щенок - утыкается в него носом.
- Ты что-то делаешь не так, - говорит Тедди. Он не уверен в своих словах, но сказать что-то надо. - Магия не игрушка. Надо только выяснить что...
Джеймс неразборчиво ворчит ему в плечо, коротко трётся носом.
- Всё, - говорит он отрывисто. - Я всё делаю не так. Можешь даже не выяснять, Тедди.
У Джеймса подрагивают руки, нервно прыгают пальцы, и Тедди задерживает на них встревоженный взгляд:
- Ты продолжишь попытки?
Губы у Джейми тоже дрожат, и ухмылка выходит кривоватая, неуверенно приподнятая в уголках:
- Шутишь? Теперь я ни за что не брошу. К четвёртому курсу не вышло, попробуем закончить к пятому. Или я не Джеймс Сириус Поттер.
Тедди позволяет Джеймсу превратить свои колени в подобие стола, разместив на них тот самый фолиант, и поглаживает успокаивающе по влажным встрёпанным волосам, по холодному лбу, пока друг копается торопливо в измятых страницах, бормоча под нос выдержки из теории.
***
Преподавателю трансфигурации совершенно не место в Визжащей Хижине с её скрипящими прогнившими половицами, затхлым стоячим воздухом и насквозь проплесневевшими матрасами.
Но Джейми тащит Теда в Хижину каждый вечер, усаживает рядом с собой на пол - на расстеленную небрежно мантию, раскладывает пособие по анимагии - часть обложки - себе на колени, часть - на колени Тедди - и читает, быстро, спотыкаясь, живо шевеля губами. У него сияют глаза, полыхают раскрасневшиеся щёки, и Тедди позволяет себе не думать о столь скучных вещах, как ответственность преподавателя и непроверенные работы учеников.
Джейми отрывает от книги затуманенный взор, улыбается Тедди весело и шало:
- Ты в курсе, что у тебя волосы оранжевые, как какой-то апельсин?
***
На занятиях по трансфигурации Джеймс спит. Кладёт тяжёлую голову на руки, обнимает свитки пергамента, рассыпает по парте чёрные локоны.
Тедди легонько треплет его по волосам, проходя мимо, и Джейми дёргается под его рукой, морщит недовольно нос во сне.
- Подъём, - говорит Тедди. - Вставай, Джеймс, пока твои сокурсники или я не поддались соблазну и превратили тебя в подушку. Спать всем хочется.
Смех лёгким шелестом проносится по аудитории, а Джеймс только жмурит глаза крепче и ворчит в парту сонно:
- Отвяжись. Я устал.
Эшли Финниган, сосед Джейми по парте и сын Симуса Финнигана, унаследовавший от отца привычку участвовать как в преднамеренных, так и в невольных эксцессах, связанных со взрывами, сдерживая смешок, толкает Джеймса в бок локтём. Джеймс яростно отпихивается в ответ, промахивается и выпрямляется нехотя.
- Извините, профессор, - бубнит он, растирая непослушными пальцами тёмные круги от недосыпа под полными тягучего сна глазами. - Тяжёлая выдалась ночь.
Пятый курс снова хихикает - практически в один голос, и Тедди совершенно не по-учительски фыркает, не сдержавшись:
- Повезло тебе, Джеймс, что я считаю лишним снимать с факультета очки за крепкий сон.
Джеймс улыбается ему благодарно, радостно и сонно, а после лекции заговорщицки шепчет, лохматя чёрные волосы пятерней:
- Читал всю ночь. Кажется, я знаю, что мы делаем неправильно. Теперь должно получиться.
У Тедди на учительском столе гремит и возится массивная чаша с четырьмя лягушачьими лапками и широкой пустой пастью - плод неудачной работы кого-то из пятикурсников. Джейми щекочет кончиками пальцев ободок чаши, и та дрожит, словно от смеха, высовывает широкий плоский язык - явно не лягушачий - одним широким мазком облизывает ладонь Поттера. Джеймс смеётся, и ему, вероятно, щекотно и забавно. А Тедди страшно. Страшно не сберечь то, что само сердце требует оставить невредимым.
Джеймс перегибается животом через стол, и подобравшаяся ближе чаша лижет сгиб его локтя, собирая шершавым языком катышки с закатанных рукавов форменного свитера.
- Ты мне веришь? - жарко шепчет Джейми, и кто бы знал, как Тедди хочется не верить ему.
***
На квиддичном поле с утра висит туман. Вязкий, белёсый, мутный. От него ноют зубы и мантии становятся тяжёлыми, тянут к земле.
Директор Макгонагалл, собирая на остроконечную шляпу клочья тумана с неровными краями, подходит к Тедди неслышно, опирается на его руку. У неё сухая тёплая улыбка и горячие подбадривающие ладони.
- У вас всё в порядке, мистер Люпин? - спрашивает директор негромко.
- В полном, мадам Макгонагалл, - отзывается Тедди. - Спасибо.
Облако тумана искажает черты, и острые проницательные глаза директора кажутся совсем кошачьими, поблёскивающими хитрой звериной зеленцой. Макгонагалл - анимаг, и, наверное, лучше бы она приглядывала за Джейми, чем сам Тедди.
Команды взмывают в воздух, врезаются в мягкую вату тумана - и тут же становятся едва различимыми.
- Это не игра, а какая-то угадайка, - бормочет рядом с Тедди профессор Лонгботтом, зябко кутаясь в шарф. - Ничего не видно.
Джейми - золотистая молния, его Тед находит сразу - и больше из виду не упускает. Он - ловец, как и его дед и отец, и это тот феномен, который уже успели окрестить Традицией Поттеров. Джеймс везде и сразу. Он ныряет в туман бесстрашно, направляет метлу почти перпендикулярно земле, закручивает немыслимые финты.
Макгонагалл качает головой, и уголки её тонких губ приподнимаются едва заметно, и крошечные морщинки разбегаются у глаз веером:
- Его стиль очень поход на стиль Джеймса Поттера-старшего. Он точно так же старался понравиться публике. Гарри был куда серьёзнее, летал точнее и никогда не отвлекался от цели...
...А потом Джеймс - бывший, казалось, неразделимым целым с метлой - выпускает её из рук и летит вниз. Трибуны ахают одновременно и гулко. Альбус Северус вскакивает со своего места - маленький, в развевающейся красной мантии - раскрывая рот в беззвучном крике.
Макгонагалл и Лонгботтом выкрикивают заклинание одновременно, и их голоса сливаются в один долгий и зычный зов, замедляя падение Джеймса. Он повисает, безвольно свесив руки, над полем, и золотой снитч кружит над головой своего преследователя, словно пытается понять, в чём причина того, что его больше не пытаются поймать.
Макгонагалл останавливает игру, у Джеймса сырые волосы и испуганные глаза. Он сидит на песке, неловко растянув длинные ноги, и снитч крошечной золотистой птичкой вьётся возле его уха. Тедди опускается на песок рядом с другом, решительно притягивает его голову к своему плечу, зарывается пальцами в мокрые взъерошенные вихры.
- Довыделывался? - сердито спрашивает он, пока мадам Помфри дёргает Джеймса за руки и за ноги, кажется, проверяя их подвижность. - Что бы я сказал твоему отцу?..
Джейми трясёт головой, стукается лбом о плечо Тедди:
- Нет...нет, дело не в этом. Там, в небе... Чёрт, Тед, ты просто не понимаешь, насколько трудно хвататься за метлу, когда у тебя лапы вместо рук!
Джеймс едва не перекидывается в анимагическую форму во время матча.
Джеймс должен бы быть встревожен.
Но это Джеймс.
И Джеймс совершенно точно доволен.
***
Джейми, ворча, притаскивает в Хижину новый матрас. Матрас, расписанный абсолютно нелепыми синими полосочками и мелкими цветочками с кривоватыми лепестками.
- Купил, - говорит Джеймс довольно. - У одной старой ведьмы в Хогсмиде. Почти задаром.
Старые ведьмы никогда не продают свои вещи просто так. Матрас обладает весьма своевольным характером. Он взбрыкивает, как норовистая лошадь, и однажды даже сбрасывает замешкавшегося Тедди. Тедди катится по полу совершенно не солидным клубком, врезается в каминную решётку и почти физически чувствует, как волосы меняют цвет на обиженный тёмно-вишнёвый.
Джейми даже не смеётся над ним. Он сидит на полу, поджав под себя ноги, сосредоточенный и бледный, и почти обнимает потрёпанный фолиант.
- Ты уверен? - спрашивает Тедди, присаживаясь рядом, и Джейми улыбается ему храбро.
- Спрашиваешь! Этот день войдёт в историю, друг мой!
- Разве только в историю Визжащей Хижины, - ворчит Тедди, и Джеймс нервно пихает его локтём.
- Я готов, - объявляет он излишне громко и, подумав, скидывает мантию. Из висящей на одной петле двери дует студёный ветер, а под единственной кроватью собирается приползшая с наступлением вечера из всех углов темнота. - Тед, друг, если я вдруг окажусь свиньёй или цыплёнком, постарайся вытащить меня обратно как можно быстрее и сделать так, чтобы я ничего об этом позорном опыте не помнил.
Он прикрывает глаза подрагивающими веками, не дожидаясь ответа...и, чёрт возьми, Тедди совершенно не уверен, что должна быть такая яркая вспышка.
У Джейми мягкие лапки с чёрными подушечками, жёсткая шерсть и взъерошенный загривок. Джейми оглядывается нетерпеливо через плечо, стучит по полу широким мохнатым хвостом. Он пушистый, тёмно-бурый, с длинными подвижными усами и мокрым чёрным носом.
Джейми смотрит на Тедди, склонив остроухую голову к плечу, и Тедди наклоняется осторожно.
- Ты лис, Джей, - бормочет он восхищённо. - Самый настоящий. Пожалуй, это не новость для меня.
Джейми крутится на месте, перебирая лапками, заглядывает искоса в глаза Тедди, а потом вытягивает голову и быстро, шершаво и мокро облизывает его нос, щёки, губы.
Тедди смеётся, вытираясь ладонью, а лис переворачивается на спину, как какой-нибудь обыкновенный кот, выпрашивающий ласку.
В широкой дырявой каминной трубе гулко и свирепо завывает ветер. По углам сгущаются клубящиеся тёмным туманом тени, и в глазах-бусинках Джейми остаётся всё меньше человеческого.
- Давай обратно, а? - тихонько просит Тед, поглаживая мохнатый тёмно-бурый бочок. - В этой форме у тебя ужасно воняет изо рта.
Джейми закрывает глаза, молча сворачивается клубком, и Тедди пропускает тот момент, когда вместо жёсткой шерсти, под его ладонью оказывается человеческая горячая кожа. Он гладит машинально Джейми по руке, пока тот дрожит, возит щекой по дощатому занозистому полу, сжимает ладони в подрагивающие кулаки.
В Хижине становится совсем темно, ставни на окнах дребезжат в рваном темпе, половицы скрипят ябеднически от малейшего движения. Джеймс выпрямляется наконец, садится, прижимаясь горячим плечом к плечу Тедди, дышит в шею жарко и сосредоточенно смотрит на их лихорадочно сплетённые руки.
- В этой форме, - говорит Джейми наконец, хрипло и смешливо. - В этой форме у меня чертовски длинный язык.
Тедди не выдерживает и смеётся, утыкаясь носом в макушку Джеймса. Джеймс Сириус Поттер, совершенно несносный мальчишка, узнал наконец свою анимагическую форму и, кажется, примирился с каждым из своих имён. А значит, какое-то время у Тедди вновь будет спокойный сон.
Джейми вновь возится рядом, и его ладонь в руке Тедди становится твёрже, вцепляется крепче.
- Твои волосы совершенно чёрные, - говорит Джеймс с тёплой насмешкой. - А нос такой острый, что им можно писать, как пером. Мне казалось, у тебя более крепкие нервы, Тедди.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Гарри Поттер
Пейринг или персонажи: Джеймс Сириус Поттер/Тедди Люпин
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt\comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание: Анимагия вовсе не развлекательное волшебство, и Джеймсу следовало бы это понимать. Он - глупый восторженный мальчишка - гонится за идеалами былых времён, ориентируясь только на их победы и не интересуясь поражениями. И по-хорошему Тедди - как старшему, как хорошему другу, как преподавателю - надо бы прекратить это ребячество, отнести фолиант обратно в Запретную Секцию и терпеливо выжидать, пока Джейми устанет хранить в себе обиду.
Примечания автора:
Вряд ли канонный Тедди Люпин собирался когда-либо вести трансфигурацию в Хогвартсе. Однако здесь всё обстоит именно так. В конце концов, кому как не метаморфомагу вести подобный предмет)
читать дальше- Жаль, мы не близнецы, - тянет Джейми, лениво перелистывая страницы необъятной книги в прилипающей к пальцам размякшей обложке.
- Ага, - Тедди откликается непривычно коротко и даже не оборачивается. В его пальцах шуршат сухо и тонко листы смятого пергамента, а за спиной, раздражающе стуча отсыревшими половицами, гуляет промозглый осенний ветер. Камин в Визжащей Хижине не топили с тех далёких времён, когда здесь обретался Сириус Блэк, и вся чугунная решётка, все витые узоры обляпаны неприглядной болотистой плесенью. Простое заклинание, призывающее огонь, гаснет уныло на самом кончике палочки, и Тедди терпеливо вкладывает в распахнутую чёрную пасть камина, поверх неаккуратного шалашика из дров сухой пергамент и хрустящие щепки.
Старый - наверняка, прогнивший внутри насквозь, состоящий, кажется, из проделанных клопами извилистых ходов, наскоро подлатанный простейшим косметическим заклинанием, - матрас хлюпает долго и протяжно, когда Джеймс за спиной Тедди переворачивается на живот. Тед видит краем глаза, как друг тянет толстую книгу к изголовью, кладёт на пожухший переплёт острый подбородок, спиной чувствует чужой взгляд.
- ...И жаль, что ты не оборотень, - продолжает Джейми с той чуть отдающей азартом задумчивостью, которая всегда пугала Джинни и вызывала весёлый смешок у Гарри.
- Ничуть, - фыркает Тедди. С кончика его палочки стекают на тёмные поленья переливающимся потоком яркие искорки, забиваются в сухие трещины, вспыхивают жаркими огоньками. - Что это на тебя нашло?
Огонь наконец рождается в камине, разгорается медленно, и Тедди, обернувшись, видит густые масляно-яркие отблески в карих глазах Джеймса.
- Подумал, что было бы неплохо оставить свой след в старушке истории, - смеётся Джейми.
- Гарри там наследил достаточно, - лениво отвечает Тедди. - Истоптал всю историю вдоль, поперёк и наискосок.
Джеймс отмахивается со смешком, перекатывается на спину, спихивая толстенную книгу с кровати, закидывает на стену длинные ноги:
- Да, отец расписался в истории магического мира чересчур размашисто. Для нас с тобой, Тедди, места не осталось. Именно поэтому я планирую брать пример с кое-кого другого.
- И потому таскаешь книги из Запретной Секции, - подхватывает Тед. Волны мягкого тепла из камина приятно греют его спину, а влажное хлюпанье высохших половиц сменяется уютным потрескиванием. - Разумеется, я искренне считаю, что ты тянешься к науке, Джейми, и только поэтому позволяю пользоваться моей подписью.
- Ещё бы ты не позволял, - восклицает Джеймс, запрокидывая голову, разбрасывая тёмные вихры по подушке. - Друг ты мне или кто? И потом, если член твоей семьи - преподаватель в классе трансфигурации, как можно этим не воспользоваться?
- Деятельный ты, - говорит Тедди ласково. - Постарайся только, чтобы мне не пришлось потом перед твоим отцом оправдываться.
Джеймс фыркает с кровати, барабанит пятками по стене, выбивая из пыльных трещин мелкий многолетний сор, а Тедди подтягивает к себе брошенный фолиант.
- И что это? - спрашивает он, ещё не глядя на обложку.
Джейми бросает на друга косой взгляд, подбирается весь и говорит с напускной лёгкостью:
- Это? Пособие по анимагии.
Старая книга тяжелеет в руках Тедди, и сердце замирает в тоскливом опасении.
- Джеймс... - начинает он.
- ...и Сириус, - перебивает друг. Он садится на кровати, свесив ноги в тёплых носках рубиново-золотой вязки, смотрит на встревоженного Тедди неожиданно серьёзно и строго. - Надо оправдывать своё имя. Если они смогли, смогу и я.
Анимагия вовсе не развлекательное волшебство, и Джеймсу следовало бы это понимать. Он - глупый восторженный мальчишка - гонится за идеалами былых времён, ориентируясь только на их победы и не интересуясь поражениями. И по-хорошему Тедди - как старшему, как хорошему другу, как преподавателю - надо бы прекратить это ребячество, отнести фолиант обратно в Запретную Секцию и терпеливо выжидать, пока Джейми устанет хранить в себе обиду.
Но тёплые глаза Джеймса сияют нестерпимым мягким блеском, он улыбается доверчиво, и Тедди только вздыхает, пролистывая тяжёлые липкие страницы.
- На это нужно много времени, - говорит он устало.
Джеймс сверкает зубами в широкой улыбке:
- Дедушка и Сириус стали анимагами к пятому курсу. Я справлюсь к четвёртому.
***
Джеймс не справляется.
Визжащая Хижина скрипит всеми половицами, стучит дверями, гневно дребезжит закопчённой чугунной решёткой. Остатки магии торопливо забиваются в щели, искрят в потухшем камине, тлеют на мокрых взъерошенных волосах Джеймса.
У Джейми сырая спина под футболкой, красные ободки на усталых веках и удивлённые глаза. Он хлюпает носом, торопливо пытаясь втянуть обратно сочащуюся кровь. Тедди присаживается рядом на пол, подставляет плечо, и Джейми тут же - словно провинившийся щенок - утыкается в него носом.
- Ты что-то делаешь не так, - говорит Тедди. Он не уверен в своих словах, но сказать что-то надо. - Магия не игрушка. Надо только выяснить что...
Джеймс неразборчиво ворчит ему в плечо, коротко трётся носом.
- Всё, - говорит он отрывисто. - Я всё делаю не так. Можешь даже не выяснять, Тедди.
У Джеймса подрагивают руки, нервно прыгают пальцы, и Тедди задерживает на них встревоженный взгляд:
- Ты продолжишь попытки?
Губы у Джейми тоже дрожат, и ухмылка выходит кривоватая, неуверенно приподнятая в уголках:
- Шутишь? Теперь я ни за что не брошу. К четвёртому курсу не вышло, попробуем закончить к пятому. Или я не Джеймс Сириус Поттер.
Тедди позволяет Джеймсу превратить свои колени в подобие стола, разместив на них тот самый фолиант, и поглаживает успокаивающе по влажным встрёпанным волосам, по холодному лбу, пока друг копается торопливо в измятых страницах, бормоча под нос выдержки из теории.
***
Преподавателю трансфигурации совершенно не место в Визжащей Хижине с её скрипящими прогнившими половицами, затхлым стоячим воздухом и насквозь проплесневевшими матрасами.
Но Джейми тащит Теда в Хижину каждый вечер, усаживает рядом с собой на пол - на расстеленную небрежно мантию, раскладывает пособие по анимагии - часть обложки - себе на колени, часть - на колени Тедди - и читает, быстро, спотыкаясь, живо шевеля губами. У него сияют глаза, полыхают раскрасневшиеся щёки, и Тедди позволяет себе не думать о столь скучных вещах, как ответственность преподавателя и непроверенные работы учеников.
Джейми отрывает от книги затуманенный взор, улыбается Тедди весело и шало:
- Ты в курсе, что у тебя волосы оранжевые, как какой-то апельсин?
***
На занятиях по трансфигурации Джеймс спит. Кладёт тяжёлую голову на руки, обнимает свитки пергамента, рассыпает по парте чёрные локоны.
Тедди легонько треплет его по волосам, проходя мимо, и Джейми дёргается под его рукой, морщит недовольно нос во сне.
- Подъём, - говорит Тедди. - Вставай, Джеймс, пока твои сокурсники или я не поддались соблазну и превратили тебя в подушку. Спать всем хочется.
Смех лёгким шелестом проносится по аудитории, а Джеймс только жмурит глаза крепче и ворчит в парту сонно:
- Отвяжись. Я устал.
Эшли Финниган, сосед Джейми по парте и сын Симуса Финнигана, унаследовавший от отца привычку участвовать как в преднамеренных, так и в невольных эксцессах, связанных со взрывами, сдерживая смешок, толкает Джеймса в бок локтём. Джеймс яростно отпихивается в ответ, промахивается и выпрямляется нехотя.
- Извините, профессор, - бубнит он, растирая непослушными пальцами тёмные круги от недосыпа под полными тягучего сна глазами. - Тяжёлая выдалась ночь.
Пятый курс снова хихикает - практически в один голос, и Тедди совершенно не по-учительски фыркает, не сдержавшись:
- Повезло тебе, Джеймс, что я считаю лишним снимать с факультета очки за крепкий сон.
Джеймс улыбается ему благодарно, радостно и сонно, а после лекции заговорщицки шепчет, лохматя чёрные волосы пятерней:
- Читал всю ночь. Кажется, я знаю, что мы делаем неправильно. Теперь должно получиться.
У Тедди на учительском столе гремит и возится массивная чаша с четырьмя лягушачьими лапками и широкой пустой пастью - плод неудачной работы кого-то из пятикурсников. Джейми щекочет кончиками пальцев ободок чаши, и та дрожит, словно от смеха, высовывает широкий плоский язык - явно не лягушачий - одним широким мазком облизывает ладонь Поттера. Джеймс смеётся, и ему, вероятно, щекотно и забавно. А Тедди страшно. Страшно не сберечь то, что само сердце требует оставить невредимым.
Джеймс перегибается животом через стол, и подобравшаяся ближе чаша лижет сгиб его локтя, собирая шершавым языком катышки с закатанных рукавов форменного свитера.
- Ты мне веришь? - жарко шепчет Джейми, и кто бы знал, как Тедди хочется не верить ему.
***
На квиддичном поле с утра висит туман. Вязкий, белёсый, мутный. От него ноют зубы и мантии становятся тяжёлыми, тянут к земле.
Директор Макгонагалл, собирая на остроконечную шляпу клочья тумана с неровными краями, подходит к Тедди неслышно, опирается на его руку. У неё сухая тёплая улыбка и горячие подбадривающие ладони.
- У вас всё в порядке, мистер Люпин? - спрашивает директор негромко.
- В полном, мадам Макгонагалл, - отзывается Тедди. - Спасибо.
Облако тумана искажает черты, и острые проницательные глаза директора кажутся совсем кошачьими, поблёскивающими хитрой звериной зеленцой. Макгонагалл - анимаг, и, наверное, лучше бы она приглядывала за Джейми, чем сам Тедди.
Команды взмывают в воздух, врезаются в мягкую вату тумана - и тут же становятся едва различимыми.
- Это не игра, а какая-то угадайка, - бормочет рядом с Тедди профессор Лонгботтом, зябко кутаясь в шарф. - Ничего не видно.
Джейми - золотистая молния, его Тед находит сразу - и больше из виду не упускает. Он - ловец, как и его дед и отец, и это тот феномен, который уже успели окрестить Традицией Поттеров. Джеймс везде и сразу. Он ныряет в туман бесстрашно, направляет метлу почти перпендикулярно земле, закручивает немыслимые финты.
Макгонагалл качает головой, и уголки её тонких губ приподнимаются едва заметно, и крошечные морщинки разбегаются у глаз веером:
- Его стиль очень поход на стиль Джеймса Поттера-старшего. Он точно так же старался понравиться публике. Гарри был куда серьёзнее, летал точнее и никогда не отвлекался от цели...
...А потом Джеймс - бывший, казалось, неразделимым целым с метлой - выпускает её из рук и летит вниз. Трибуны ахают одновременно и гулко. Альбус Северус вскакивает со своего места - маленький, в развевающейся красной мантии - раскрывая рот в беззвучном крике.
Макгонагалл и Лонгботтом выкрикивают заклинание одновременно, и их голоса сливаются в один долгий и зычный зов, замедляя падение Джеймса. Он повисает, безвольно свесив руки, над полем, и золотой снитч кружит над головой своего преследователя, словно пытается понять, в чём причина того, что его больше не пытаются поймать.
Макгонагалл останавливает игру, у Джеймса сырые волосы и испуганные глаза. Он сидит на песке, неловко растянув длинные ноги, и снитч крошечной золотистой птичкой вьётся возле его уха. Тедди опускается на песок рядом с другом, решительно притягивает его голову к своему плечу, зарывается пальцами в мокрые взъерошенные вихры.
- Довыделывался? - сердито спрашивает он, пока мадам Помфри дёргает Джеймса за руки и за ноги, кажется, проверяя их подвижность. - Что бы я сказал твоему отцу?..
Джейми трясёт головой, стукается лбом о плечо Тедди:
- Нет...нет, дело не в этом. Там, в небе... Чёрт, Тед, ты просто не понимаешь, насколько трудно хвататься за метлу, когда у тебя лапы вместо рук!
Джеймс едва не перекидывается в анимагическую форму во время матча.
Джеймс должен бы быть встревожен.
Но это Джеймс.
И Джеймс совершенно точно доволен.
***
Джейми, ворча, притаскивает в Хижину новый матрас. Матрас, расписанный абсолютно нелепыми синими полосочками и мелкими цветочками с кривоватыми лепестками.
- Купил, - говорит Джеймс довольно. - У одной старой ведьмы в Хогсмиде. Почти задаром.
Старые ведьмы никогда не продают свои вещи просто так. Матрас обладает весьма своевольным характером. Он взбрыкивает, как норовистая лошадь, и однажды даже сбрасывает замешкавшегося Тедди. Тедди катится по полу совершенно не солидным клубком, врезается в каминную решётку и почти физически чувствует, как волосы меняют цвет на обиженный тёмно-вишнёвый.
Джейми даже не смеётся над ним. Он сидит на полу, поджав под себя ноги, сосредоточенный и бледный, и почти обнимает потрёпанный фолиант.
- Ты уверен? - спрашивает Тедди, присаживаясь рядом, и Джейми улыбается ему храбро.
- Спрашиваешь! Этот день войдёт в историю, друг мой!
- Разве только в историю Визжащей Хижины, - ворчит Тедди, и Джеймс нервно пихает его локтём.
- Я готов, - объявляет он излишне громко и, подумав, скидывает мантию. Из висящей на одной петле двери дует студёный ветер, а под единственной кроватью собирается приползшая с наступлением вечера из всех углов темнота. - Тед, друг, если я вдруг окажусь свиньёй или цыплёнком, постарайся вытащить меня обратно как можно быстрее и сделать так, чтобы я ничего об этом позорном опыте не помнил.
Он прикрывает глаза подрагивающими веками, не дожидаясь ответа...и, чёрт возьми, Тедди совершенно не уверен, что должна быть такая яркая вспышка.
У Джейми мягкие лапки с чёрными подушечками, жёсткая шерсть и взъерошенный загривок. Джейми оглядывается нетерпеливо через плечо, стучит по полу широким мохнатым хвостом. Он пушистый, тёмно-бурый, с длинными подвижными усами и мокрым чёрным носом.
Джейми смотрит на Тедди, склонив остроухую голову к плечу, и Тедди наклоняется осторожно.
- Ты лис, Джей, - бормочет он восхищённо. - Самый настоящий. Пожалуй, это не новость для меня.
Джейми крутится на месте, перебирая лапками, заглядывает искоса в глаза Тедди, а потом вытягивает голову и быстро, шершаво и мокро облизывает его нос, щёки, губы.
Тедди смеётся, вытираясь ладонью, а лис переворачивается на спину, как какой-нибудь обыкновенный кот, выпрашивающий ласку.
В широкой дырявой каминной трубе гулко и свирепо завывает ветер. По углам сгущаются клубящиеся тёмным туманом тени, и в глазах-бусинках Джейми остаётся всё меньше человеческого.
- Давай обратно, а? - тихонько просит Тед, поглаживая мохнатый тёмно-бурый бочок. - В этой форме у тебя ужасно воняет изо рта.
Джейми закрывает глаза, молча сворачивается клубком, и Тедди пропускает тот момент, когда вместо жёсткой шерсти, под его ладонью оказывается человеческая горячая кожа. Он гладит машинально Джейми по руке, пока тот дрожит, возит щекой по дощатому занозистому полу, сжимает ладони в подрагивающие кулаки.
В Хижине становится совсем темно, ставни на окнах дребезжат в рваном темпе, половицы скрипят ябеднически от малейшего движения. Джеймс выпрямляется наконец, садится, прижимаясь горячим плечом к плечу Тедди, дышит в шею жарко и сосредоточенно смотрит на их лихорадочно сплетённые руки.
- В этой форме, - говорит Джейми наконец, хрипло и смешливо. - В этой форме у меня чертовски длинный язык.
Тедди не выдерживает и смеётся, утыкаясь носом в макушку Джеймса. Джеймс Сириус Поттер, совершенно несносный мальчишка, узнал наконец свою анимагическую форму и, кажется, примирился с каждым из своих имён. А значит, какое-то время у Тедди вновь будет спокойный сон.
Джейми вновь возится рядом, и его ладонь в руке Тедди становится твёрже, вцепляется крепче.
- Твои волосы совершенно чёрные, - говорит Джеймс с тёплой насмешкой. - А нос такой острый, что им можно писать, как пером. Мне казалось, у тебя более крепкие нервы, Тедди.
@темы: "Гарри Поттер"
понедельник, 07 сентября 2015
Название: Эксперимент №48. Одиночество
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gravity Falls
Пэйринг или персонажи: Стэнфорд Пайнс, Шейп-Шифтер, Стэнли Пайнс
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Шейп-Шифтер искренне старается помочь. К тому же, он чересчур обидчив. Опасно обидчив для почти всесильного существа. Но возможно, Форду просто кажется.
читать дальше- Кофе закончился, - вздыхает Стэнфорд, пока крошечный пузатый Шейп-Шифтер, похожий на толстый мыльный пузырь, с забавным пыхтением карабкается по стене вслед за хозяином.
- И растворимый? - пищит Шейпи, смешивая причудливо подслушанный им тоненький детский голосок малыша Тайлера, исправно прогуливавшегося каждое утро под окнами хижины со своей застенчивой матерью, и слово, позаимствованное у Стэнфорда.
Форд смеётся хрипло и подставляет открытые ладони, чтобы Шейпи перелез со стены в протянутую горсть.
- И растворимый тоже. Я уж начал думать, что наши запасы кофе неиссякаемы.
Зимы в Гравити Фолз слишком холодные. Пожалуй, даже аномально холодные. Замерзает, превращается в кристальные звенящие сосульки всё: от воды в кране, намерзающей толстым ледяным слоем, будто дразнящим небритое лицо Стэнфорда сияющей чистотой, до птиц, стекленеющих на лету.
Форд искренне полагает, что его спасает только кофе, бодрящий и согревающий, не позволяющий обледенеть изнутри.
Шейпи мурлычет задумчиво, тарахтит и решительно перетекает прозрачно-серебристой слюдяной каплей с замёрзших рук Форда на закопчённый, прожжённый, доведённый бесчисленными опытами до немыслимого состояния стол.
- Что ты задумал, малыш? - интересуется Форд, и даже в собственном смешке ему чудятся ледяные колючие крошки.
Шейпи ворчит на хозяина неразборчиво и возмущённо, замирает на столе, выпятив прозрачный животик, и медленно - словно тоже скованный холодом - превращается в чашку. Чашку, наполненную ароматным кофе до краёв.
- Предлагаешь мне выпить это? - недоверчиво спрашивает Форд. - Какова вероятность, что внутри меня потом не выведется толпа маленьких Шейп-Шифтеров, которые будут щекотать мой желудок изнутри и превращаться в желудочные связки?
Чашка подрагивает на столе сердито, расплёскивая кофе, шипит, выражая высшую степень возмущения недоверием хозяина, и Форд сдаётся.
- Мне правда нужна кофейная подзарядка, - признаётся он, потирая двумя пальцами глаза под очками. - К тому же, это будет, пожалуй, довольно интересный эксперимент. Как мне самому это в голову не пришло?
Чашка-Шейпи сама прыгает к Форду в руки, расплёскивая кофе, на поверку оказавшийся прохладным. Шейп знаком только с внешней оболочкой кофе и не разбирается в тонкостях физических особенностей напитка.
- Подними температуру чуток, Шейпи, - командует Форд, ласково поглаживая кончиком указательного пальца ручку чашки. - Боюсь, такой кофе меня согреть не сможет.
Шейпи вздрагивает смущённо, и чашка мгновенно нагревается до такой степени, что удерживать её в руках становится невозможно. Форд качает головой укоризненно, но питомца больше не поправляет, хоть кофе и раскалённый, как лава, и пресный - почти бумажный - на вкус.
Шейпи искренне старается помочь. К тому же, он чересчур обидчив. Опасно обидчив для почти всесильного существа. Но возможно, Форду просто кажется.
Нетерпеливо выплеснув последние капли кофе на колени хозяину, Шейпи перевоплощается обратно, сворачивается на коленях Форда, как какой-то обычный котёнок, переливается всеми оттенками, которые знает, вертится, стараясь понравиться, дожидаясь похвалы.
Форд щекочет прозрачное пузико кончиками пальцев, и довольный Шейпи обвивается вокруг руки хозяина блестящей ленточкой.
- Думаешь, нам стоит проводить больше времени вместе? - шутит Форд, и Шейпи, заслышав голос, вскидывает на хозяина круглые немигающие глаза, наполненные непроницаемой темнотой. - Нам обоим иногда бывает одиноко, да, Шейпи?
- Одиноко? - тоненько переспрашивает Шейп, а потом повторяет грустным хриплым голосом Форда. - Одиноко.
- Одиноко, - подтверждает Стэнфорд, а потом переходит на лекторский тон. - Ты уже знаешь достаточно слов, Шейпи, пора учиться составлять целые предложения. Смотри, это совсем не сложно. Форду одиноко.
Шейпи щурится, и в глазах его не отражается ничего. Стэнфорд не может найти в тёмных зрачках отражение себя, и ледяные непрошеные мурашки ползут по его рукам - от пальцев, машинально поглаживающих Шейпи, вверх до плеч, растекаются по спине, холодят шею, забираются в уши.
- Форду, - говорит Шейпи холодным монотонным голосом. Голосом, который Стэнфорд не узнаёт. - Не одиноко.
- Неплохо, ты быстро понял принцип отрицания, - удивляется Форд, но следующее речевое упражнение замирает на его губах, потому что чужой вес на коленях вдруг становится ощутимо тяжелее. Миг - и вместо забавной мордочки Шейпи перед глазами Стэнфорда оказывается лицо его родного брата.
- Привет, - говорит Стэнли, уютно устроившийся на коленях Форда. И все его озорные веснушки на месте, и в детском ротике не хватает одного зуба, отклеившийся замусоленный пластырь болтается на румяной щёчке. И каштановые вихры взъерошены именно так, как всегда лохматил их Стэнли, и руки, доверчиво обнимающие Форда за пояс, узнаваемо горячие.
Стэнли точно такой же, как на старой измятой фотографии, лежащей под подушкой с намёрзшей на ней корочкой льда в комнате Форда. Фотографию сделала мама, в один прекрасный день разочаровавшаяся в своих клиентах в очередной раз, отключившая все телефоны в доме и отправившаяся с мальчишками на прогулку по пляжу. Братья, поддавшись настроению внезапного семейного единения, показали маме Stan-o-war, плавно покачивающийся на волнах возле берега. Над мечтами о сокровищах и девчонках мама посмеялась, но фотографию мальчишек на фоне их детища сделала. Румяных, с облезшими на солнце одинаковыми носиками, красными голыми плечиками, щербатыми улыбками и задорными веснушками. Счастливых.
Форд совершенно точно знает, что перед ним вовсе не Стэнли. Это обман. Иллюзия, какой бы достоверной и качественной она не казалась. Но он всё равно не может совладать с собой, протягивает дрожащую руку, проводит пальцами по веснушчатой щеке, осторожно тянет за жёсткие вихры. Стэнли - Шейпи, конечно же, Шейпи, - смотрит, не моргая, в глаза Форду, улыбается весело и нежно. Стэнфорд прячет дрожащую руку за спину, и Шейпи в теле Стэнли тянется за ускользающей лаской, прижимается к груди лохматой головой, заглядывает в глаза умильно.
- Форду не одиноко, - мурлычет Шейпи довольно. Это не голос Стэнли, это причудливая смесь всех голосов - всех оттенков и тембров - когда-либо услышанных Шейпом.
Осознание этого отрезвляет Форда, и он утыкается лицом в дрожащие ладони, задевая пальцами вихрастую макушку воображаемого Стэнли.
- Как... - бормочет Форд. - Как ты узнал об этом образе, Шейпи?
- Фотография, - голос Шейпа звучит так, словно он хвастается. - Фотография Форда.
Изумлённый, Форд отнимает руки от лица, и замершие было на его спине, угнездившиеся между лопатками мурашки продолжают свой путь, расчерчивая кожу ледяными следами.
- Как ты попал в мою комнату? - спрашивает учёный, не узнавая собственный голос.
- Шейпи - ключ, - Шейп-Шифтер снова хвастается, коротко трётся макушкой Стэнли о грудь Форда. - Настоящий ключ.
И если честно, Форд не представляет, смеяться ему или ужасаться сообразительности и бестактности маленького питомца.
- Маленький взломщик, - бормочет он со смешком. - Надо же, похоже, ты становишься опасным.
- Опасность? - это слово Шейпи знает, слышал от хозяина не раз, поэтому оживляется, и в его глазах - глазах Стэнли сейчас - загорается боевой огонь. Шейпи вертится на коленях Форда и грозно повторяет голосом хозяина его же фразу. - Я надеру задницу всем опасностям!
Форд смеётся, не удержавшись, и, смягчаясь, треплет Шейпи по макушке:
- Прости, малыш. Наверное, я становлюсь параноиком. Конечно же, ты верен мне.
- Форду не одиноко, - повторяет Шейпи, перескакивая с голоска Тайлера на ломающийся басок юного и нестерпимо рыжего Дэна Кордроя. - Форду не одиноко.
В ответ на слова перевёртыша в коридоре что-то с грохотом падает, трещит, визжит. Шейпи - не перевоплощаясь из образа Стэнли - слетает с колен Форда, шипит испуганно, пока его хозяин бестолково нашаривает кочергу. Форд готов увидеть что угодно - любую степень неожиданности - но в коридоре обнаруживается только крошечный гном - совсем ещё мальчишка, лохматый и покрытый снегом с головы до ног, - вдохновенно пинающий поваленную вешалку. Увидев Форда, изумлённо замершего в дверях, гном сердито упирает крошечные ручки в бока.
- Ваше дерево, - говорит он сердито и очень строго. - Напало на меня. Упало на меня. Хотело растерзать.
Мальчишка смотрит так гневно и расстроенно, что у Форда бессильно опускаются руки.
- Кто ты? - спрашивает он, борясь с желанием броситься за дневником сию же секунду и занести туда данные о росте и весе гномьих малышей.
- Джефф, - говорит гном, нетерпеливо хмуря брови. - Шмебьюлок-старший сказал, что у вас есть такая чёрная вкусная штука...забыл, как называется...
- Кофе, - вздыхает Форд. - Действительно вкусная штука. Но он закончился.
Джефф, забавно переваливаясь, подходит ближе и покровительственно похлопывает Форда по ноге:
- Не беда, здоровяк. Уверен, у тебя найдётся ещё что-нибудь вкусненькое.
Когда Форд с Джеффом, сидящим у него на ладони и весело болтающим ногами, входит в гостиную, он находит Шейпи уже вернувшимся в свой обычный облик. Уставший, видимо, от многочисленных превращений, малыш перевёртыш посапывает в глубоком кресле, едва различимо переливается и выглядит совершенно мирно.
Форд сажает Джеффа рядом с Шейпи, и пока гном недоверчиво косится на неожиданное соседство и пытается ткнуть кулачком в прозрачный бок, роется в холодильнике, пытаясь найти что-нибудь съедобное и хотя бы мало-мальски вкусное.
Возможно, Шейпи прав. Форд не одинок. В конце концов у него есть Шейп-Шифтер - забавный и преданный. А ещё тот смешной мышонок с тремя хвостами, пристрастившийся забираться по утрам под одеяло. Джефф, Шмебьюлок-старший. Наконец у Форда него есть Гравити Фолз, открытый для всестороннего изучения в любое время дня и ночи.
И конечно, у него есть Стэнли. И не важно, где Форд видит его: в тревожном сне, на истрёпанной фотографии или утром, смотрясь в заиндевевшее зеркало. Стэнли всегда рядом. И значит, Форд не одинок.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gravity Falls
Пэйринг или персонажи: Стэнфорд Пайнс, Шейп-Шифтер, Стэнли Пайнс
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Шейп-Шифтер искренне старается помочь. К тому же, он чересчур обидчив. Опасно обидчив для почти всесильного существа. Но возможно, Форду просто кажется.
читать дальше- Кофе закончился, - вздыхает Стэнфорд, пока крошечный пузатый Шейп-Шифтер, похожий на толстый мыльный пузырь, с забавным пыхтением карабкается по стене вслед за хозяином.
- И растворимый? - пищит Шейпи, смешивая причудливо подслушанный им тоненький детский голосок малыша Тайлера, исправно прогуливавшегося каждое утро под окнами хижины со своей застенчивой матерью, и слово, позаимствованное у Стэнфорда.
Форд смеётся хрипло и подставляет открытые ладони, чтобы Шейпи перелез со стены в протянутую горсть.
- И растворимый тоже. Я уж начал думать, что наши запасы кофе неиссякаемы.
Зимы в Гравити Фолз слишком холодные. Пожалуй, даже аномально холодные. Замерзает, превращается в кристальные звенящие сосульки всё: от воды в кране, намерзающей толстым ледяным слоем, будто дразнящим небритое лицо Стэнфорда сияющей чистотой, до птиц, стекленеющих на лету.
Форд искренне полагает, что его спасает только кофе, бодрящий и согревающий, не позволяющий обледенеть изнутри.
Шейпи мурлычет задумчиво, тарахтит и решительно перетекает прозрачно-серебристой слюдяной каплей с замёрзших рук Форда на закопчённый, прожжённый, доведённый бесчисленными опытами до немыслимого состояния стол.
- Что ты задумал, малыш? - интересуется Форд, и даже в собственном смешке ему чудятся ледяные колючие крошки.
Шейпи ворчит на хозяина неразборчиво и возмущённо, замирает на столе, выпятив прозрачный животик, и медленно - словно тоже скованный холодом - превращается в чашку. Чашку, наполненную ароматным кофе до краёв.
- Предлагаешь мне выпить это? - недоверчиво спрашивает Форд. - Какова вероятность, что внутри меня потом не выведется толпа маленьких Шейп-Шифтеров, которые будут щекотать мой желудок изнутри и превращаться в желудочные связки?
Чашка подрагивает на столе сердито, расплёскивая кофе, шипит, выражая высшую степень возмущения недоверием хозяина, и Форд сдаётся.
- Мне правда нужна кофейная подзарядка, - признаётся он, потирая двумя пальцами глаза под очками. - К тому же, это будет, пожалуй, довольно интересный эксперимент. Как мне самому это в голову не пришло?
Чашка-Шейпи сама прыгает к Форду в руки, расплёскивая кофе, на поверку оказавшийся прохладным. Шейп знаком только с внешней оболочкой кофе и не разбирается в тонкостях физических особенностей напитка.
- Подними температуру чуток, Шейпи, - командует Форд, ласково поглаживая кончиком указательного пальца ручку чашки. - Боюсь, такой кофе меня согреть не сможет.
Шейпи вздрагивает смущённо, и чашка мгновенно нагревается до такой степени, что удерживать её в руках становится невозможно. Форд качает головой укоризненно, но питомца больше не поправляет, хоть кофе и раскалённый, как лава, и пресный - почти бумажный - на вкус.
Шейпи искренне старается помочь. К тому же, он чересчур обидчив. Опасно обидчив для почти всесильного существа. Но возможно, Форду просто кажется.
Нетерпеливо выплеснув последние капли кофе на колени хозяину, Шейпи перевоплощается обратно, сворачивается на коленях Форда, как какой-то обычный котёнок, переливается всеми оттенками, которые знает, вертится, стараясь понравиться, дожидаясь похвалы.
Форд щекочет прозрачное пузико кончиками пальцев, и довольный Шейпи обвивается вокруг руки хозяина блестящей ленточкой.
- Думаешь, нам стоит проводить больше времени вместе? - шутит Форд, и Шейпи, заслышав голос, вскидывает на хозяина круглые немигающие глаза, наполненные непроницаемой темнотой. - Нам обоим иногда бывает одиноко, да, Шейпи?
- Одиноко? - тоненько переспрашивает Шейп, а потом повторяет грустным хриплым голосом Форда. - Одиноко.
- Одиноко, - подтверждает Стэнфорд, а потом переходит на лекторский тон. - Ты уже знаешь достаточно слов, Шейпи, пора учиться составлять целые предложения. Смотри, это совсем не сложно. Форду одиноко.
Шейпи щурится, и в глазах его не отражается ничего. Стэнфорд не может найти в тёмных зрачках отражение себя, и ледяные непрошеные мурашки ползут по его рукам - от пальцев, машинально поглаживающих Шейпи, вверх до плеч, растекаются по спине, холодят шею, забираются в уши.
- Форду, - говорит Шейпи холодным монотонным голосом. Голосом, который Стэнфорд не узнаёт. - Не одиноко.
- Неплохо, ты быстро понял принцип отрицания, - удивляется Форд, но следующее речевое упражнение замирает на его губах, потому что чужой вес на коленях вдруг становится ощутимо тяжелее. Миг - и вместо забавной мордочки Шейпи перед глазами Стэнфорда оказывается лицо его родного брата.
- Привет, - говорит Стэнли, уютно устроившийся на коленях Форда. И все его озорные веснушки на месте, и в детском ротике не хватает одного зуба, отклеившийся замусоленный пластырь болтается на румяной щёчке. И каштановые вихры взъерошены именно так, как всегда лохматил их Стэнли, и руки, доверчиво обнимающие Форда за пояс, узнаваемо горячие.
Стэнли точно такой же, как на старой измятой фотографии, лежащей под подушкой с намёрзшей на ней корочкой льда в комнате Форда. Фотографию сделала мама, в один прекрасный день разочаровавшаяся в своих клиентах в очередной раз, отключившая все телефоны в доме и отправившаяся с мальчишками на прогулку по пляжу. Братья, поддавшись настроению внезапного семейного единения, показали маме Stan-o-war, плавно покачивающийся на волнах возле берега. Над мечтами о сокровищах и девчонках мама посмеялась, но фотографию мальчишек на фоне их детища сделала. Румяных, с облезшими на солнце одинаковыми носиками, красными голыми плечиками, щербатыми улыбками и задорными веснушками. Счастливых.
Форд совершенно точно знает, что перед ним вовсе не Стэнли. Это обман. Иллюзия, какой бы достоверной и качественной она не казалась. Но он всё равно не может совладать с собой, протягивает дрожащую руку, проводит пальцами по веснушчатой щеке, осторожно тянет за жёсткие вихры. Стэнли - Шейпи, конечно же, Шейпи, - смотрит, не моргая, в глаза Форду, улыбается весело и нежно. Стэнфорд прячет дрожащую руку за спину, и Шейпи в теле Стэнли тянется за ускользающей лаской, прижимается к груди лохматой головой, заглядывает в глаза умильно.
- Форду не одиноко, - мурлычет Шейпи довольно. Это не голос Стэнли, это причудливая смесь всех голосов - всех оттенков и тембров - когда-либо услышанных Шейпом.
Осознание этого отрезвляет Форда, и он утыкается лицом в дрожащие ладони, задевая пальцами вихрастую макушку воображаемого Стэнли.
- Как... - бормочет Форд. - Как ты узнал об этом образе, Шейпи?
- Фотография, - голос Шейпа звучит так, словно он хвастается. - Фотография Форда.
Изумлённый, Форд отнимает руки от лица, и замершие было на его спине, угнездившиеся между лопатками мурашки продолжают свой путь, расчерчивая кожу ледяными следами.
- Как ты попал в мою комнату? - спрашивает учёный, не узнавая собственный голос.
- Шейпи - ключ, - Шейп-Шифтер снова хвастается, коротко трётся макушкой Стэнли о грудь Форда. - Настоящий ключ.
И если честно, Форд не представляет, смеяться ему или ужасаться сообразительности и бестактности маленького питомца.
- Маленький взломщик, - бормочет он со смешком. - Надо же, похоже, ты становишься опасным.
- Опасность? - это слово Шейпи знает, слышал от хозяина не раз, поэтому оживляется, и в его глазах - глазах Стэнли сейчас - загорается боевой огонь. Шейпи вертится на коленях Форда и грозно повторяет голосом хозяина его же фразу. - Я надеру задницу всем опасностям!
Форд смеётся, не удержавшись, и, смягчаясь, треплет Шейпи по макушке:
- Прости, малыш. Наверное, я становлюсь параноиком. Конечно же, ты верен мне.
- Форду не одиноко, - повторяет Шейпи, перескакивая с голоска Тайлера на ломающийся басок юного и нестерпимо рыжего Дэна Кордроя. - Форду не одиноко.
В ответ на слова перевёртыша в коридоре что-то с грохотом падает, трещит, визжит. Шейпи - не перевоплощаясь из образа Стэнли - слетает с колен Форда, шипит испуганно, пока его хозяин бестолково нашаривает кочергу. Форд готов увидеть что угодно - любую степень неожиданности - но в коридоре обнаруживается только крошечный гном - совсем ещё мальчишка, лохматый и покрытый снегом с головы до ног, - вдохновенно пинающий поваленную вешалку. Увидев Форда, изумлённо замершего в дверях, гном сердито упирает крошечные ручки в бока.
- Ваше дерево, - говорит он сердито и очень строго. - Напало на меня. Упало на меня. Хотело растерзать.
Мальчишка смотрит так гневно и расстроенно, что у Форда бессильно опускаются руки.
- Кто ты? - спрашивает он, борясь с желанием броситься за дневником сию же секунду и занести туда данные о росте и весе гномьих малышей.
- Джефф, - говорит гном, нетерпеливо хмуря брови. - Шмебьюлок-старший сказал, что у вас есть такая чёрная вкусная штука...забыл, как называется...
- Кофе, - вздыхает Форд. - Действительно вкусная штука. Но он закончился.
Джефф, забавно переваливаясь, подходит ближе и покровительственно похлопывает Форда по ноге:
- Не беда, здоровяк. Уверен, у тебя найдётся ещё что-нибудь вкусненькое.
Когда Форд с Джеффом, сидящим у него на ладони и весело болтающим ногами, входит в гостиную, он находит Шейпи уже вернувшимся в свой обычный облик. Уставший, видимо, от многочисленных превращений, малыш перевёртыш посапывает в глубоком кресле, едва различимо переливается и выглядит совершенно мирно.
Форд сажает Джеффа рядом с Шейпи, и пока гном недоверчиво косится на неожиданное соседство и пытается ткнуть кулачком в прозрачный бок, роется в холодильнике, пытаясь найти что-нибудь съедобное и хотя бы мало-мальски вкусное.
Возможно, Шейпи прав. Форд не одинок. В конце концов у него есть Шейп-Шифтер - забавный и преданный. А ещё тот смешной мышонок с тремя хвостами, пристрастившийся забираться по утрам под одеяло. Джефф, Шмебьюлок-старший. Наконец у Форда него есть Гравити Фолз, открытый для всестороннего изучения в любое время дня и ночи.
И конечно, у него есть Стэнли. И не важно, где Форд видит его: в тревожном сне, на истрёпанной фотографии или утром, смотрясь в заиндевевшее зеркало. Стэнли всегда рядом. И значит, Форд не одинок.
@темы: "Gravity Falls"
Название: Вопрос вкуса
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, романтика
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Оставшись один, Малкольм развернул записку, которая прибыла вместе с образцом. Это оказался жёлтый лист, вырванный из блокнота. Печатными буквами там стояло: Я БЫЛ ПРАВ, А ВЫ - НЕТ!(c) Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
читать дальше
Апатозавры шумно и печально дышат в ночное небо, устало поклёвывают сонными овалами добрых глупых морд холодные далёкие звёзды, окутывают их плотными белыми облачками пара.
Самое выгодное положение, которое Ян Малкольм может занять на гладкой крыше экспедиционного трейлера, - это растянувшись плашмя на спине, подложив руки под голову в качестве подушки. Импровизированное ложе холодит плечи выпавшей к вечеру росой. Апатозавры порой искоса поглядывают в сторону его убежища, и от их бесконечного равнодушия давно канувших в небытие существ какое-то свежее жаркое раздражение поднимается в душе Яна. Подобное чувство не вызывают даже настырные коллеги-соперники с их необычайно бестолковыми вопросами. До недавнего времени столь безжалостно скребущее душу раздражение неизменно появлялось в присутствии одного только человека: суетливого профессора Хаммонда с его безумными планами. Теперь же место несчастного профессора прочно занимает молодой палеонтолог с бездарным прошлым и несомненно великим будущим, Ричард Левайн. Это по его вине Малкольм не пьёт кофе с Сарой Хардинг в уютной кофейне, вежливо слушая рассказы о поведении львов в дикой природе и прикидывая, нельзя ли проанализировать обнаруженные факты с точки зрения точной и строгой математики. И это от Ричарда - от его бесконечного энтузиазма - Малкольм прячется теперь на скользкой крыше трейлера, пытаясь урвать хотя бы мгновение спокойствие.
Пара долговязых апатозавров вновь изгибает шеи с восхитительно неуклюжей и естественной грацией, которую ни один художник так и не смог изобразить, руководствуясь лишь скудными сведениями о доисторических временах.
Но Малкольм слишком раздражён сейчас, чтобы любоваться на чудесных животных, которых человечество никогда не видело вживую. И не увидит.
- Весь ваш мир отвратительно попахивает фальшивкой, - громко и сварливо фыркает Ян, борясь с несолидным желанием погрозить медлительным ящерам пальцем.
Апатозавры - будто почуяв что-то - трубят нестройным хором - негромко и гулко - и в причудливом слиянии их голосов Малкольму чудится укоризна. Раздражение в его груди сворачивается в тугой клубок, прячется, присмирев всё-таки перед величием неизведанной природы.
- Эх вы, - бормочет учёный примирительно, и слова его тонут в новом трубном гласе. - Ящерицы.
С противоположного озёрного берега, из пышных зелёных зарослей - в ответ на гулкое пение гигантских травоядных - доносится голодное ворчание. Хищники. Слишком знакомые хищники. У них чешуйчатые носы, зловонное дыхание и чересчур умные глаза. Чёртовы велоцирапторы профессора Хаммонда.
Утробный рык вечно голодных существ пробирает насквозь, и Малкольм вздрагивает невольно, попадает голыми локтями в капли свежей росы на крыше трейлера, ёжится сердито, недовольный шевельнувшимся в душе страхом. Разум предательски забрасывает в пучину самых страшных воспоминаний, и Ян почти наяву ощущает кислое гнилое дыхание свешивающихся с потолка рапторов, видит собственное искажённое почти животным страхом и болью - болью, которую едва приглушают наркотики, - лицо в янтарных немигающих глазах.
Но ночь свежа, воздух чист, и наваждение спадает, а напряжённого плеча - вопреки смутным страхам - касается не ледяной коготь не знающего жалости существа, а твёрдая тёплая ладонь, и неугомонный Ричард Левайн, не имеющий с безжалостными рапторами ничего общего, кроме потрясающей неутомимости и неистребимой решимости, забирается на крышу трейлера, бесцеремонно отпихивая Малкольма. Он возится, недовольно ворча, на скользкой поверхности, но затихает на удивление скоро - на удивление для его чересчур живой и подвижной натуры - и Малкольм с изумлением ощущает под собственным боком чужое близкое тепло.
Левайн выглядывает из-под руки товарища, и глаза его сияют, как те самые звёзды, которые безуспешно пытаются затуманить тяжёлым травяным дыханием неповоротливые апатозавры.
- Я был прав, - шепчет Ричард, повторяя слова из своего короткого насмешливого письма, и губы его быстро - почти неразличимо в темноте - движутся, дыхание обжигает плечо Малкольма, а в голосе не слышно обычной задиристости. - Я был прав, а ты - нет.
Малкольм только ворчит в ответ почти неслышно. Ричард своим потрясающим умением появляться, когда он нужен, - и порой, когда совершенно не нужен, - вырывает его из нахлынувшего гнилой волной тёмного болота страшных воспоминаний. Окружённые белёсым облаком морфина, который впихивала в него тогда - в недостроенной гостинице на Исла Нублар, под взглядами голодных рапторов - умница Эллен Саттлер, пытаясь утихомирить боль, они теперь кажутся ещё страшнее. Малкольм должен быть благодарен Ричарду за своевременное избавление от вернувшихся кошмаров, но ложкой дёгтя оказывается тот факт, что именно Левайн, притащивший их на остров Сорна, может стать причиной появления новых ночных страхов.
И всё же он должен признать, что Ричард действительно был прав. Прав насчёт затерянного мира динозавров.
Апатозавры, собравшиеся у озера неровным полукругом, трубят строго, вытягивая величественно длинные шеи, и Малкольм чувствует, как нетерпеливо вздрагивает под его руками спина Левайна, как напрягаются мышцы тугими струнами.
- Завтра, - неразборчиво бормочет Ричард, тычась холодным носом в плечо друга. - Завтра у меня будет целый день, чтобы разобраться с этими травоядными ребятами... И не только с ними. О, я был прав, Ян, чертовски прав!
Рапторов за озером, очевидно, тоже мучает бессонница - и голод, конечно же, вечный, как мир, голод, - и они вновь порыкивают глухо. Застарелая рана на ноге Малкольма отзывается тупой ноющей болью, вновь вызывая то самое скребущее раздражение. Как глупо и самонадеянно было считать, что он всё-таки научился не реагировать так бурно на беспокойного Ричарда.
- Ты был прав, - ворчит Малкольм, осторожно вытаскивая занемевшую руку из-под головы Левайна. - Я ошибался. Что ж, можешь в награду забрать себе этот затерянный мир со всеми его секретами и чудищами.
Кажется, ему уже пора спускаться с крыши. Доктор Торн, наверное, нервничает, кудахчет, как наседка... Хотя, казалось бы, они с Ричардом взрослые самостоятельные люди, не чета малышам Арби и Келли.
На сердитое замечание товарища Левайн только смеётся коротко, упрямо пришпиливает тяжёлым лохматым затылком ладонь Малкольма к крыше фургона и забивается ещё глубже под бок, ещё ближе.
- Я думаю, я поделюсь с тобой своим миром, - мурлычет он смешливо, щекоча быстрым дыханием ухо товарища. - Я не такой жадный фанатик, каким меня малюют завистники. Ну же, Ян, ты ведь не веришь гнусным сплетням? Ты выше этого, приятель.
По правде сказать, слухи ничуть не приукрашивают действительность. Ричард Левайн - действительно сумасшедший фанатик, несмотря на всю его восхитительную гениальность. И возможно - только возможно - он действительно бывает жадным: прячет от коллег и соперников результаты исследований, припрятывает для себя наиболее удачные места для раскопок... Но по отношению к Малкольму Ричард ещё не разу не показывал эту неприглядную сторону своей души. С того самого утра, когда сияющий Левайн бесцеремонно прерывает завтрак Яна с Сарой Хардинг, он честно делится со своим новым коллегой всем: от каждой новой зацепки, касающейся затерянного мира, до собственного завтрака, когда их - сонных, заблудившихся в собственных пометках на истрёпанной карте - заставало в лаборатории утро.
Ричард не смотрит в лицо Малкольму, с напускной рассеянностью провожает взглядом медленно ползущую по тёмному небу светящуюся букашку.
- Звезда? - спрашивает он негромко, и голос его странно и нежно позванивает в тихом воздухе.
- Самолёт, - насмешливо отвечает Малкольм, вскидывая голову, и Левайн морщится недовольно. - Не забывай, что твой мир - лишь жалкое подобие настоящих доисторических времён, и здесь вполне есть место самолётам.
- Наш мир, - категорично обрывает Ричард. - Наш мир, Ян. Так что с присутствием самолётов придётся мириться и тебе.
Малкольм смеётся удивлённо, ворочается на скользкой крыше, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее, и в монотонных голосах апатозавров словно появляются одобрительные нотки. Что бы они понимали, эти ящерицы, он и сам в себе разобраться не может...
- Да и дети захотят оттяпать кусочек нашего веселья, - продолжает Левайн задумчиво. - Насчёт Торна я не уверен, старикан не склонен обожать наших симпатичных ящерок...
- Зачем же мне твой мир? - интересуется Малкольм, нехотя сдаваясь искреннему энтузиазму и нестерпимому сиянию глаз Ричарда. - Что я стану с ним делать?
Левайн запрокидывает голову, смотрит, строго щурясь, и из голоса его пропадают насмешливые нотки. Должно быть, таким же тоном он честит своих идеологических противников.
- Определённо не то же самое, что ты делал на Исла Нублар. Вы все там занимались совершенно немыслимыми глупостями.
Малкольм бросает на друга взгляд исподлобья. Под боком у него приютился вовсе не серьёзный не по годам крошка Арби, и не чересчур самостоятельная малышка Келли, а эксцентричная звезда современной палеонтологии с небрежной щетиной на коричневых от загара диких мест щеках. Но Ян всё же не может сдержать совершенно нелогичный порыв и - под внимательным взглядом Ричарда - вытягивает руку. Пожалуй, с меньшей неуверенностью он тянулся бы к зубастому раптору, но Левайн, кажется, понимает всё с полувзгляда и только лишь молча подаётся вперёд, прижимается колючей щекой к ладони и смотрит испытующе, словно перед ним очередной - чрезвычайно интересный - доисторический экземпляр.
- Тебе, кажется, чересчур много известно, - говорит Малкольм со строгой нежностью.
- Больше, чем ты думаешь, - без намёка на веселье говорит Ричард и - словно извиняясь за собственную осведомлённость - коротко трётся щекой о ладонь Малкольма. - Но, думаю, всё же меньше, чем известно тебе.
Апатозавры не спеша уходят с берега озера, медленно покачивая длинными шеями, похожими на подъёмные краны невероятной длины. Ночное небо, ранее отражающееся в блестящих глянцевых спинах огромных динозавров, теперь - лишившись импровизированных зеркал, приглушающих цвет, - вспыхивает ярче и синее. Рапторы за озером умолкают, отправляясь на охоту, и их место занимают неизвестные животные, рокочущие гулко, строго и уверенно.
Малкольм машинально решает, что им обоим пора бы уже спуститься с крыши и забраться в трейлер, под надёжную защиту плотных стен и дружеских спин. Но тревога в его душе какая-то смутная, шевелится неуверенно, словно вытесняет её своей лохматой макушкой приютившийся под боком Левайн.
Ричард молчит сосредоточенно, пока Малкольм бездумно ерошит его волосы, прислушиваясь к мерным шагам удаляющихся динозавров. И наконец - видимо, решив что-то для себя - резко разворачивается, сбрасывая чужую ладонь с макушки, приподнимается на локтях, заслоняя круглым лицом и ореолом встрёпанных волос ночное небо.
- Я был прав, - важная строгость в голосе Левайна звучит так забавно, что Малкольм фыркает тихо. - А ты ошибался. И знаешь, почему?
- Почему? - улыбается Ян, и Левайн, подстёгнутый насмешкой друга, вскидывается, хмуря брови.
- Ты ошибался, потому что не рассказал мне с самого начала о проекте Хаммонда, - чеканит он. - Надо признать, ты прекрасно притворялся несведущим в вопросах возможности существования затерянного мира.
Малкольм молчит, и Ричард добавляет обиженно:
- Если бы ты выложил всё, что знал, сразу - не в тот самый момент, когда я впервые произнёс слова "динозавры" и "затерянный мир" в одном предложении, конечно, но немного позже - наши поиски оказались бы значительно короче.
- Не думаю, - отрезает Ян задумчиво. Ричард резко садится, поднимая лицо к ночному небу, и звёзды тают белыми ледяными снежинками в гневном огне его глаз.
- Ты не доверял мне.
- Доверял, - возражает Малкольм, и Левайн хмурится недоверчиво. - Доверял, Ричард. Как самому себя. Но это была не моя тайна.
Его голос теряется в грозном зове, донёсшимся от дверей трейлера. Встревоженный долгим отсутствием товарищей, доктор Торн пытается говорить шёпотом, но в звенящей тишине пустынного острова его голос громыхает так, словно почтенный инженер дует в полую трубу.
С ближайших к кромке леса деревьев срываются с гневными криками потревоженные птицы, и Левайн вскидывает опущенную было смирно голову - только на одно мгновение, необходимое, чтобы пробормотать:
- Он нам всю фауну перепугает. Рёв как у раненого бизона.
И прежде, чем смеющийся Малкольм успевает осведомиться, откуда его другу известно, как звучит рёв раненого бизона и как отличить его от рёва бизона довольного, например, Ричард вновь склоняется, задевая лохматой гривой лоб Яна, и мурлычет довольно:
- Теперь эта тайна и моя тоже. А значит, ты без всяких глупых угрызений совести можешь рассказать мне всё. Всё до последней крошки, ведь то, что кажется тебе совершенно не важным, может оказаться решающим. О замыслах этого сумасшедшего Хаммонда, о Исла Нублар... И о том, что на самом деле случилось с твоей ногой.
Ледяные непрошеные мурашки ползут по спине Малкольма, взбираются по позвоночнику, по плечам, и он стряхивает их нетерпеливым движением плеч, бурчит недовольно:
- Исла Нублар - тайна правительственного значения, Ричард. Я не рассказывал этого даже Саре...
- Я не заграничный шпион, и - тем более - не Сара, - прерывает Левайн. - Мы независимые исследователи, Ян, и никакое правительство нам не указ.
Ян улыбается невольно. На губах Ричарда вспыхивает ответная быстрая улыбка, и он добавляет твёрдо:
- Кроме того, всё, что было сказано на этом острове, не выйдет за его пределы.
- Всё? - уточняет Малкольм. Левайн умолкает на мгновение, и его лицо всё ещё заслоняет чистое небо острова Сорна, и в тёмных глазах - на верхнем полукружье радужки - отражаются звёзды. А потом Ричард склоняется ближе, и его щетина колко царапает подбородок и правую щёку Малкольма, а тёплое дыхание оказывается прямо на губах.
Доктор Торн снова громко шепчет снизу что-то неразборчивое, кажется, призывает их забраться в фургон, грозно называет по именам и пугает причудливо изогнутыми, острыми когтями доисторических хищников.
Ричард пропускает зов их старой наседки мимо ушей, с совершенно детской игривой лаской трётся кончиком носа о нос Малкольма, и голос его звучит неуверенно - совсем чуть-чуть - словно он только что совершил новое открытие в палеонтологии - хотя что может быть новее, чем обнаружение затерянного мира, - и теперь сомневается в его верности:
- Не совсем всё...
Апатозавры трубят откуда-то совсем издали, сонно и нежно, за журчащим негромко озером переговариваются неизвестные хищники, а внизу, на пороге трейлера, ворчит встревоженный доктор Торн. Остров Сорна - прекрасный затерянный мир доктора Ричарда Левайна и профессора Яна Малкольма - готовится погрузиться в сон. И ему, и его огромным равнодушным обитателям совершенно не мешают крошечные существа, называющие себя исследователями, свято верящие в свою необычайную ценность и чересчур цепко старающиеся держаться друг за друга.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, романтика
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Оставшись один, Малкольм развернул записку, которая прибыла вместе с образцом. Это оказался жёлтый лист, вырванный из блокнота. Печатными буквами там стояло: Я БЫЛ ПРАВ, А ВЫ - НЕТ!(c) Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
читать дальше
Апатозавры шумно и печально дышат в ночное небо, устало поклёвывают сонными овалами добрых глупых морд холодные далёкие звёзды, окутывают их плотными белыми облачками пара.
Самое выгодное положение, которое Ян Малкольм может занять на гладкой крыше экспедиционного трейлера, - это растянувшись плашмя на спине, подложив руки под голову в качестве подушки. Импровизированное ложе холодит плечи выпавшей к вечеру росой. Апатозавры порой искоса поглядывают в сторону его убежища, и от их бесконечного равнодушия давно канувших в небытие существ какое-то свежее жаркое раздражение поднимается в душе Яна. Подобное чувство не вызывают даже настырные коллеги-соперники с их необычайно бестолковыми вопросами. До недавнего времени столь безжалостно скребущее душу раздражение неизменно появлялось в присутствии одного только человека: суетливого профессора Хаммонда с его безумными планами. Теперь же место несчастного профессора прочно занимает молодой палеонтолог с бездарным прошлым и несомненно великим будущим, Ричард Левайн. Это по его вине Малкольм не пьёт кофе с Сарой Хардинг в уютной кофейне, вежливо слушая рассказы о поведении львов в дикой природе и прикидывая, нельзя ли проанализировать обнаруженные факты с точки зрения точной и строгой математики. И это от Ричарда - от его бесконечного энтузиазма - Малкольм прячется теперь на скользкой крыше трейлера, пытаясь урвать хотя бы мгновение спокойствие.
Пара долговязых апатозавров вновь изгибает шеи с восхитительно неуклюжей и естественной грацией, которую ни один художник так и не смог изобразить, руководствуясь лишь скудными сведениями о доисторических временах.
Но Малкольм слишком раздражён сейчас, чтобы любоваться на чудесных животных, которых человечество никогда не видело вживую. И не увидит.
- Весь ваш мир отвратительно попахивает фальшивкой, - громко и сварливо фыркает Ян, борясь с несолидным желанием погрозить медлительным ящерам пальцем.
Апатозавры - будто почуяв что-то - трубят нестройным хором - негромко и гулко - и в причудливом слиянии их голосов Малкольму чудится укоризна. Раздражение в его груди сворачивается в тугой клубок, прячется, присмирев всё-таки перед величием неизведанной природы.
- Эх вы, - бормочет учёный примирительно, и слова его тонут в новом трубном гласе. - Ящерицы.
С противоположного озёрного берега, из пышных зелёных зарослей - в ответ на гулкое пение гигантских травоядных - доносится голодное ворчание. Хищники. Слишком знакомые хищники. У них чешуйчатые носы, зловонное дыхание и чересчур умные глаза. Чёртовы велоцирапторы профессора Хаммонда.
Утробный рык вечно голодных существ пробирает насквозь, и Малкольм вздрагивает невольно, попадает голыми локтями в капли свежей росы на крыше трейлера, ёжится сердито, недовольный шевельнувшимся в душе страхом. Разум предательски забрасывает в пучину самых страшных воспоминаний, и Ян почти наяву ощущает кислое гнилое дыхание свешивающихся с потолка рапторов, видит собственное искажённое почти животным страхом и болью - болью, которую едва приглушают наркотики, - лицо в янтарных немигающих глазах.
Но ночь свежа, воздух чист, и наваждение спадает, а напряжённого плеча - вопреки смутным страхам - касается не ледяной коготь не знающего жалости существа, а твёрдая тёплая ладонь, и неугомонный Ричард Левайн, не имеющий с безжалостными рапторами ничего общего, кроме потрясающей неутомимости и неистребимой решимости, забирается на крышу трейлера, бесцеремонно отпихивая Малкольма. Он возится, недовольно ворча, на скользкой поверхности, но затихает на удивление скоро - на удивление для его чересчур живой и подвижной натуры - и Малкольм с изумлением ощущает под собственным боком чужое близкое тепло.
Левайн выглядывает из-под руки товарища, и глаза его сияют, как те самые звёзды, которые безуспешно пытаются затуманить тяжёлым травяным дыханием неповоротливые апатозавры.
- Я был прав, - шепчет Ричард, повторяя слова из своего короткого насмешливого письма, и губы его быстро - почти неразличимо в темноте - движутся, дыхание обжигает плечо Малкольма, а в голосе не слышно обычной задиристости. - Я был прав, а ты - нет.
Малкольм только ворчит в ответ почти неслышно. Ричард своим потрясающим умением появляться, когда он нужен, - и порой, когда совершенно не нужен, - вырывает его из нахлынувшего гнилой волной тёмного болота страшных воспоминаний. Окружённые белёсым облаком морфина, который впихивала в него тогда - в недостроенной гостинице на Исла Нублар, под взглядами голодных рапторов - умница Эллен Саттлер, пытаясь утихомирить боль, они теперь кажутся ещё страшнее. Малкольм должен быть благодарен Ричарду за своевременное избавление от вернувшихся кошмаров, но ложкой дёгтя оказывается тот факт, что именно Левайн, притащивший их на остров Сорна, может стать причиной появления новых ночных страхов.
И всё же он должен признать, что Ричард действительно был прав. Прав насчёт затерянного мира динозавров.
Апатозавры, собравшиеся у озера неровным полукругом, трубят строго, вытягивая величественно длинные шеи, и Малкольм чувствует, как нетерпеливо вздрагивает под его руками спина Левайна, как напрягаются мышцы тугими струнами.
- Завтра, - неразборчиво бормочет Ричард, тычась холодным носом в плечо друга. - Завтра у меня будет целый день, чтобы разобраться с этими травоядными ребятами... И не только с ними. О, я был прав, Ян, чертовски прав!
Рапторов за озером, очевидно, тоже мучает бессонница - и голод, конечно же, вечный, как мир, голод, - и они вновь порыкивают глухо. Застарелая рана на ноге Малкольма отзывается тупой ноющей болью, вновь вызывая то самое скребущее раздражение. Как глупо и самонадеянно было считать, что он всё-таки научился не реагировать так бурно на беспокойного Ричарда.
- Ты был прав, - ворчит Малкольм, осторожно вытаскивая занемевшую руку из-под головы Левайна. - Я ошибался. Что ж, можешь в награду забрать себе этот затерянный мир со всеми его секретами и чудищами.
Кажется, ему уже пора спускаться с крыши. Доктор Торн, наверное, нервничает, кудахчет, как наседка... Хотя, казалось бы, они с Ричардом взрослые самостоятельные люди, не чета малышам Арби и Келли.
На сердитое замечание товарища Левайн только смеётся коротко, упрямо пришпиливает тяжёлым лохматым затылком ладонь Малкольма к крыше фургона и забивается ещё глубже под бок, ещё ближе.
- Я думаю, я поделюсь с тобой своим миром, - мурлычет он смешливо, щекоча быстрым дыханием ухо товарища. - Я не такой жадный фанатик, каким меня малюют завистники. Ну же, Ян, ты ведь не веришь гнусным сплетням? Ты выше этого, приятель.
По правде сказать, слухи ничуть не приукрашивают действительность. Ричард Левайн - действительно сумасшедший фанатик, несмотря на всю его восхитительную гениальность. И возможно - только возможно - он действительно бывает жадным: прячет от коллег и соперников результаты исследований, припрятывает для себя наиболее удачные места для раскопок... Но по отношению к Малкольму Ричард ещё не разу не показывал эту неприглядную сторону своей души. С того самого утра, когда сияющий Левайн бесцеремонно прерывает завтрак Яна с Сарой Хардинг, он честно делится со своим новым коллегой всем: от каждой новой зацепки, касающейся затерянного мира, до собственного завтрака, когда их - сонных, заблудившихся в собственных пометках на истрёпанной карте - заставало в лаборатории утро.
Ричард не смотрит в лицо Малкольму, с напускной рассеянностью провожает взглядом медленно ползущую по тёмному небу светящуюся букашку.
- Звезда? - спрашивает он негромко, и голос его странно и нежно позванивает в тихом воздухе.
- Самолёт, - насмешливо отвечает Малкольм, вскидывая голову, и Левайн морщится недовольно. - Не забывай, что твой мир - лишь жалкое подобие настоящих доисторических времён, и здесь вполне есть место самолётам.
- Наш мир, - категорично обрывает Ричард. - Наш мир, Ян. Так что с присутствием самолётов придётся мириться и тебе.
Малкольм смеётся удивлённо, ворочается на скользкой крыше, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее, и в монотонных голосах апатозавров словно появляются одобрительные нотки. Что бы они понимали, эти ящерицы, он и сам в себе разобраться не может...
- Да и дети захотят оттяпать кусочек нашего веселья, - продолжает Левайн задумчиво. - Насчёт Торна я не уверен, старикан не склонен обожать наших симпатичных ящерок...
- Зачем же мне твой мир? - интересуется Малкольм, нехотя сдаваясь искреннему энтузиазму и нестерпимому сиянию глаз Ричарда. - Что я стану с ним делать?
Левайн запрокидывает голову, смотрит, строго щурясь, и из голоса его пропадают насмешливые нотки. Должно быть, таким же тоном он честит своих идеологических противников.
- Определённо не то же самое, что ты делал на Исла Нублар. Вы все там занимались совершенно немыслимыми глупостями.
Малкольм бросает на друга взгляд исподлобья. Под боком у него приютился вовсе не серьёзный не по годам крошка Арби, и не чересчур самостоятельная малышка Келли, а эксцентричная звезда современной палеонтологии с небрежной щетиной на коричневых от загара диких мест щеках. Но Ян всё же не может сдержать совершенно нелогичный порыв и - под внимательным взглядом Ричарда - вытягивает руку. Пожалуй, с меньшей неуверенностью он тянулся бы к зубастому раптору, но Левайн, кажется, понимает всё с полувзгляда и только лишь молча подаётся вперёд, прижимается колючей щекой к ладони и смотрит испытующе, словно перед ним очередной - чрезвычайно интересный - доисторический экземпляр.
- Тебе, кажется, чересчур много известно, - говорит Малкольм со строгой нежностью.
- Больше, чем ты думаешь, - без намёка на веселье говорит Ричард и - словно извиняясь за собственную осведомлённость - коротко трётся щекой о ладонь Малкольма. - Но, думаю, всё же меньше, чем известно тебе.
Апатозавры не спеша уходят с берега озера, медленно покачивая длинными шеями, похожими на подъёмные краны невероятной длины. Ночное небо, ранее отражающееся в блестящих глянцевых спинах огромных динозавров, теперь - лишившись импровизированных зеркал, приглушающих цвет, - вспыхивает ярче и синее. Рапторы за озером умолкают, отправляясь на охоту, и их место занимают неизвестные животные, рокочущие гулко, строго и уверенно.
Малкольм машинально решает, что им обоим пора бы уже спуститься с крыши и забраться в трейлер, под надёжную защиту плотных стен и дружеских спин. Но тревога в его душе какая-то смутная, шевелится неуверенно, словно вытесняет её своей лохматой макушкой приютившийся под боком Левайн.
Ричард молчит сосредоточенно, пока Малкольм бездумно ерошит его волосы, прислушиваясь к мерным шагам удаляющихся динозавров. И наконец - видимо, решив что-то для себя - резко разворачивается, сбрасывая чужую ладонь с макушки, приподнимается на локтях, заслоняя круглым лицом и ореолом встрёпанных волос ночное небо.
- Я был прав, - важная строгость в голосе Левайна звучит так забавно, что Малкольм фыркает тихо. - А ты ошибался. И знаешь, почему?
- Почему? - улыбается Ян, и Левайн, подстёгнутый насмешкой друга, вскидывается, хмуря брови.
- Ты ошибался, потому что не рассказал мне с самого начала о проекте Хаммонда, - чеканит он. - Надо признать, ты прекрасно притворялся несведущим в вопросах возможности существования затерянного мира.
Малкольм молчит, и Ричард добавляет обиженно:
- Если бы ты выложил всё, что знал, сразу - не в тот самый момент, когда я впервые произнёс слова "динозавры" и "затерянный мир" в одном предложении, конечно, но немного позже - наши поиски оказались бы значительно короче.
- Не думаю, - отрезает Ян задумчиво. Ричард резко садится, поднимая лицо к ночному небу, и звёзды тают белыми ледяными снежинками в гневном огне его глаз.
- Ты не доверял мне.
- Доверял, - возражает Малкольм, и Левайн хмурится недоверчиво. - Доверял, Ричард. Как самому себя. Но это была не моя тайна.
Его голос теряется в грозном зове, донёсшимся от дверей трейлера. Встревоженный долгим отсутствием товарищей, доктор Торн пытается говорить шёпотом, но в звенящей тишине пустынного острова его голос громыхает так, словно почтенный инженер дует в полую трубу.
С ближайших к кромке леса деревьев срываются с гневными криками потревоженные птицы, и Левайн вскидывает опущенную было смирно голову - только на одно мгновение, необходимое, чтобы пробормотать:
- Он нам всю фауну перепугает. Рёв как у раненого бизона.
И прежде, чем смеющийся Малкольм успевает осведомиться, откуда его другу известно, как звучит рёв раненого бизона и как отличить его от рёва бизона довольного, например, Ричард вновь склоняется, задевая лохматой гривой лоб Яна, и мурлычет довольно:
- Теперь эта тайна и моя тоже. А значит, ты без всяких глупых угрызений совести можешь рассказать мне всё. Всё до последней крошки, ведь то, что кажется тебе совершенно не важным, может оказаться решающим. О замыслах этого сумасшедшего Хаммонда, о Исла Нублар... И о том, что на самом деле случилось с твоей ногой.
Ледяные непрошеные мурашки ползут по спине Малкольма, взбираются по позвоночнику, по плечам, и он стряхивает их нетерпеливым движением плеч, бурчит недовольно:
- Исла Нублар - тайна правительственного значения, Ричард. Я не рассказывал этого даже Саре...
- Я не заграничный шпион, и - тем более - не Сара, - прерывает Левайн. - Мы независимые исследователи, Ян, и никакое правительство нам не указ.
Ян улыбается невольно. На губах Ричарда вспыхивает ответная быстрая улыбка, и он добавляет твёрдо:
- Кроме того, всё, что было сказано на этом острове, не выйдет за его пределы.
- Всё? - уточняет Малкольм. Левайн умолкает на мгновение, и его лицо всё ещё заслоняет чистое небо острова Сорна, и в тёмных глазах - на верхнем полукружье радужки - отражаются звёзды. А потом Ричард склоняется ближе, и его щетина колко царапает подбородок и правую щёку Малкольма, а тёплое дыхание оказывается прямо на губах.
Доктор Торн снова громко шепчет снизу что-то неразборчивое, кажется, призывает их забраться в фургон, грозно называет по именам и пугает причудливо изогнутыми, острыми когтями доисторических хищников.
Ричард пропускает зов их старой наседки мимо ушей, с совершенно детской игривой лаской трётся кончиком носа о нос Малкольма, и голос его звучит неуверенно - совсем чуть-чуть - словно он только что совершил новое открытие в палеонтологии - хотя что может быть новее, чем обнаружение затерянного мира, - и теперь сомневается в его верности:
- Не совсем всё...
Апатозавры трубят откуда-то совсем издали, сонно и нежно, за журчащим негромко озером переговариваются неизвестные хищники, а внизу, на пороге трейлера, ворчит встревоженный доктор Торн. Остров Сорна - прекрасный затерянный мир доктора Ричарда Левайна и профессора Яна Малкольма - готовится погрузиться в сон. И ему, и его огромным равнодушным обитателям совершенно не мешают крошечные существа, называющие себя исследователями, свято верящие в свою необычайную ценность и чересчур цепко старающиеся держаться друг за друга.
@темы: "Затерянный мир"
Название: Вопрос вкуса
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
- Разумеется, не следовало, - всё с той же отрешённой покорностью подтверждает Левайн, но Малкольм различает в голосе друга ядовитое горковатое ехидство. - Однако ты, должно быть, думал, что мне - как сумасшедшему фанатику палеонтологии - будет до безумия интересно находиться рядом с единственным в мире человеком, которого едва не сожрал доисторический ящер. Что ж, спишем твой промах на дурное чувство юмора. Очень дурное чувство юмора, Ян.
читать дальше- Что это? - в своей обычной - отрывистой и быстрой - манере интересуется Левайн, не отрывая ни внимательного взгляда от замысловатого переплетения тяжёлых ветвей и гибких лиан в джунглях, ни напряжённых рук от бортовой перекладины наблюдательной вышки. - Это курица? Зачем? Апатозавры не интересуются куриным мясом, Ян, вынужден тебя разочаровать.
Короткий смешок Малкольма теряется в свистящем выдохе сквозь стиснутые зубы - старая рана не даёт ноге слушаться хозяина в полной мере. Малкольм довольно бодро преодолевает половину узкой лестницы, но на последних ступенях сдаётся и продвигается в основном на руках, подтаскивая ногу следом, словно мешающийся груз. Втащить тело в люк, пользуясь одними только руками, - самое трудное, но Ян справляется и - сидя на холодном полу наблюдательной кабины - чувствует себя почти героем.
- Может, ты и великий учёный, Ричард, но определения причин самых простых человеческих действий тебе совершенно не даются, - ворчит он, сердито растирая одеревеневшую ногу. - Тащить курицу на вершину вышки, чтобы попытаться впихнуть её гигантским травоядным, было бы верхом глупости.
Левайн отрывается от своих ненаглядных апатозавров, бросает на друга взгляд через плечо:
- Тогда в чём же дело?
Малкольм встаёт тяжело, демонстрирует на вытянутой руке белую пластиковую тарелку с размороженной бледной курицей и неестественно жёлтой жареной картошкой.
- Пантомима с цветным реквизитом? - прохладно интересуется Левайн, и Ян хохочет, сдаваясь.
- Время обеда, - говорит он со смехом. - Кое-кто решил позаботиться о том, чтобы ты не умер от голода.
- Передачки от доктора Торна? - понимающе хмыкает Ричард. Он всё ещё косится на свой бинокль в тяжёлой чёрной оправе, но мужественно сдерживается и не возвращается к своим наблюдениям.
- Дети тоже волнуются, - вздыхает Малкольм, от которого не укрываются порывы друга. - Мои попытки уговорить их не оказывать тебе заботу, которую ты не заслужил, ни к чему не привели.
- Ты пытался убедить их, что я сам способен о себе позаботиться?
- Ничуть, - ухмыляется Ян. - На этот счёт никто из нас не обольщается. Я всего лишь придерживался мнения, что ты целиком и полностью сыт обществом своих динозавров и в иной пище не нуждаешься...
Левайн фыркает весело, пока Малкольм заканчивает вдохновенно:
- ...и даже неминуемую голодную смерть примешь совершенно счастливым.
Принимая одноразовую пластиковую тарелку из рук друга, развеселившийся Ричард всё ещё смеётся. Но улыбка кисло и неподвижно замирает на его губах, едва только Левайн пробует курицу с блюда.
- Редкостная мерзость, - ворчит он под удивлённым взглядом Малкольма. - Что ж, от голодной смерти ты меня не спас, Ян, и счастливой после этой твоей картонной курицы она уже не будет. В список твоих жизненных заслуг эта попытка явно не войдёт.
- Я надеюсь, мне ещё не скоро придётся эти заслуги считать, - отрезает Малкольм, пожалуй слишком резко. - Если только мной - по твоей милости - не отобедает тираннозавр.
Ричард темнеет лицом почти мгновенно и косится мрачно на нетронутую тарелку в своих руках, явно не одобряя юмор Малкольма и возможную вероятность того, что друг может стать обедом для доисторического плотоядного хищника.
- Не отобедает, - ворчит Левайн наконец. - Подавится. Уж больно ты желчный.
Малкольм фыркает холодно в ответ, и в смехе его словно рассыпаются крошечные ледяные осколочки.
- Твоя правда, - говорит он бесцветно, и Ричард обеспокоенно поднимает глаза от своей курицы. - Один раз уже подавился. Едва в рот взял - и сразу выплюнул. Даже распробовать как следует не успел.
Раненая нога отзывается ноющей болью в ответ на жестокую насмешку хозяина, а Левайн мгновенно белеет всем своим насмешливым смуглым лицом, и широко распахнутые глаза темнеют мрачно, как небо перед грозой.
- Когда? - выпаливает он поспешно. - Исла Нублар, Ян?..
Малкольм молчит мгновение и отвечает только тогда, когда боль в ноге становится нестерпимой, заставляя опереться на бортик вышки. Отвечает нехотя, вопросом на вопрос:
- А много ты видел островов с тираннозаврами?..
Длинная, узкая, как у змеи, голова с затупленной округлой мордой выплывает, покачиваясь, из плотного сплетения густых зелёных ветвей совсем рядом с вышкой, и огромный янтарный глаз с медленно пульсирующим зрачком проплывает мимо высокой металлической конструкции, не видя, не замечая застывших людей. И в полной тишине из рук Левайна выпадает тарелка, и бледно-бежевая курица быстрого приготовления рассыпается по полу вышки неприглядной массой.
- Я не предполагал, что особь может подойти так близко к вышке, - отмечает Ричард с отрешённой серьёзностью, но, вопреки своему неиссякаемому исследовательскому - и почти болезненному - интересу к доисторической фауне, на медленно смакующего листья апатозавра не смотрит. Просто стоит, уставившись себе под ноги, на белеющую под перевернувшейся тарелкой курицу, не торопясь поднимать еду с пола. А потом добавляет рассеянно, невпопад. - Хорошо, что посуда пластиковая...
Малкольм выжидает в молчании несколько неловких мгновений, пока пульсирующая боль в ноге не затихает совсем, потом вздыхает:
- Мне не следовало рассказывать тебе это. Прости.
Ричард смотрит на друга исподлобья очень внимательно, прищурившись строго.
- Разумеется, не следовало, - всё с той же отрешённой покорностью подтверждает он, но Ян различает в голосе друга ядовитое горковатое ехидство. - Однако ты, должно быть, думал, что мне - как сумасшедшему фанатику палеонтологии - будет до безумия интересно находиться рядом с единственным в мире человеком, которого едва не сожрал доисторический ящер. Что ж, спишем твой промах на дурное чувство юмора. Очень дурное чувство юмора, Ян.
- Не единственным, - хмуро перебивает друга Малкольм и во вскинутых поспешно - и всё ещё тёмно-грозовых - глазах Левайна успевает заметить настоящую человеческую растерянность.
- Прости? - переспрашивает Ричард, очевидно, сбитый с ехидного течения мыслей, и Малкольм поясняет, беспричинно сбиваясь на холодную университетскую манеру ведения беседы:
- Я не являюсь единственным в мире человеком, который едва не стал обедом для тираннозавра.
Ричард щурится и даже не оборачивается, когда ветка, осторожно раскусываемая мирно бродящим возле вышки апатозавром, звонко хрустит за его спиной:
- И на скольких же персон был рассчитан ужин?
Малкольм опирается обеими руками на бортик вышки, подставляя лицо душному, пропитанному горячими солнечными лучами ветру джунглей, и прикрывает глаза со вздохом. Ему не нужно беспомощно рыться в закромах памяти. Многочасовые психологические тренинги, очевидно, прошли даром, и бесчисленные попытки забыть - забыть весь кошмар, связанный с Исла Нублар, - оказались на поверку лишь пустой тратой времени. Все ментальные стены, которые Малкольм упорно создавал в сознании, рушатся теперь с унизительной скоростью - словно созданные из хлипкого картона - рушатся даже не от абсолютно нелогичного и невозможного зрелища мирно обгладывающего зелёные ветви апатозавра и не от леденящего кровь воспоминания об обнаруженном совсем недавно гнезде тираннозавра. Для того, что все раны, полученные Яном на Исла Нублар, вновь открылись и начали кровоточить достаточно одного только присутствия Ричарда с его неутомимой верой в затерянный мир.
Словно считывая мысли друга - как читает во время работы по незаметным чужому глазу признакам возраст и состав окаменелостей - Левайн опускает ладонь на плечо Малкольма, и прикосновение выходит не требовательным и не призывающим к продолжению рассказа. Но Ян отвечает на заданный вопрос уже машинально, не размыкая век:
- Пятеро. Нас было пятеро.
Ричард хмыкает очень близко - совсем не забавляясь - и его тёплое дыхание щекочет ухо Яна:
- Богато сервированный стол. И сколько избежало участи быть обедом?
- Почему ты спрашиваешь? - интересуется Малкольм. С закрытыми глазами обостряются все чувства, и он безошибочно, кажется, способен определить местонахождение апатозавра. От шагов неповоротливой туши пол вышки под ногами слегка подрагивает, и перила на бортиках металлически позванивают. Но рука Ричарда на плече остаётся крепкой и твёрдой.
- Потому что знаю, что по какому-то странному закону все спастись не могли, - ровно отвечает Левайн, словно читает лекцию. - Так сколько?
- Четверо.
Ричард молчит какое-то время, и Малкольм благодарен ему за это своеобразное выражение уважения к чужой участи.
- Что ж, - говорит Левайн наконец, и в голосе его звучит какая-то странная, не свойственная его стремительной натуре задумчивость. - Лучше, чем я предполагал.
А потом надёжная тяжесть его руки внезапно исчезает, но мгновением раньше, чем Малкольм в неожиданно нахлынувшей - но вполне уместной для этих диких мест - панике открывает глаза, на плечо ему ложится тёплый пушистый висок, и обожжённой горячим ветром щеки касается лохматая макушка.
- Ты не представляешь, - говорит Ричард строго и серьёзно. - Как я счастлив, что этим пятым неудачником оказался не ты, Ян. Мир, конечно, не потерял бы в твоём лице незаменимого специалиста, но стал бы гораздо скучнее...
Малкольм молчит, только дёргает плечом легонько в знак согласия. Левайн понимает этот жест безошибочно, и тяжесть его головы никуда не исчезает. Едва не рухнувший мир вновь восстановлен.
- У этой твоей картонной курицы, конечно, довольно отталкивающий вкус, - говорит Ричард задумчиво, и голос его отдаётся в плече Малкольма забавно щекочущей вибрацией. - Но у дока там вроде была припрятана рыба... Может, она окажется лучше.
Апатозавр вновь проходит, покачиваясь, мимо их укрытия, совсем рядом. Малкольм различает каждую чешуйку на его круглой маленькой морде, видит мимолётно их с Ричардом крошечное отражение в равнодушных янтарных глазах. Пол вышки дрожит под ногами при каждом шаге гигантского зверя, и изумрудные свежие джунгли обволакивают огромную фигуру шелестящим облаком. Левайн провожает динозавра сияющим взглядом.
- Я действительно не думал, что он подойдёт так близко, - бормочет он - и добавляет без всякой видимой связи. - Мы могли бы пообедать вместе, Ян. Не курицей, конечно...
- Я не полезу обратно, - безапелляционно отрезает Малкольм. Каким бы заманчивым не казалось желание накормить Ричарда, ещё одного подъёма - и двух спусков, в качестве бонуса, - его нога не выдержит.
- Тебе и не придётся, - весело отвечает Левайн, и плечо Малкольма вновь вибрирует от звуков его голоса, а где-то в горле становится щекотно.. - Рано или поздно док встревожится и прибежит к нам. А пока я достаточно сыт твоим сварливым и ехидным обществом. К тому же, у нас есть бинокль и бесстрашная особь апатозавра совсем рядом. Если нам грозит голодная смерть, то по крайней мере она будет - как ты и предсказывал - счастливой.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
- Разумеется, не следовало, - всё с той же отрешённой покорностью подтверждает Левайн, но Малкольм различает в голосе друга ядовитое горковатое ехидство. - Однако ты, должно быть, думал, что мне - как сумасшедшему фанатику палеонтологии - будет до безумия интересно находиться рядом с единственным в мире человеком, которого едва не сожрал доисторический ящер. Что ж, спишем твой промах на дурное чувство юмора. Очень дурное чувство юмора, Ян.
читать дальше- Что это? - в своей обычной - отрывистой и быстрой - манере интересуется Левайн, не отрывая ни внимательного взгляда от замысловатого переплетения тяжёлых ветвей и гибких лиан в джунглях, ни напряжённых рук от бортовой перекладины наблюдательной вышки. - Это курица? Зачем? Апатозавры не интересуются куриным мясом, Ян, вынужден тебя разочаровать.
Короткий смешок Малкольма теряется в свистящем выдохе сквозь стиснутые зубы - старая рана не даёт ноге слушаться хозяина в полной мере. Малкольм довольно бодро преодолевает половину узкой лестницы, но на последних ступенях сдаётся и продвигается в основном на руках, подтаскивая ногу следом, словно мешающийся груз. Втащить тело в люк, пользуясь одними только руками, - самое трудное, но Ян справляется и - сидя на холодном полу наблюдательной кабины - чувствует себя почти героем.
- Может, ты и великий учёный, Ричард, но определения причин самых простых человеческих действий тебе совершенно не даются, - ворчит он, сердито растирая одеревеневшую ногу. - Тащить курицу на вершину вышки, чтобы попытаться впихнуть её гигантским травоядным, было бы верхом глупости.
Левайн отрывается от своих ненаглядных апатозавров, бросает на друга взгляд через плечо:
- Тогда в чём же дело?
Малкольм встаёт тяжело, демонстрирует на вытянутой руке белую пластиковую тарелку с размороженной бледной курицей и неестественно жёлтой жареной картошкой.
- Пантомима с цветным реквизитом? - прохладно интересуется Левайн, и Ян хохочет, сдаваясь.
- Время обеда, - говорит он со смехом. - Кое-кто решил позаботиться о том, чтобы ты не умер от голода.
- Передачки от доктора Торна? - понимающе хмыкает Ричард. Он всё ещё косится на свой бинокль в тяжёлой чёрной оправе, но мужественно сдерживается и не возвращается к своим наблюдениям.
- Дети тоже волнуются, - вздыхает Малкольм, от которого не укрываются порывы друга. - Мои попытки уговорить их не оказывать тебе заботу, которую ты не заслужил, ни к чему не привели.
- Ты пытался убедить их, что я сам способен о себе позаботиться?
- Ничуть, - ухмыляется Ян. - На этот счёт никто из нас не обольщается. Я всего лишь придерживался мнения, что ты целиком и полностью сыт обществом своих динозавров и в иной пище не нуждаешься...
Левайн фыркает весело, пока Малкольм заканчивает вдохновенно:
- ...и даже неминуемую голодную смерть примешь совершенно счастливым.
Принимая одноразовую пластиковую тарелку из рук друга, развеселившийся Ричард всё ещё смеётся. Но улыбка кисло и неподвижно замирает на его губах, едва только Левайн пробует курицу с блюда.
- Редкостная мерзость, - ворчит он под удивлённым взглядом Малкольма. - Что ж, от голодной смерти ты меня не спас, Ян, и счастливой после этой твоей картонной курицы она уже не будет. В список твоих жизненных заслуг эта попытка явно не войдёт.
- Я надеюсь, мне ещё не скоро придётся эти заслуги считать, - отрезает Малкольм, пожалуй слишком резко. - Если только мной - по твоей милости - не отобедает тираннозавр.
Ричард темнеет лицом почти мгновенно и косится мрачно на нетронутую тарелку в своих руках, явно не одобряя юмор Малкольма и возможную вероятность того, что друг может стать обедом для доисторического плотоядного хищника.
- Не отобедает, - ворчит Левайн наконец. - Подавится. Уж больно ты желчный.
Малкольм фыркает холодно в ответ, и в смехе его словно рассыпаются крошечные ледяные осколочки.
- Твоя правда, - говорит он бесцветно, и Ричард обеспокоенно поднимает глаза от своей курицы. - Один раз уже подавился. Едва в рот взял - и сразу выплюнул. Даже распробовать как следует не успел.
Раненая нога отзывается ноющей болью в ответ на жестокую насмешку хозяина, а Левайн мгновенно белеет всем своим насмешливым смуглым лицом, и широко распахнутые глаза темнеют мрачно, как небо перед грозой.
- Когда? - выпаливает он поспешно. - Исла Нублар, Ян?..
Малкольм молчит мгновение и отвечает только тогда, когда боль в ноге становится нестерпимой, заставляя опереться на бортик вышки. Отвечает нехотя, вопросом на вопрос:
- А много ты видел островов с тираннозаврами?..
Длинная, узкая, как у змеи, голова с затупленной округлой мордой выплывает, покачиваясь, из плотного сплетения густых зелёных ветвей совсем рядом с вышкой, и огромный янтарный глаз с медленно пульсирующим зрачком проплывает мимо высокой металлической конструкции, не видя, не замечая застывших людей. И в полной тишине из рук Левайна выпадает тарелка, и бледно-бежевая курица быстрого приготовления рассыпается по полу вышки неприглядной массой.
- Я не предполагал, что особь может подойти так близко к вышке, - отмечает Ричард с отрешённой серьёзностью, но, вопреки своему неиссякаемому исследовательскому - и почти болезненному - интересу к доисторической фауне, на медленно смакующего листья апатозавра не смотрит. Просто стоит, уставившись себе под ноги, на белеющую под перевернувшейся тарелкой курицу, не торопясь поднимать еду с пола. А потом добавляет рассеянно, невпопад. - Хорошо, что посуда пластиковая...
Малкольм выжидает в молчании несколько неловких мгновений, пока пульсирующая боль в ноге не затихает совсем, потом вздыхает:
- Мне не следовало рассказывать тебе это. Прости.
Ричард смотрит на друга исподлобья очень внимательно, прищурившись строго.
- Разумеется, не следовало, - всё с той же отрешённой покорностью подтверждает он, но Ян различает в голосе друга ядовитое горковатое ехидство. - Однако ты, должно быть, думал, что мне - как сумасшедшему фанатику палеонтологии - будет до безумия интересно находиться рядом с единственным в мире человеком, которого едва не сожрал доисторический ящер. Что ж, спишем твой промах на дурное чувство юмора. Очень дурное чувство юмора, Ян.
- Не единственным, - хмуро перебивает друга Малкольм и во вскинутых поспешно - и всё ещё тёмно-грозовых - глазах Левайна успевает заметить настоящую человеческую растерянность.
- Прости? - переспрашивает Ричард, очевидно, сбитый с ехидного течения мыслей, и Малкольм поясняет, беспричинно сбиваясь на холодную университетскую манеру ведения беседы:
- Я не являюсь единственным в мире человеком, который едва не стал обедом для тираннозавра.
Ричард щурится и даже не оборачивается, когда ветка, осторожно раскусываемая мирно бродящим возле вышки апатозавром, звонко хрустит за его спиной:
- И на скольких же персон был рассчитан ужин?
Малкольм опирается обеими руками на бортик вышки, подставляя лицо душному, пропитанному горячими солнечными лучами ветру джунглей, и прикрывает глаза со вздохом. Ему не нужно беспомощно рыться в закромах памяти. Многочасовые психологические тренинги, очевидно, прошли даром, и бесчисленные попытки забыть - забыть весь кошмар, связанный с Исла Нублар, - оказались на поверку лишь пустой тратой времени. Все ментальные стены, которые Малкольм упорно создавал в сознании, рушатся теперь с унизительной скоростью - словно созданные из хлипкого картона - рушатся даже не от абсолютно нелогичного и невозможного зрелища мирно обгладывающего зелёные ветви апатозавра и не от леденящего кровь воспоминания об обнаруженном совсем недавно гнезде тираннозавра. Для того, что все раны, полученные Яном на Исла Нублар, вновь открылись и начали кровоточить достаточно одного только присутствия Ричарда с его неутомимой верой в затерянный мир.
Словно считывая мысли друга - как читает во время работы по незаметным чужому глазу признакам возраст и состав окаменелостей - Левайн опускает ладонь на плечо Малкольма, и прикосновение выходит не требовательным и не призывающим к продолжению рассказа. Но Ян отвечает на заданный вопрос уже машинально, не размыкая век:
- Пятеро. Нас было пятеро.
Ричард хмыкает очень близко - совсем не забавляясь - и его тёплое дыхание щекочет ухо Яна:
- Богато сервированный стол. И сколько избежало участи быть обедом?
- Почему ты спрашиваешь? - интересуется Малкольм. С закрытыми глазами обостряются все чувства, и он безошибочно, кажется, способен определить местонахождение апатозавра. От шагов неповоротливой туши пол вышки под ногами слегка подрагивает, и перила на бортиках металлически позванивают. Но рука Ричарда на плече остаётся крепкой и твёрдой.
- Потому что знаю, что по какому-то странному закону все спастись не могли, - ровно отвечает Левайн, словно читает лекцию. - Так сколько?
- Четверо.
Ричард молчит какое-то время, и Малкольм благодарен ему за это своеобразное выражение уважения к чужой участи.
- Что ж, - говорит Левайн наконец, и в голосе его звучит какая-то странная, не свойственная его стремительной натуре задумчивость. - Лучше, чем я предполагал.
А потом надёжная тяжесть его руки внезапно исчезает, но мгновением раньше, чем Малкольм в неожиданно нахлынувшей - но вполне уместной для этих диких мест - панике открывает глаза, на плечо ему ложится тёплый пушистый висок, и обожжённой горячим ветром щеки касается лохматая макушка.
- Ты не представляешь, - говорит Ричард строго и серьёзно. - Как я счастлив, что этим пятым неудачником оказался не ты, Ян. Мир, конечно, не потерял бы в твоём лице незаменимого специалиста, но стал бы гораздо скучнее...
Малкольм молчит, только дёргает плечом легонько в знак согласия. Левайн понимает этот жест безошибочно, и тяжесть его головы никуда не исчезает. Едва не рухнувший мир вновь восстановлен.
- У этой твоей картонной курицы, конечно, довольно отталкивающий вкус, - говорит Ричард задумчиво, и голос его отдаётся в плече Малкольма забавно щекочущей вибрацией. - Но у дока там вроде была припрятана рыба... Может, она окажется лучше.
Апатозавр вновь проходит, покачиваясь, мимо их укрытия, совсем рядом. Малкольм различает каждую чешуйку на его круглой маленькой морде, видит мимолётно их с Ричардом крошечное отражение в равнодушных янтарных глазах. Пол вышки дрожит под ногами при каждом шаге гигантского зверя, и изумрудные свежие джунгли обволакивают огромную фигуру шелестящим облаком. Левайн провожает динозавра сияющим взглядом.
- Я действительно не думал, что он подойдёт так близко, - бормочет он - и добавляет без всякой видимой связи. - Мы могли бы пообедать вместе, Ян. Не курицей, конечно...
- Я не полезу обратно, - безапелляционно отрезает Малкольм. Каким бы заманчивым не казалось желание накормить Ричарда, ещё одного подъёма - и двух спусков, в качестве бонуса, - его нога не выдержит.
- Тебе и не придётся, - весело отвечает Левайн, и плечо Малкольма вновь вибрирует от звуков его голоса, а где-то в горле становится щекотно.. - Рано или поздно док встревожится и прибежит к нам. А пока я достаточно сыт твоим сварливым и ехидным обществом. К тому же, у нас есть бинокль и бесстрашная особь апатозавра совсем рядом. Если нам грозит голодная смерть, то по крайней мере она будет - как ты и предсказывал - счастливой.
@темы: "Затерянный мир"
Название: Не спасайте наши души
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн, доктор Торн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
– Это Левайн. Алло! Левайн. Пожалуйста. Мне нужна помощь. – Он застонал. – Если вы слышите меня, пришлите подмогу. Я на этом острове, я думал, что все подготовил хорошо, но...(c) Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
читать дальше
В самолёте Малкольм долго и мрачно буравит острым взглядом бледно-серый туман, обволакивающий запотевший иллюминатор снаружи, и доктор Торн довольно скоро решает, что добиваться от товарища какого-либо разговора бесполезно. После получаса бестолковых попыток свернуться поудобнее в неудобном кресле - и как длинный Малкольм может так компактно умещаться на своём месте, ещё и с больной ногой? - ему наконец удаётся неловко пристроить длинные ноги в проходе. Но едва Торн проваливается в тревожный и тёмный сон, чья-то рука осторожно дотрагивается до его плеча, заставляя поспешно распахнуться слипшиеся веки. Из туманного полусна выплывает белая маска. Тёмные острые брови сдвинуты, глаза поблёскивают мрачно, губы шевелятся. Торн сонно вглядывается в лицо неожиданного пришельца и наконец - сквозь гулкий шум в ушах - разбирает отдельные слова.
- Док, - говорит Малкольм глухо. - Док...телефон...
- Что? - беспомощно переспрашивает Торн, растирая непослушными со сна пальцами глаза. Они всё ещё летят, двигатели самолёта гудят мерно и спокойно, в затёкших мышцах пляшут и резвятся сотни крошечных иголочек.
- Телефон, - терпеливо повторяет Ян. - Ваш спутниковый телефон, док. На нём же есть записывающее устройство?
И так как Торн хмурится, медленно просыпаясь, Малкольм добавляет с бледной улыбкой:
- Ни за что не поверю, что вы не добавили в него какую-нибудь такую штуку.
Док просыпается наконец полностью, ныряет обеими руками под сиденье: одной - чтобы машинально растереть многострадальные ноги, другой - чтобы достать самодельный спутниковый телефон.
- Разумеется, добавил, - ворчит он, пока Малкольм следит за его действиями, сдвинув брови. - Что же я, совсем бестолковый, не знаю простого правила? Ушам доверяй, конечно, но и на технику рассчитывать не помешает.
Телефон холодит ладонь, оттягивает металлической тяжестью. Малкольм окидывает сложную конструкцию мрачным взором и интересуется негромко:
- Значит, послание Ричарда вы записали?
Торн машинально сжимает телефон в крепких пальцах, смотрит исподлобья, и Ян отвечает ему неподвижным взглядом.
- Тебе нет никакой необходимости слушать, - беспомощно бормочет док, и Малкольм приподнимает брови в лёгком удивлении. - Ричард не сообщил никаких важных сведений, только бестолковый набор фраз...
Малкольм улыбается, и Торн готов поклясться, что видит в тёмных глазах товарища сочувствие:
- Док, а вам нет необходимости оберегать меня от эмоциональных потрясений. Я видел такое, что вам, поверьте, могло только сниться.
- Деление на ноль? - неудачно и нервно шутит Торн, и фанатичный математик Малкольм, кажется, должен лишь презрительно изогнуть брови. Но тот лишь смеётся почти весело и протягивает за телефоном открытую ладонь.
Торн вздыхает тяжело, но спорить больше не решается. В конце концов Малкольм прав. Он взрослый, самостоятельный человек, за ним вовсе не нужно присматривать... Даже если кажется, что стоит.
Нервничая, док включает запись раньше, чем успевает подсоединить наушники, и он сам, и Малкольм вздрагивают, когда в салоне самолёта раздаётся глухой треск. Дремлющий Эдди Карр подскакивает от неожиданности, ударяется локтём о подлокотник кресла и, приземлившись обратно на своё место, смущённо трёт кулаком смуглую щёку с явно отпечатавшимися на коже ворсинками от обивки сиденья.
- Пожалуйста, - жалобно и бесконечно далеко зовёт из динамика голос Ричарда. - Пожалуйста, помогите мне...
Малкольм бледнеет - словно слетают в одно мгновение все краски с лица, оставляя чистый белый холст, - бледнеет так стремительно, что Торн едва не отбирает у него телефон в нахлынувшей панике, но всё же останавливается, нехотя вспоминая слова товарища о том, что он не нуждается в защите. Малкольм замечает, видимо, краем глаза движение дока, потому что неловким жестом прижимает телефон к груди, отодвигая - оберегая - от Торна.
- Нет, - говорит он глухо с оттенком бледной насмешки. - Что вы, док, как наседка, в самом деле.
И непривычно растерянный зов Ричарда Левайна с этой проклятой плёнки смешивается с голосом Малкольма:
- ...ранен...помогите...
Малкольм стискивает зубы, плотно сжимает губы, так, что на щеках у него прыгают твёрдые желваки. Окончательно проснувшийся Эдди смущённо качает головой, и Торн наконец поспешно вставляет наушники в гнездо.
Ян слушает запись со спутникового телефона всё оставшееся время полёта, оставаясь совершенно неподвижным, не сводя остекленевших глаз с иллюминатора. Только равномерное движение пальцев по поверхности аппарата - раз в пять минут - показывает Торну, что Малкольм неизменно нажимает на кнопку перемотки, не в силах завершить начатую собственноручно пытку.
Усилием воли Торн заставляет себя закрыть глаза и дремать. Он слышит, как нервно давит на кнопку Малкольм совсем рядом, и этот звук сливается с нервным стуком собственного сердца дока, слишком старого и уставшего сердца. Торн наконец засыпает, и видит в беспокойном сне бескровное лицо Ричарда с сомкнутыми ресницами, прилипшими ко лбу волосами и неподвижными белыми губами.
Торн ворочается во сне и мрачно и неразборчиво просит Левайна остаться живым.
***
Ричард Левайн - живой, невредимый и ужасно обросший - скатывается с сиденья мотоцикла в изумрудную свежую траву.
- Вы водите как совершеннейший псих, - говорит он строго, и Торн чувствует, как наконец - после двух суток бесконечной тревоги - успокаивается и заводит новый мерный темп его сердце.
- Как раз под стать тебе, безумный мальчишка, - огрызается он почти радостно, и Левайн беспечно корчит смешную рожицу.
Арби и Келли, обгоняя друг друга, мчатся к ним от блестящей на солнце громады трейлера и повисают на шее Левайна, словно тяжёлые виноградины на ветке.
Подошедший следом Малкольм на шею Ричарду не бросается и радостью особой не лучится. Стоит в двух шагах мрачной хмурой статуей, не выпуская трость из напряжённых рук. Торн некстати вспоминает, что совсем недавно - до безумной авантюры Левайна - Ян весело говорил ему, что заживающая нога уже вполне позволяет ему обходиться без трости. Почему-то это сейчас кажется очень важным...
Ричард улыбается безмолвному Малкольму поверх голов цепляющихся за него детей так весело и легко, что доктор Торн готов врезать ему собственноручно. Потому что перед внутренним взором всё так же стоят застывшие глаза Малкольма с растворяющимся в их глубине холодным высоким небом.
Док искренне надеется, что Левайн всё же не идиот, и в человеческих чувствах разбирается немного. Хотя бы совсем чуть-чуть. Поэтому когда его сияющая улыбка, не дождавшись ответа, всё же блекнет, Торн испытывает какое-то злорадное облегчение.
- Ну же, Ян, - говорит Левайн примиряюще. - Не злись. Я не мог ждать дольше...
- Ты мог связаться со мной, - чеканит Малкольм холодно, и Ричард поджимает губы, а дети - почувствовав напряжение в воздухе - отцепляются наконец от его шеи.
- Это было...проблематично, - сдвигает Левайн брови.
Малкольм, кажется, не слушает. Или не слышит:
- Ты мог бы показать себя не большим идиотом, чем ты есть на самом деле, и признать всё же, что ты просил помощи.
Ричард хмурится, но смотрит Малкольму прямо в глаза:
- Если бы я просил помощи, разве я отрицал бы это?
Заскучавший Эдди уводит детей в трейлер, ласково воркуя над ними и обещая сытно накормить, а Торн неслышно отходит к высящемуся неподалёку мотоциклу, не в силах заставить себя перестать прислушиваться к спору.
Малкольм упрямо держит руку в кармане брюк. Торн знает, что там у него надёжно спрятан спутниковый телефон с заезженной записью бесконечной череды жалобных просьб Ричарда о помощи. Если Ян собирается заставить Левайна прослушать плёнку от корки до корки, то, конечно же, док не будет возражать. Может, даже и поможет чем.
Глаза у Ричарда чистые, как самое прозрачное стекло, как небо над островом Сорна, и в голову Торна понемногу закрадываются сомнения, что Левайн действительно сам верит в то, что не звал на помощь. Возможно - и даже очень возможно - тот короткий звонок был сделан в состоянии полнейшего аффекта. Это меньшее, до чего могли довести впечатлительного мальчишку чёртовы хищные динозавры.
Пока Торн размышляет, его товарищи продолжают спорить негромко. А потом - когда док уже готов подняться во весь свой немалый рост и вмешаться не терпящим возражений тоном - Ричард вдруг тянется к Малкольму бесконечно доверчивым жестом и успокаивающе касается пальцами его спрятанной в карман руки.
- Я не звал на помощь, - говорит он негромко и нежно. - Но я чертовски рад тебя видеть, Ян... Тебя, и дока, и даже малявок.
Ян молчит ещё одно долгое мгновение, не вынимая руку из кармана, словно всё ещё хочет заставить Ричарда прослушать запись с призывом о помощи. Но когда глаза Левайна заполняются тревогой до краёв, а пальцы сжимаются вокруг запястья Малкольма крепче; когда затаившийся в своей засаде за колесом мотоцикла Торн напрягается, вновь готовясь быть примиряющей силой между двумя невыносимыми упрямцами и - если нужно - самому нажать на кнопку "play" на телефоне, Ян наконец вздыхает тяжело и вынимает руку из кармана, протягивая Ричарду пустую ладонь. Спутниковый телефон оттягивает карман его брюк уже не нужным весом, а Левайн улыбается радостно.
- Сразу бы так, - бормочет он со смехом облегчения. - Любишь ты спорить...
- Никчёмный человек, - повторяет Малкольм почти шёпотом, сутулясь устало, опираясь на трость. Словно позволив тревоге отпустить его напряжённые плечи и улетучиться. Улетучиться хотя бы до того момента, как неугомонный Ричард выдумает новую безумную авантюру. - Никчёмный невыносимый человек...
Левайн щурится недовольно, и солнце играет на его взъерошенных волосах.
- По части оскорблений ты мастер, - говорит он неодобрительно, а потом со вздохом вкладывает пальцы в распахнутую ладонь Малкольма и умолкает в напряжённом ожидании. Этот жест не терпящего вторжений в личное пространство и не разбирающегося в человеческих чувствах Левайна выглядит настолько личным, что доктор Торн в своём укрытии сжимается, стремясь стать как можно более незаметным, чувствуя, что уже и так увидел больше, чем ему было дозволено.
Из-под колеса ему видно только каштановый затылок Левайна и верхнюю часть лица Малкольма. Прежде чем развернуться к товарищам спиной, надеясь скрыться незамеченным, Торн успевает ещё увидеть, как Ян вскидывает бровь с неповторимой нежной насмешкой и как запрокидывается от смеха лохматая макушка Ричарда с острой торчащей прядью выгоревших волос.
Когда окончательно смущённый док выныривает из-за неподвижного мотоцикла, двое его невыносимых друзей уже держатся за руки, неловко сцепив пальцы, - как дети, как малыши Арби и Келли. Но те хотя бы не отвергают гневно необходимую им поддержку.
Верный Эдди с крыльца трейлера подаёт доку какие-то таинственные знаки - должно быть, зовёт обедать, - и последнее, что Торн слышит, уже удаляясь, упрямо не оборачиваясь, это негромкий и очень строгий вопрос Левайна:
- Разве ты не говорил недавно, что уже можешь обходиться без этой глупой трости?
Что ж, возможно, они действительно смогут разобраться и без него. В чём-то, во всяком случае.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
Пэйринг или персонажи: Малкольм/Левайн, доктор Торн
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
– Это Левайн. Алло! Левайн. Пожалуйста. Мне нужна помощь. – Он застонал. – Если вы слышите меня, пришлите подмогу. Я на этом острове, я думал, что все подготовил хорошо, но...(c) Майкл Крайтон - "Затерянный мир"
читать дальше
В самолёте Малкольм долго и мрачно буравит острым взглядом бледно-серый туман, обволакивающий запотевший иллюминатор снаружи, и доктор Торн довольно скоро решает, что добиваться от товарища какого-либо разговора бесполезно. После получаса бестолковых попыток свернуться поудобнее в неудобном кресле - и как длинный Малкольм может так компактно умещаться на своём месте, ещё и с больной ногой? - ему наконец удаётся неловко пристроить длинные ноги в проходе. Но едва Торн проваливается в тревожный и тёмный сон, чья-то рука осторожно дотрагивается до его плеча, заставляя поспешно распахнуться слипшиеся веки. Из туманного полусна выплывает белая маска. Тёмные острые брови сдвинуты, глаза поблёскивают мрачно, губы шевелятся. Торн сонно вглядывается в лицо неожиданного пришельца и наконец - сквозь гулкий шум в ушах - разбирает отдельные слова.
- Док, - говорит Малкольм глухо. - Док...телефон...
- Что? - беспомощно переспрашивает Торн, растирая непослушными со сна пальцами глаза. Они всё ещё летят, двигатели самолёта гудят мерно и спокойно, в затёкших мышцах пляшут и резвятся сотни крошечных иголочек.
- Телефон, - терпеливо повторяет Ян. - Ваш спутниковый телефон, док. На нём же есть записывающее устройство?
И так как Торн хмурится, медленно просыпаясь, Малкольм добавляет с бледной улыбкой:
- Ни за что не поверю, что вы не добавили в него какую-нибудь такую штуку.
Док просыпается наконец полностью, ныряет обеими руками под сиденье: одной - чтобы машинально растереть многострадальные ноги, другой - чтобы достать самодельный спутниковый телефон.
- Разумеется, добавил, - ворчит он, пока Малкольм следит за его действиями, сдвинув брови. - Что же я, совсем бестолковый, не знаю простого правила? Ушам доверяй, конечно, но и на технику рассчитывать не помешает.
Телефон холодит ладонь, оттягивает металлической тяжестью. Малкольм окидывает сложную конструкцию мрачным взором и интересуется негромко:
- Значит, послание Ричарда вы записали?
Торн машинально сжимает телефон в крепких пальцах, смотрит исподлобья, и Ян отвечает ему неподвижным взглядом.
- Тебе нет никакой необходимости слушать, - беспомощно бормочет док, и Малкольм приподнимает брови в лёгком удивлении. - Ричард не сообщил никаких важных сведений, только бестолковый набор фраз...
Малкольм улыбается, и Торн готов поклясться, что видит в тёмных глазах товарища сочувствие:
- Док, а вам нет необходимости оберегать меня от эмоциональных потрясений. Я видел такое, что вам, поверьте, могло только сниться.
- Деление на ноль? - неудачно и нервно шутит Торн, и фанатичный математик Малкольм, кажется, должен лишь презрительно изогнуть брови. Но тот лишь смеётся почти весело и протягивает за телефоном открытую ладонь.
Торн вздыхает тяжело, но спорить больше не решается. В конце концов Малкольм прав. Он взрослый, самостоятельный человек, за ним вовсе не нужно присматривать... Даже если кажется, что стоит.
Нервничая, док включает запись раньше, чем успевает подсоединить наушники, и он сам, и Малкольм вздрагивают, когда в салоне самолёта раздаётся глухой треск. Дремлющий Эдди Карр подскакивает от неожиданности, ударяется локтём о подлокотник кресла и, приземлившись обратно на своё место, смущённо трёт кулаком смуглую щёку с явно отпечатавшимися на коже ворсинками от обивки сиденья.
- Пожалуйста, - жалобно и бесконечно далеко зовёт из динамика голос Ричарда. - Пожалуйста, помогите мне...
Малкольм бледнеет - словно слетают в одно мгновение все краски с лица, оставляя чистый белый холст, - бледнеет так стремительно, что Торн едва не отбирает у него телефон в нахлынувшей панике, но всё же останавливается, нехотя вспоминая слова товарища о том, что он не нуждается в защите. Малкольм замечает, видимо, краем глаза движение дока, потому что неловким жестом прижимает телефон к груди, отодвигая - оберегая - от Торна.
- Нет, - говорит он глухо с оттенком бледной насмешки. - Что вы, док, как наседка, в самом деле.
И непривычно растерянный зов Ричарда Левайна с этой проклятой плёнки смешивается с голосом Малкольма:
- ...ранен...помогите...
Малкольм стискивает зубы, плотно сжимает губы, так, что на щеках у него прыгают твёрдые желваки. Окончательно проснувшийся Эдди смущённо качает головой, и Торн наконец поспешно вставляет наушники в гнездо.
Ян слушает запись со спутникового телефона всё оставшееся время полёта, оставаясь совершенно неподвижным, не сводя остекленевших глаз с иллюминатора. Только равномерное движение пальцев по поверхности аппарата - раз в пять минут - показывает Торну, что Малкольм неизменно нажимает на кнопку перемотки, не в силах завершить начатую собственноручно пытку.
Усилием воли Торн заставляет себя закрыть глаза и дремать. Он слышит, как нервно давит на кнопку Малкольм совсем рядом, и этот звук сливается с нервным стуком собственного сердца дока, слишком старого и уставшего сердца. Торн наконец засыпает, и видит в беспокойном сне бескровное лицо Ричарда с сомкнутыми ресницами, прилипшими ко лбу волосами и неподвижными белыми губами.
Торн ворочается во сне и мрачно и неразборчиво просит Левайна остаться живым.
***
Ричард Левайн - живой, невредимый и ужасно обросший - скатывается с сиденья мотоцикла в изумрудную свежую траву.
- Вы водите как совершеннейший псих, - говорит он строго, и Торн чувствует, как наконец - после двух суток бесконечной тревоги - успокаивается и заводит новый мерный темп его сердце.
- Как раз под стать тебе, безумный мальчишка, - огрызается он почти радостно, и Левайн беспечно корчит смешную рожицу.
Арби и Келли, обгоняя друг друга, мчатся к ним от блестящей на солнце громады трейлера и повисают на шее Левайна, словно тяжёлые виноградины на ветке.
Подошедший следом Малкольм на шею Ричарду не бросается и радостью особой не лучится. Стоит в двух шагах мрачной хмурой статуей, не выпуская трость из напряжённых рук. Торн некстати вспоминает, что совсем недавно - до безумной авантюры Левайна - Ян весело говорил ему, что заживающая нога уже вполне позволяет ему обходиться без трости. Почему-то это сейчас кажется очень важным...
Ричард улыбается безмолвному Малкольму поверх голов цепляющихся за него детей так весело и легко, что доктор Торн готов врезать ему собственноручно. Потому что перед внутренним взором всё так же стоят застывшие глаза Малкольма с растворяющимся в их глубине холодным высоким небом.
Док искренне надеется, что Левайн всё же не идиот, и в человеческих чувствах разбирается немного. Хотя бы совсем чуть-чуть. Поэтому когда его сияющая улыбка, не дождавшись ответа, всё же блекнет, Торн испытывает какое-то злорадное облегчение.
- Ну же, Ян, - говорит Левайн примиряюще. - Не злись. Я не мог ждать дольше...
- Ты мог связаться со мной, - чеканит Малкольм холодно, и Ричард поджимает губы, а дети - почувствовав напряжение в воздухе - отцепляются наконец от его шеи.
- Это было...проблематично, - сдвигает Левайн брови.
Малкольм, кажется, не слушает. Или не слышит:
- Ты мог бы показать себя не большим идиотом, чем ты есть на самом деле, и признать всё же, что ты просил помощи.
Ричард хмурится, но смотрит Малкольму прямо в глаза:
- Если бы я просил помощи, разве я отрицал бы это?
Заскучавший Эдди уводит детей в трейлер, ласково воркуя над ними и обещая сытно накормить, а Торн неслышно отходит к высящемуся неподалёку мотоциклу, не в силах заставить себя перестать прислушиваться к спору.
Малкольм упрямо держит руку в кармане брюк. Торн знает, что там у него надёжно спрятан спутниковый телефон с заезженной записью бесконечной череды жалобных просьб Ричарда о помощи. Если Ян собирается заставить Левайна прослушать плёнку от корки до корки, то, конечно же, док не будет возражать. Может, даже и поможет чем.
Глаза у Ричарда чистые, как самое прозрачное стекло, как небо над островом Сорна, и в голову Торна понемногу закрадываются сомнения, что Левайн действительно сам верит в то, что не звал на помощь. Возможно - и даже очень возможно - тот короткий звонок был сделан в состоянии полнейшего аффекта. Это меньшее, до чего могли довести впечатлительного мальчишку чёртовы хищные динозавры.
Пока Торн размышляет, его товарищи продолжают спорить негромко. А потом - когда док уже готов подняться во весь свой немалый рост и вмешаться не терпящим возражений тоном - Ричард вдруг тянется к Малкольму бесконечно доверчивым жестом и успокаивающе касается пальцами его спрятанной в карман руки.
- Я не звал на помощь, - говорит он негромко и нежно. - Но я чертовски рад тебя видеть, Ян... Тебя, и дока, и даже малявок.
Ян молчит ещё одно долгое мгновение, не вынимая руку из кармана, словно всё ещё хочет заставить Ричарда прослушать запись с призывом о помощи. Но когда глаза Левайна заполняются тревогой до краёв, а пальцы сжимаются вокруг запястья Малкольма крепче; когда затаившийся в своей засаде за колесом мотоцикла Торн напрягается, вновь готовясь быть примиряющей силой между двумя невыносимыми упрямцами и - если нужно - самому нажать на кнопку "play" на телефоне, Ян наконец вздыхает тяжело и вынимает руку из кармана, протягивая Ричарду пустую ладонь. Спутниковый телефон оттягивает карман его брюк уже не нужным весом, а Левайн улыбается радостно.
- Сразу бы так, - бормочет он со смехом облегчения. - Любишь ты спорить...
- Никчёмный человек, - повторяет Малкольм почти шёпотом, сутулясь устало, опираясь на трость. Словно позволив тревоге отпустить его напряжённые плечи и улетучиться. Улетучиться хотя бы до того момента, как неугомонный Ричард выдумает новую безумную авантюру. - Никчёмный невыносимый человек...
Левайн щурится недовольно, и солнце играет на его взъерошенных волосах.
- По части оскорблений ты мастер, - говорит он неодобрительно, а потом со вздохом вкладывает пальцы в распахнутую ладонь Малкольма и умолкает в напряжённом ожидании. Этот жест не терпящего вторжений в личное пространство и не разбирающегося в человеческих чувствах Левайна выглядит настолько личным, что доктор Торн в своём укрытии сжимается, стремясь стать как можно более незаметным, чувствуя, что уже и так увидел больше, чем ему было дозволено.
Из-под колеса ему видно только каштановый затылок Левайна и верхнюю часть лица Малкольма. Прежде чем развернуться к товарищам спиной, надеясь скрыться незамеченным, Торн успевает ещё увидеть, как Ян вскидывает бровь с неповторимой нежной насмешкой и как запрокидывается от смеха лохматая макушка Ричарда с острой торчащей прядью выгоревших волос.
Когда окончательно смущённый док выныривает из-за неподвижного мотоцикла, двое его невыносимых друзей уже держатся за руки, неловко сцепив пальцы, - как дети, как малыши Арби и Келли. Но те хотя бы не отвергают гневно необходимую им поддержку.
Верный Эдди с крыльца трейлера подаёт доку какие-то таинственные знаки - должно быть, зовёт обедать, - и последнее, что Торн слышит, уже удаляясь, упрямо не оборачиваясь, это негромкий и очень строгий вопрос Левайна:
- Разве ты не говорил недавно, что уже можешь обходиться без этой глупой трости?
Что ж, возможно, они действительно смогут разобраться и без него. В чём-то, во всяком случае.
@темы: "Затерянный мир"
суббота, 04 апреля 2015
Название: Бомба с радиовзрывателем
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Эггзи/Гарри, Мерлин
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Задача Эггзи на этой тренировке - обезвредить бомбу с радиовзрывателем путём создания каких-то специальных помех. И вообще-то это работа Мерлина. Он же по праву считается штатным компьютерным магом Kingsman...
читать дальшеГарри даже не подбадривает его через наушник, молчит, как партизан, и Эггзи это порядочно злит. А ещё его раздражает собственное наивное ожидание хоть каких-то тёплых слов, поддержки. Можно подумать, он копошится в этих чёртовых кнопках только для того, чтобы услышать похвалу от наставника! Хотя вообще-то да...в какой-то мере. Чёрт, кажется, этот факт не добавляет ему крутизны.
Задача Эггзи на этой тренировке - обезвредить бомбу с радиовзрывателем путём создания каких-то специальных помех. И вообще-то это работа Мерлина. Он же по праву считается штатным компьютерным магом Kingsman...
Этот вопрос Эггзи честно задаёт координатору, пока тот зачитывает условия его задания.
И слышит в ответ: "Мерлина с вами рядом может не оказаться".
...Нет, правда, кто-то должен сказать чуваку, что говорить о себе в третьем лице не слишком здорово.
Эггзи ругается - очень тихо, чтобы всевидящее око Харта не возмутилось - и всё-таки не выдерживает:
- Хей, Гарри, вы живой там? Притаились, словно кролик в норе.
В наушнике что-то потрескивает едва слышно, потом голос Гарри прошивает напряжённую тишину, и, чёрт, в него уже впитались что ли эти холодные нотки?
- В данной ситуации, Эггзи, уместнее было бы сказать: словно человек, который сидит на взрывчатке и от ужаса старается даже не дышать. Прекрати задавать глупые вопросы и вернись к работе. У тебя осталась минута.
Эггзи отмахивается легкомысленно:
- Да бросьте, я почти закончил. К тому же эта комбинация не такая уж и сложная. В теории мы и посложнее решали. И стойте, стойте, какой ещё у вас там ужас? Вы же просто не умеете бояться, ну серьёзно! Я так думаю...
- Очень рад, что моя дальнейшая судьба не вызывает у тебя опасений, Эггзи, - едко замечает Гарри. - И нет, я знаю, что такое страх. И тебе бы не помешало узнать.
- Зачем это? Разве секретный агент не должен смело смотреть в лицо любой опасности? - смеётся Эггзи.
То, что он делает сейчас кажется ему каким-то неестественным волшебством. Разве мог он когда-нибудь помыслить, что станет в один прекрасный день усиленно обезвреживать бомбу на расстоянии? Дело осложняет то, что в одном помещении с взрывчаткой заперт его наставник. Дурацкие эксперименты Мерлина с его напыщенным "так ваша производительность возрастёт в разы".
Гарри в наушнике вздыхает так устало, что на Эггзи тут же накатывает чувство вины. Возможно, его наставник действительно намучался с ним... Да и сидеть на бомбе не так уж и весело.
Хотя Эггзи честно считает, что вся эта ситуация - просто хитрый трюк Мерлина, предназначенный для того, чтобы нагнать на него панику.
- Агент должен обладать умением испытывать здравую долю страха - и не обязательно за себя - необходимую для того, чтобы продумывать возможность каждой мелочи оказаться фатальной. Но недостаточную для совершенного провала задания. Поторопись, Эггзи, мне вовсе не улыбается взлететь на воздух.
- Да бросьте, - бормочет Эггзи, вбивая последние цифры в код. - Правда, вы же не думаете, что Мерлин действительно собирается вас...
А потом его в его ухе раздаётся истошный механический визг, вонзающийся в виски до отвратительной свербящей боли, и юноша торопливо выдёргивает наушник, борясь с желанием отшвырнуть в сторону.
Из дверей бомбо-непробиваемой тренировочной камеры за окном вырываются клубы чёрного дыма, клубятся, завиваются в отвратительно насмешливые, ехидные колечки.
Эггзи обнаруживает, что у него сел голос, и в горле поселилась, видимо, семья ежей. Он бестолково и безрезультатно хрипит в ставший бесполезным микрофончик, бьёт кулаком по столу и, кажется, задыхается.
Гарри Харт. Только что. Подорвался на чёртой бомбе. Из-за него.
Мерлин всё же оказался достаточно пришибленной бессердечной сволочью, чтобы хладнокровно подсунуть неопытному ученику боевое взрывное устройство.
Эггзи пытается сесть на стул, промахивается в полнейшем бессилии, падает, ударяясь локтём, и даже не пытается встать. Просто не видит в этом цели.
- Какого хрена?.. - он, кажется, скулит, так же тоненько, как расстроенный ДжейБи, и глаза у него режет нестерпимо. - Почему Гарри? Почему нельзя было взорвать меня?!
- Потому что иначе мы бы не узнали, над чем стоит работать, - в голосе Мерлина нет ни капли сожаления, только бесконечная насмешливая кислота, и Эггзи гневно взвивается, чтобы горько высказать в лицо координатору всё, что он думает о его чёрством чёрном сердце. Ну или просто врезать...и ещё раз... За Гарри.
Но вместо активных боевых действий, единственное, что юный агент может предпринять, это бестолково всхлипнуть, судорожно ища пальцами опору.
Потому что Гарри, мать-его-Харт, совершенно не выглядит как человек, только что рассыпавшийся на тысячи кусочков. Бровь он во всяком случае поднимает с совершенно живой насмешкой.
- Гарри, - хрипло бормочет Эггзи, и ему до боли хочется ударить себя чем-нибудь тяжёлым по голове. - Гарри, Гарри... Врежьте мне, а? Я потрясающий придурок.
Гарри - живой, живой Гарри! - весело хмыкает, и от этого привычного звука, и от того, как изгибаются в полуулыбке губы наставника, Эггзи испытывает мимолётное желание зареветь, как девчонка. Но не ревёт. Он же будущий секретный агент или что-то в этом роде.
- Когда ты снова обретёшь возможность составлять осмысленные предложения, - начинает Харт, и Эггзи ловит себя на том, что счастлив, бесконечно счастлив слышать этот голос. Нет, правда, он хвостом готов завилять, как какой-то бестолковый щенок. - Тогда мы обсудим твои ошибки.
Мерлин сурово покашливает за спиной товарища:
- И дадим тебе второй шанс.
***
На этот раз Мерлин кисло заявляет Эггзи, что взрывать Гарри не собирается. Более того, в камеру - с закопчённых стен отскребают всю гарь, заново красят в противно синий - помещают манекена с недовольным лицом и непропорциональными ручками-ножками, напоминающими недоваренные сосиски. Эггзи не выдерживает и, уходя, щёлкает манекена по носу. Он не Гарри, его не жаль.
- Приятель, - проникновенно говорит Эггзи неподвижной оранжевой кукле. - Я постараюсь быть максимально нежен. Обещаю.
Гарри совершенно не по-джентельменски фыркает за его спиной, и молодой Анвин готов, кажется, замурлыкать от облегчения. Сегодня ему не придётся переживать за наставника, трястись и обязательно сделать что-то неправильно.
И да, Эггзи действительно кажется, что его система ценностей становится ужасающе однобокой.
Гарри координирует его действия, нависает над плечом, обдавая шею тёплым дыханием, и это всё порядком мешает сосредоточиться. Эггзи взрывает манекена два раза и, кажется, уже слышит жалобный протестующий писк пластикового человечка, и в какой-то момент ему и правда становится стыдно. Мерлин за спиной вздыхает так красноречиво и горько, словно Эггзи взорвал вместо дурацкого бункера Биг-Бен. А Гарри хмурит свои джентльменские брови, сжимает плечо ученика рукой и необычайно проникновенно просит сосредоточиться. Эггзи изо всех сил пытается не улыбаться, придать лицу более скорбное и виноватое выражение, но, увлёкшись бестолковыми попытками, только взрывает третьего манекена.
Когда ему наконец удаётся извлечь помехи на радиоволнах нужной длины и частоты, и тренировочная камера остаётся невредима - кто-то облегчённо вздыхает, и непонятно, Мерлин это или манекен, - Эггзи узнаёт, что похвала в устах Гарри звучит так же потрясающе и горячо, как и недовольство до этого.
Мерлин, наверное, тренируется на досуге каким-то особым видом радиоволн взрывать сердца своих подопечных. Иначе объяснить своё странное состояние Эггзи не может.
***
- Ты сможешь, - говорит Гарри, и Эггзи ощущает в его голосе подбадривающую улыбку. - Давай, я же достаточно ценный кадр Kingsman, меня нельзя терять.
- Я могу быть уверенным, что Мерлин снова не обманывает меня? - у Эггзи что-то сипит в горле - словно помехи в испорченной рации - и он никак не может заставить свои руки перестать дрожать. - Ещё одного такого надувательства я не переживу.
Гарри коротко смеётся - Эггзи, кажется, наяву видит, как его наставник откидывает голову, открывая белую шею, улыбается широко, и волосы падают на его высокий лоб.
- Наш Мерлин разбил свою любимую кружку, пока его техники настраивали бомбу, так что есть все основания полагать, что он не врёт, - голос Харта теплеет ещё на градус - кажется, ещё немного и радиобомба перенастроится в тепловую и рванёт сама по себе. - Успокойся, Эггзи, ты справишься.
Невидимая рука - конечно же, это Мерлин высовывается из какой-то своей каморки - включает огромный таймер на стене, и Эггзи нестерпимо хочется заскулить и спрятать голову под стол, как какому-нибудь пресловутому страусу. Минута, ему дали одну грёбаную минуту.
- Гарри, - бормочет Эггзи растерянно, лихорадочно воспроизводя в голове систему Мерлина. - Гарри... - и это звучит как какая-то молитва.
Его наставник вздыхает, и, кажется, ухо наяву опаляет жаром:
- Я говорил тебе про страх. Но ты слегка превысил допустимую норму. Как всегда, не видишь полумер...
- Засовывать близких людей в коробку, напичканную взрывчаткой, - это жестоко, - Эггзи всё-таки сбивается на жалкий шёпот. - Это очень, очень жестоко...
Гарри замолкает на миг, потом говорит с какими-то новыми нотками, заставившими сердце Эггзи подскочить в неясном волнении, удариться о рёбра:
- Об этом мы поговорим чуть позже. Время.
Дальше Эггзи работает в тишине. Точнее, нет. Гарри на другом конце связи дышит размеренно и спокойно, даже ухитряется промурлыкать пару чистых ноток из какой-то торжественной мелодии. И нет, Эггзи совершенно не уверен, что это не "Боже, храни королеву".
И когда ему удаётся настроить нужные параметры радиоволн и радостно пробормотать что-то невразумительное, Гарри одобрительно усмехается.
А потом наушник коротит, и все звуки пропадают в неясном шуме.
Эггзи сконструировал на радиоволнах нужные помехи, Эггзи сделал всё точно по схеме Мерлина.
Но он всё-таки забыл про время.
***
Эггзи почему-то не выгоняют из Kingsman. Более того, его приставляют к молчаливому, сочувственно смотрящему сквозь круглые очки агенту Персивалю, координирующему к тому же и Рокси. Персиваль, кажется, действительно боится, что Эггзи совершит какую-нибудь глупость, потому что не отходит от него ни на миг. И это порядочно раздражает.
Нет, Эггзи не собирается вершить над собой самосуд или что-то в этом роде. Пуленепробиваемая апатия берёт его в свои тиски и с каждым новым днём сжимает всё крепче.
Мерлин теперь упорно запирается у себя и задания диктует через общую связь не своим - механическим противным голосом.
- Он сам виноват, - жёстко бросает Эггзи на робкую фразу Рокси, которая искренне тревожится о душевном состоянии их координатора. - Никто не просил его...
Никто не просил Мерлина запирать Гарри в бункере, напичканном взрывчаткой. Никто не просил Мерлина передавать спасение агента Kingsman в руки неопытного мальчишки.
Но Эггзи предпочитает не вспоминать, что и Мерлин, и Гарри просили его самого об очень важной вещи. Просили справиться, не подвести. Потому что такое очень просто может случиться и в жизни. На войне как на войне.
Но отнимать у Эггзи - и у Kingsman, конечно же у Kingsman, - Гарри было слишком жестоко.
***
Четвёртое испытание со взрывчаткой Мерлин проводит на Персивале. Рокси, с волнением следящая за экспериментом, крепится, и руки у неё почти не дрожат, когда девушка подбадривающе хлопает Эггзи по плечу. Персиваль улыбается спокойно, и очки у него блестят совсем как у Гарри.
Мерлин даёт Эггзи всего сорок пять секунд и угрюмо замолкает на своей частоте. Эггзи вбивает нужные параметры на автомате, и таймер показывает восемь секунд запаса, когда дверь бункера открывается, и Рокси несётся по тренировочному полю, как тонконогая лань, с разбегу кидается на шею наставнику, совсем по-девчоночьи утыкаясь носом ему в плечо.
- Молодец, Эггзи, - говорит Персиваль в наушник, и в голосе его - неподдельная гордость. - Будь я твоим наставником, я не желал бы лучшего результата.
Эггзи бессильно мотает головой, не в силах сказать ни слова, и сползает вниз по спинке кресла.
У него уже есть наставник, и никакого другого Эггзи не хочет. Никогда.
Эггзи почти растворяется в кислотной смеси ненависти к самому себе и горьких воспоминаний о Гарри, когда широкая крепкая ладонь ложится на его голову, ерошит волосы мягко, и кончики чужих пальцев нежно щекочут завиток уха.
- Он мог бы и лучше, - весело возражает Персивалю голос Гарри Харта над креслом Эггзи. - Мог бы дать тебе хотя бы десять секунд запаса. А то восемь, что за глупости. Несерьёзно.
Эггзи всхлипывает изумлённо - в горле, глазах словно мельчайших битых стёкол накрошено - непонимающе крутит головой, пытается вырваться из-под руки, бесцеремонно закручивающей пряди его волос на пальцы. Но его не пускают, крепко прижимают голову к чужому боку, к белой рубашке. Эта рубашка и убеждает Эггзи, заставляет притихнуть - только в горле всё ещё толкается какой-то шершавый шар, и с губ слетает только невнятный писк. Но парнишка успокаивается понемногу, трётся носом, щекой - как виноватый щенок - о хрустящую ткань. Рубашка пахнет Гарри, а своему носу Эггзи доверяет больше, чем слуху.
Значит, всё это было лишь аферой...
Чтобы помучить его, глупого мальчишку.
Потому что никто - пребывая в добром здравии и трезвом рассудке - не станет взрывать лучшего агента Kingsman.
Даже Мерлин.
Особенно Мерлин.
Гарри гладит Эггзи по затылку, задевает ласковыми пальцами напряжённую шею и щёку. И молчит. И не извиняется. Даже "Боже, храни королеву" не насвистывает.
И никогда ещё Эггзи так не хотелось взорвать вместо всех этих грёбаных манекенов Мерлина.
Но это ведь может подождать, верно?..
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Эггзи/Гарри, Мерлин
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Задача Эггзи на этой тренировке - обезвредить бомбу с радиовзрывателем путём создания каких-то специальных помех. И вообще-то это работа Мерлина. Он же по праву считается штатным компьютерным магом Kingsman...
читать дальшеГарри даже не подбадривает его через наушник, молчит, как партизан, и Эггзи это порядочно злит. А ещё его раздражает собственное наивное ожидание хоть каких-то тёплых слов, поддержки. Можно подумать, он копошится в этих чёртовых кнопках только для того, чтобы услышать похвалу от наставника! Хотя вообще-то да...в какой-то мере. Чёрт, кажется, этот факт не добавляет ему крутизны.
Задача Эггзи на этой тренировке - обезвредить бомбу с радиовзрывателем путём создания каких-то специальных помех. И вообще-то это работа Мерлина. Он же по праву считается штатным компьютерным магом Kingsman...
Этот вопрос Эггзи честно задаёт координатору, пока тот зачитывает условия его задания.
И слышит в ответ: "Мерлина с вами рядом может не оказаться".
...Нет, правда, кто-то должен сказать чуваку, что говорить о себе в третьем лице не слишком здорово.
Эггзи ругается - очень тихо, чтобы всевидящее око Харта не возмутилось - и всё-таки не выдерживает:
- Хей, Гарри, вы живой там? Притаились, словно кролик в норе.
В наушнике что-то потрескивает едва слышно, потом голос Гарри прошивает напряжённую тишину, и, чёрт, в него уже впитались что ли эти холодные нотки?
- В данной ситуации, Эггзи, уместнее было бы сказать: словно человек, который сидит на взрывчатке и от ужаса старается даже не дышать. Прекрати задавать глупые вопросы и вернись к работе. У тебя осталась минута.
Эггзи отмахивается легкомысленно:
- Да бросьте, я почти закончил. К тому же эта комбинация не такая уж и сложная. В теории мы и посложнее решали. И стойте, стойте, какой ещё у вас там ужас? Вы же просто не умеете бояться, ну серьёзно! Я так думаю...
- Очень рад, что моя дальнейшая судьба не вызывает у тебя опасений, Эггзи, - едко замечает Гарри. - И нет, я знаю, что такое страх. И тебе бы не помешало узнать.
- Зачем это? Разве секретный агент не должен смело смотреть в лицо любой опасности? - смеётся Эггзи.
То, что он делает сейчас кажется ему каким-то неестественным волшебством. Разве мог он когда-нибудь помыслить, что станет в один прекрасный день усиленно обезвреживать бомбу на расстоянии? Дело осложняет то, что в одном помещении с взрывчаткой заперт его наставник. Дурацкие эксперименты Мерлина с его напыщенным "так ваша производительность возрастёт в разы".
Гарри в наушнике вздыхает так устало, что на Эггзи тут же накатывает чувство вины. Возможно, его наставник действительно намучался с ним... Да и сидеть на бомбе не так уж и весело.
Хотя Эггзи честно считает, что вся эта ситуация - просто хитрый трюк Мерлина, предназначенный для того, чтобы нагнать на него панику.
- Агент должен обладать умением испытывать здравую долю страха - и не обязательно за себя - необходимую для того, чтобы продумывать возможность каждой мелочи оказаться фатальной. Но недостаточную для совершенного провала задания. Поторопись, Эггзи, мне вовсе не улыбается взлететь на воздух.
- Да бросьте, - бормочет Эггзи, вбивая последние цифры в код. - Правда, вы же не думаете, что Мерлин действительно собирается вас...
А потом его в его ухе раздаётся истошный механический визг, вонзающийся в виски до отвратительной свербящей боли, и юноша торопливо выдёргивает наушник, борясь с желанием отшвырнуть в сторону.
Из дверей бомбо-непробиваемой тренировочной камеры за окном вырываются клубы чёрного дыма, клубятся, завиваются в отвратительно насмешливые, ехидные колечки.
Эггзи обнаруживает, что у него сел голос, и в горле поселилась, видимо, семья ежей. Он бестолково и безрезультатно хрипит в ставший бесполезным микрофончик, бьёт кулаком по столу и, кажется, задыхается.
Гарри Харт. Только что. Подорвался на чёртой бомбе. Из-за него.
Мерлин всё же оказался достаточно пришибленной бессердечной сволочью, чтобы хладнокровно подсунуть неопытному ученику боевое взрывное устройство.
Эггзи пытается сесть на стул, промахивается в полнейшем бессилии, падает, ударяясь локтём, и даже не пытается встать. Просто не видит в этом цели.
- Какого хрена?.. - он, кажется, скулит, так же тоненько, как расстроенный ДжейБи, и глаза у него режет нестерпимо. - Почему Гарри? Почему нельзя было взорвать меня?!
- Потому что иначе мы бы не узнали, над чем стоит работать, - в голосе Мерлина нет ни капли сожаления, только бесконечная насмешливая кислота, и Эггзи гневно взвивается, чтобы горько высказать в лицо координатору всё, что он думает о его чёрством чёрном сердце. Ну или просто врезать...и ещё раз... За Гарри.
Но вместо активных боевых действий, единственное, что юный агент может предпринять, это бестолково всхлипнуть, судорожно ища пальцами опору.
Потому что Гарри, мать-его-Харт, совершенно не выглядит как человек, только что рассыпавшийся на тысячи кусочков. Бровь он во всяком случае поднимает с совершенно живой насмешкой.
- Гарри, - хрипло бормочет Эггзи, и ему до боли хочется ударить себя чем-нибудь тяжёлым по голове. - Гарри, Гарри... Врежьте мне, а? Я потрясающий придурок.
Гарри - живой, живой Гарри! - весело хмыкает, и от этого привычного звука, и от того, как изгибаются в полуулыбке губы наставника, Эггзи испытывает мимолётное желание зареветь, как девчонка. Но не ревёт. Он же будущий секретный агент или что-то в этом роде.
- Когда ты снова обретёшь возможность составлять осмысленные предложения, - начинает Харт, и Эггзи ловит себя на том, что счастлив, бесконечно счастлив слышать этот голос. Нет, правда, он хвостом готов завилять, как какой-то бестолковый щенок. - Тогда мы обсудим твои ошибки.
Мерлин сурово покашливает за спиной товарища:
- И дадим тебе второй шанс.
***
На этот раз Мерлин кисло заявляет Эггзи, что взрывать Гарри не собирается. Более того, в камеру - с закопчённых стен отскребают всю гарь, заново красят в противно синий - помещают манекена с недовольным лицом и непропорциональными ручками-ножками, напоминающими недоваренные сосиски. Эггзи не выдерживает и, уходя, щёлкает манекена по носу. Он не Гарри, его не жаль.
- Приятель, - проникновенно говорит Эггзи неподвижной оранжевой кукле. - Я постараюсь быть максимально нежен. Обещаю.
Гарри совершенно не по-джентельменски фыркает за его спиной, и молодой Анвин готов, кажется, замурлыкать от облегчения. Сегодня ему не придётся переживать за наставника, трястись и обязательно сделать что-то неправильно.
И да, Эггзи действительно кажется, что его система ценностей становится ужасающе однобокой.
Гарри координирует его действия, нависает над плечом, обдавая шею тёплым дыханием, и это всё порядком мешает сосредоточиться. Эггзи взрывает манекена два раза и, кажется, уже слышит жалобный протестующий писк пластикового человечка, и в какой-то момент ему и правда становится стыдно. Мерлин за спиной вздыхает так красноречиво и горько, словно Эггзи взорвал вместо дурацкого бункера Биг-Бен. А Гарри хмурит свои джентльменские брови, сжимает плечо ученика рукой и необычайно проникновенно просит сосредоточиться. Эггзи изо всех сил пытается не улыбаться, придать лицу более скорбное и виноватое выражение, но, увлёкшись бестолковыми попытками, только взрывает третьего манекена.
Когда ему наконец удаётся извлечь помехи на радиоволнах нужной длины и частоты, и тренировочная камера остаётся невредима - кто-то облегчённо вздыхает, и непонятно, Мерлин это или манекен, - Эггзи узнаёт, что похвала в устах Гарри звучит так же потрясающе и горячо, как и недовольство до этого.
Мерлин, наверное, тренируется на досуге каким-то особым видом радиоволн взрывать сердца своих подопечных. Иначе объяснить своё странное состояние Эггзи не может.
***
- Ты сможешь, - говорит Гарри, и Эггзи ощущает в его голосе подбадривающую улыбку. - Давай, я же достаточно ценный кадр Kingsman, меня нельзя терять.
- Я могу быть уверенным, что Мерлин снова не обманывает меня? - у Эггзи что-то сипит в горле - словно помехи в испорченной рации - и он никак не может заставить свои руки перестать дрожать. - Ещё одного такого надувательства я не переживу.
Гарри коротко смеётся - Эггзи, кажется, наяву видит, как его наставник откидывает голову, открывая белую шею, улыбается широко, и волосы падают на его высокий лоб.
- Наш Мерлин разбил свою любимую кружку, пока его техники настраивали бомбу, так что есть все основания полагать, что он не врёт, - голос Харта теплеет ещё на градус - кажется, ещё немного и радиобомба перенастроится в тепловую и рванёт сама по себе. - Успокойся, Эггзи, ты справишься.
Невидимая рука - конечно же, это Мерлин высовывается из какой-то своей каморки - включает огромный таймер на стене, и Эггзи нестерпимо хочется заскулить и спрятать голову под стол, как какому-нибудь пресловутому страусу. Минута, ему дали одну грёбаную минуту.
- Гарри, - бормочет Эггзи растерянно, лихорадочно воспроизводя в голове систему Мерлина. - Гарри... - и это звучит как какая-то молитва.
Его наставник вздыхает, и, кажется, ухо наяву опаляет жаром:
- Я говорил тебе про страх. Но ты слегка превысил допустимую норму. Как всегда, не видишь полумер...
- Засовывать близких людей в коробку, напичканную взрывчаткой, - это жестоко, - Эггзи всё-таки сбивается на жалкий шёпот. - Это очень, очень жестоко...
Гарри замолкает на миг, потом говорит с какими-то новыми нотками, заставившими сердце Эггзи подскочить в неясном волнении, удариться о рёбра:
- Об этом мы поговорим чуть позже. Время.
Дальше Эггзи работает в тишине. Точнее, нет. Гарри на другом конце связи дышит размеренно и спокойно, даже ухитряется промурлыкать пару чистых ноток из какой-то торжественной мелодии. И нет, Эггзи совершенно не уверен, что это не "Боже, храни королеву".
И когда ему удаётся настроить нужные параметры радиоволн и радостно пробормотать что-то невразумительное, Гарри одобрительно усмехается.
А потом наушник коротит, и все звуки пропадают в неясном шуме.
Эггзи сконструировал на радиоволнах нужные помехи, Эггзи сделал всё точно по схеме Мерлина.
Но он всё-таки забыл про время.
***
Эггзи почему-то не выгоняют из Kingsman. Более того, его приставляют к молчаливому, сочувственно смотрящему сквозь круглые очки агенту Персивалю, координирующему к тому же и Рокси. Персиваль, кажется, действительно боится, что Эггзи совершит какую-нибудь глупость, потому что не отходит от него ни на миг. И это порядочно раздражает.
Нет, Эггзи не собирается вершить над собой самосуд или что-то в этом роде. Пуленепробиваемая апатия берёт его в свои тиски и с каждым новым днём сжимает всё крепче.
Мерлин теперь упорно запирается у себя и задания диктует через общую связь не своим - механическим противным голосом.
- Он сам виноват, - жёстко бросает Эггзи на робкую фразу Рокси, которая искренне тревожится о душевном состоянии их координатора. - Никто не просил его...
Никто не просил Мерлина запирать Гарри в бункере, напичканном взрывчаткой. Никто не просил Мерлина передавать спасение агента Kingsman в руки неопытного мальчишки.
Но Эггзи предпочитает не вспоминать, что и Мерлин, и Гарри просили его самого об очень важной вещи. Просили справиться, не подвести. Потому что такое очень просто может случиться и в жизни. На войне как на войне.
Но отнимать у Эггзи - и у Kingsman, конечно же у Kingsman, - Гарри было слишком жестоко.
***
Четвёртое испытание со взрывчаткой Мерлин проводит на Персивале. Рокси, с волнением следящая за экспериментом, крепится, и руки у неё почти не дрожат, когда девушка подбадривающе хлопает Эггзи по плечу. Персиваль улыбается спокойно, и очки у него блестят совсем как у Гарри.
Мерлин даёт Эггзи всего сорок пять секунд и угрюмо замолкает на своей частоте. Эггзи вбивает нужные параметры на автомате, и таймер показывает восемь секунд запаса, когда дверь бункера открывается, и Рокси несётся по тренировочному полю, как тонконогая лань, с разбегу кидается на шею наставнику, совсем по-девчоночьи утыкаясь носом ему в плечо.
- Молодец, Эггзи, - говорит Персиваль в наушник, и в голосе его - неподдельная гордость. - Будь я твоим наставником, я не желал бы лучшего результата.
Эггзи бессильно мотает головой, не в силах сказать ни слова, и сползает вниз по спинке кресла.
У него уже есть наставник, и никакого другого Эггзи не хочет. Никогда.
Эггзи почти растворяется в кислотной смеси ненависти к самому себе и горьких воспоминаний о Гарри, когда широкая крепкая ладонь ложится на его голову, ерошит волосы мягко, и кончики чужих пальцев нежно щекочут завиток уха.
- Он мог бы и лучше, - весело возражает Персивалю голос Гарри Харта над креслом Эггзи. - Мог бы дать тебе хотя бы десять секунд запаса. А то восемь, что за глупости. Несерьёзно.
Эггзи всхлипывает изумлённо - в горле, глазах словно мельчайших битых стёкол накрошено - непонимающе крутит головой, пытается вырваться из-под руки, бесцеремонно закручивающей пряди его волос на пальцы. Но его не пускают, крепко прижимают голову к чужому боку, к белой рубашке. Эта рубашка и убеждает Эггзи, заставляет притихнуть - только в горле всё ещё толкается какой-то шершавый шар, и с губ слетает только невнятный писк. Но парнишка успокаивается понемногу, трётся носом, щекой - как виноватый щенок - о хрустящую ткань. Рубашка пахнет Гарри, а своему носу Эггзи доверяет больше, чем слуху.
Значит, всё это было лишь аферой...
Чтобы помучить его, глупого мальчишку.
Потому что никто - пребывая в добром здравии и трезвом рассудке - не станет взрывать лучшего агента Kingsman.
Даже Мерлин.
Особенно Мерлин.
Гарри гладит Эггзи по затылку, задевает ласковыми пальцами напряжённую шею и щёку. И молчит. И не извиняется. Даже "Боже, храни королеву" не насвистывает.
И никогда ещё Эггзи так не хотелось взорвать вместо всех этих грёбаных манекенов Мерлина.
Но это ведь может подождать, верно?..
@темы: "Kingsman"
Название: Мститель с чёрным зонтом
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Эггзи/Гарри, Дин и его шайка
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, даркфик, hurt/comfort
Предупреждения: насилие, ОМП, ОЖП
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Каждый раз, когда Эггзи достаётся от шайки Дина, за него мстит незнакомец, вооружённый только чёрным острым зонтом.
Примечания автора:
Тодд - это совершенно абстрактный гопник, да
Который очень не любит Эггзи.
__________________
больше примечаний!Гарри закадрово уполз и закадрово стал Артуром
читать дальшеКогда незнакомый галантный мужчина, улыбаясь горько и немного виновато, приходит в их дом, принося с собой тёмный тревожный туман, Эггзи ещё слишком мал. Он рассматривает восхищённо полученную в подарок тяжёлую медаль с непонятным символом в центре и совершенно не понимает, что означают витающие вокруг строгие шепотки, призывающие Мишель жить дальше. Мама ведь и так живёт, только смотрит печальнее, и в уголках губ у неё залегли глубокие морщины, которых раньше точно не было. Мальчик замечает только одно: когда в доме появляется грохочущий, грузный, насквозь пропитавшийся вонью дешёвых сигарет и терпкого пива Дин - его теперь надо называть папой или же благодетелем - улыбка на лице матери всё такая же блеклая, и эти дурацкие морщинки никуда не пропадают.
С Дином, правда, ещё можно мириться. Он никогда не зовёт Эггзи по имени да и вообще старается замечать только, когда заканчиваются все запасы пива в доме. Порой, пребывая в особенно хорошем настроении, треплет по макушке и учит сворачивать косячок. Хотя по мнению Эггзи, это совсем не то, что нужно знать детям в его возрасте, но в школе никто не умеет крутить косяк лучше юного Анвина, и это всё-таки что-то значит среди малышни.
Главная проблема заключается в том, что за Дином - как собачки на крепких поводочках, склонив подобострастно узколобые головы и высунув мокрые языки, - притаскивается его свора. У них у всех одинаковые односложные имена, срывающиеся с языка, как крепкие круглые булыжники: Тодд, Недд, Том, Хэнк. И есть ещё один Джейсон. И - что совсем смешно, Эггзи не может сдержать хмыканье каждый раз, - какой-то вычурный Эдуардо.
Все эти Тодды-Недды-Томы, длиннорукие, с пивными животиками и волосами в ушах, отчего-то сразу же избирают Эггзи своей жертвой. Первый раз мальчик доверчиво идёт на зов - почему-то они кличут его "мальчишка Дина" - но когда обнажённой шеи касается раскалённый кончик сигареты, отпрыгивает, заскулив, как щенок, смотрит исподлобья непонимающими, полными крупных слёз глазами. Его мучители хохочут сипло и так громко, что в комнату тяжело вваливается потревоженный Дин. И от него Эггзи всё-таки ещё ждёт защиты. Дин же любит его маму, верно? И значит приёмного сына в обиду не даст...
Но отчим, узнав в чём дело, только хмыкает и небрежно треплет Эггзи по волосам. Толстые заскорузлые пальцы задевают свежий ожог, и мальчик вздрагивает.
- Глупости, - грохочет Дин хрипло, и голос вырывается откуда-то из самого его желудка, не из горла. - Мужчина должен молча терпеть все невзгоды.
- Хорошо сказал, Дин, - визгливо восхищается тощий длинноносый Тодд. - Хей, малой, ты же мужик? Мужик, вижу. Вот и терпи. Папка плохого не посоветует. Сгонял бы за пивом, горло промочить охота.
Эггзи смотрит на Дина неверяще, так и не дождавшись защиты. Отчим кивает благосклонно, и лицо у него, как у того толстого божка, который стоит у мамы в комнате за стеклом. И у Эггзи нет выбора - приходится послушно плестись в магазин.
Когда о его шею тушат сигарету во второй раз, Эггзи уже не ждёт помощи. Ни от матери, нервной, с трудом натягивающей на лицо жалкую улыбку, ни от отчима, сытого и ленивого борова, который, оказывается, тоже может крепко вдарить кулаком.
Просто нужно переждать этот период, просто нужно не попадаться до тех пор, пока он не станет достаточно большим, чтобы дать отпор.
Это ведь не так сложно, верно?
***
Первый раз, когда Тодд серьёзно избивает Эггзи, врезается мальчишке в память, словно вычерченный иглой циркуля рисунок. Это его день рождения, пятнадцать лет, мать на отложенные деньги покупает торт с черничным желе. Эггзи ненавидит и чернику, и желе - как мама могла забыть? - но улыбается храбро. Подарков он не ждёт, но Дин почему-то швыряет ему небрежно свой старый телефон:
- С вступлением во взрослую жизнь парень!
Тодд и его компания отчего-то необычайно добры в этот день, сияют щербатыми улыбками и зовут Эггзи в бар, выпить в честь его пятнадцатилетия. Все вместе они раскуривают какую-то знатную дрянь, и остаток вечера расплывается для Эггзи в вязком тумане. Он помнит смутно, как крепкая рука окунает его голову в унитаз, а потом ему холодно и ещё больно, очень больно. Эггзи оказывается дома каким-то чудом - совершенно не помнит, как дошёл, - долго нависает над раковиной, ожидая, что его всё же стошнит, потому что голова кружится, ноет и давит на плечи, словно чужая, не ему принадлежит.
Мать находит его в ванной под утро, свернувшегося жалким клубочком у стиральной машины, глотающего злые слёзы и почти поверившего в свою скорую смерть.
Врач в больнице отмечает два сломанных ребра, вывихнутую руку, лёгкое сотрясение мозга и долго, нудно ругает мать за вопиющее невнимание к ребёнку. Эггзи ждёт в коридоре, когда ловит на себе чужой внимательный взгляд. У Эггзи синяк под глазом - отвратительный в своей синеве - поэтому он и под страхом смерти не собирается поднимать голову, напротив, опускает ещё ниже и глубоко вздыхает, стараясь сдержать непрошенные слёзы.
Мимо проходит кто-то высокий, в длинном тёмном пальто, очень бережно отодвигает Эггзи с дороги:
- Извините.
- Ничего, - бурчит парень, когда острый кончик чёрного зонтика задевает его колени.
В тот же вечер Дин находит Тодда валяющимся под деревом, растущим у дома. У Тодда живописно разукрашено фиолетовыми синяками и багровыми потёками лицо, и в глазах стоят мутные слёзы. В ответ на возмущённый рёв Дина он рыдает, как ребёнок, бормочет, что помнит лишь чёрную тень, шагнувшую из-за угла и - "что за хрень, Дин?!" - длинный зонтик.
Эггзи пару дней всё же прячется по углам в целях профилактики, но его никто не ищет, а Тодд, кажется, собирается умереть во цвете лет, поэтому парнишка справедливо чувствует себя отомщённым.
***
День, когда Эггзи оканчивает школу, по какой-то неизвестной причине кажется Тодду весьма подходящим для того, чтобы "научить мальчишку уважать старших".
На выпускном балу Эггзи танцует с девочкой, которую жестокие подростки вообще-то считают "белой вороной". Из-за излишней полноты и постоянного груза книг в руках. Эггзи никто не заставляет выбирать себе именно эту партнёршу, но он принимает решение сам, а на Салли в тот вечер светлое воздушное платье, она выглядит, как мягкое облачко, и смеётся счастливо.
Эггзи провожает довольную девушку домой, когда Тодд решает эпично - в лучших традициях боевиков - выйти из-за угла. Салли с забавной решимостью собирается сражаться спиной к спине с Эггзи, и пока тот отчаянно старается убедить её бежать, девочка ухитряется зарядить кулачком в нос Недду...или Тому. Кому-то из них. И весьма удачно - добивается сдавленного писка. Эггзи - несмотря на всю вопиющую серьёзность ситуации - не может сдержать смешок.
- Я занималась карате, - довольно заявляет Салли, и даже не потирает костяшки пальцев. - Четыре года.
Времени на разговоры не остаётся, и отбиваются от разъярённой банды Тодда они уже вдвоём. Те не гнушаются наскакивать с кулаками на девушку, а Эггзи совершенно забывает про себя, всё время порываясь закрыть подругу собой, несмотря на то, что та сражается вполне достойно.
В итоге он всё же пропускает удар в солнечное сплетение и валится на землю, задыхаясь от нестерпимой боли. Добивать их Тодд не собирается, сплёвывает, ухмыляясь гнусно, и уходит вразвалочку. У Салли разбит нос, и она всхлипывает растерянно, поднимая Эггзи с земли, размазывает по светлому платью, по оторванным кружевным оборкам кровь.
- Хороши... - сдавленно бормочет Эггзи, ощупывая рёбра. - Ты не ранена?
Салли гневно мотает головой:
- Да нет же! Придурок. Зачем ты лез мне помогать?
- Я должен был позволить Тодду с его скотами избить девушку? - Эггзи хрипит, и горло у него саднит, дерёт нещадно. - Хорошенького же ты обо мне мнения...
- Это я их била, - Салли хмурится забавно, а потом не выдерживает, рыдает ему в плечо, и ссадину на шее Эггзи щиплет от её солёных слёз. - Я... Эггзи, идиот...
Они плетутся, поддерживая друг друга к дому Салли - к счастью, там никого, - и Эггзи наконец позволяет себе провалиться в спокойную темноту, пока подруга промывает и перевязывает его раны.
У Салли Эггзи обретается несколько дней, спит на диване в гостиной и питается по утрам вкусными до непривычки завтраками. А когда отваживается всё-таки прийти домой, на него обращает внимание только мама, набрасывается с объятиями, заливает слезами.
Тодд лежит на своей кушетке в кухне, как неловко сваленный мешок картошки, и Дин смачно матерится над его безжизненным телом:
- Какой ещё мужик с зонтом, Тодд! Ты спятил что ли, приятель? Какого чёрта ему было от тебя надо?!
Эггзи жадно прислушивается из-за угла и, чувствуя себя отомщённым, по-детски горячо боготворит неизвестного мстителя с чёрным зонтом.
***
Эггзи собирается идти в морскую пехоту. Мать уже высказала ему в лицо всё, что думает по этому поводу, и теперь просто избегает встречаться с сыном глазами.
Тодду же идея нравится. Нравится настолько, что он даже не старается придумать предлог для новой драки. Просто - сходу - бьёт Эггзи в челюсть, едва тот выходит из дома. На этот раз они дерутся один на один, но Эггзи знает, что Дин и его шайка следят за каждым его движением внимательнейшим образом, как цепные псы, и это порядочно мешает юноше сосредоточиться. Тодд пользуется этим бесстыдно, сбивает парня с ног, но на этот раз почему-то щадит, бьёт вполсилы. И это выглядит ещё более унизительным. Особенно для парня, который собирается идти в морскую пехоту.
Подавая заявление, Эггзи шмыгает разбитым носом с ужасной громкостью и то и дело ловит на себе подозрительные взгляды. Распухшая рука отказывается двигаться, и её приходиться неловко прижимать к телу, а многострадальные рёбра, кажется, уже смирились со своей вечной участью и стараются ныть не слишком сильно.
Возвращаясь домой - он хромает, как побитый пёс, но стискивает зубы упорно, - Эггзи у самого порога спотыкается о чьё-то тихо подвывающее тело. Тодд сердито и жалко моргает на него круглыми и глупыми, как у рыбы, глазами и выплёвывает разбитыми губами отборную брань. Дин тоже здесь, меланхолично курит, сидя на корточках рядом, и даже не обращает внимание на испуганно скатившегося с крыльца, даже забывшего о своих рёбрах пасынка:
- Опять эта тварь с зонтом, Тодд? Обзаведись ты уже что ли своим... Смешно даже.
***
Элегантный джентельмен, вытащивший Эггзи из тюрьмы и зачем-то пригласивший его в бар, раскидывает шайку Дина так легко, словно это не люди, а кегли.
Эггзи с испуганным удивлением вжимается в спинку кресла, пялится на зонт Гарри, как придурок, даже не моргая, и Харт, наверное, уже считает, что сын его старого друга - откровенный фетишист. Посматривает во всяком случае довольно удивлённо.
- Это вы, - бормочет Эггзи. Безжизненный Тодд на полу судорожно дёргает ногой, а парнишке неудержимо хочется смеяться. - Какого чёрта? Это вы тот загадочный мститель с зонтом! Я вас раскусил, Гарри! С маскировкой вам ещё поработать стоит, серьёзно говорю.
Гарри на удивление качественно притворяется удивлённым, но острие его зонта поблёскивает так опасно, что Эггзи радостно мотает головой на попытку своего спасителя задать какой-то вопрос и лепечет с детским восхищением:
- Чёрт, я же вас обожал...с этим вашим зонтом. Каждый грёбаный раз, когда видел синяки на роже Тодда! Как вы его ловко... Это вы ради меня всё время, да? Звучит глупо, я знаю, но я провёл параллель и...
- Эггзи, - голос Гарри звучит так, словно он едва сдерживает смех. - Дыши. Я совершенно не представляю, о чём ты говоришь.
Эггзи послушно дышит, так глубоко, как только может. Но Харту он всё равно не верит и смотрит поэтому с молчаливым восхищением, и тихо говорит сам себе, что готов отправиться за этим странным мужиком - джентельменом, конечно же, джентельменом! - хоть на край света. Если Гарри научит его так же потрясающе вырубать противников зонтом, разумеется.
***
Единственное развлечение для Эггзи сейчас - раскачиваться туда-сюда на стуле. Есть, правда, одна незначительная проблема - к этому самому стулу он привязан. Зато качаться на импровизированной карусели ему активно помогает какой-то злодей из пресловутого боевика в затасканной по великому множеству фильмов чёрной маске. Помогает посредством тяжёлых ударов пудового кулака.
Верёвки режут запястья нещадно, от них немеют ладони, а пальцами уже не пошевелить. К тому же, в этой заварушке незаметный - практически невидимый - наушник, прикреплённый к его уху, кажется, перестал функционировать.
Эггзи понемногу теряет оптимизм, да и огрызаться с кляпом во рту немного проблематично. Хоть бы его противник додумался выбрать тряпку почище...
От очередного удара в ухо Эггзи всё-таки наворачивается вместе со своим многострадальным, обиженно загудевшим стулом. От удара об пол у него в ушах звенят тысячи крошечных комариков, а потом вдруг собираются в одного, гудящего совсем как...совсем как Мерлин.
Наушник не выдерживает грубой силы и самолично что-то перенастраивает в себе, направляя Эггзи на канал Kingsman.
- Галахад, Галахад, ты слышишь меня? Ты слышишь меня, чёрт возьми? - встревоженно орёт Мерлин, и Эггзи готов прослезиться растроганно. Но кляп всё ещё у него во рту, и - пока отчаянно матерящиеся мучители силятся поднять пленника вместе со стулом - Эггзи может только радостно мычать в надежде, что его услышат.
Мерлин замолкает неожиданно, и Эггзи сбивается на растерянное всхлипывание. Кляп стирает его губы в кровь, на языке уже ощущается солоноватый привкус.
- Галахад, - голос Гарри, новоиспечённого Артура Kingsman, - стальной и пугающе ледяной - врезается в его ухо, и Эггзи давится кляпом, собственной слюной и горячей волной нежности. - Галахад, мы определили твои координаты. Жди подмогу.
Эггзи пытается промычать всё, что он думает о Гарри, как сильно он обожает его, но стул наконец принимает вертикальное положение, и новый удар выбивает из лёгких молодого Галахада только судорожный вздох.
- Галахад, - голос Гарри снова слышен в наушнике, Харт дышит тяжело и очень глубоко. - Галахад, как ты хочешь, чтобы эта тварь, которая сейчас - я не сомневаюсь - силой пытается чего-то от тебя добиться, умерла?
Эггзи бы засмеялся - радостно, счастливо - если бы не кляп.
Далёкий родной голос Рокси в наушнике чётко командует "Идём на посадку", и Галахад считает своей обязанностью сообщить своим противникам о том, что его великолепный мститель с чёрным зонтом скоро будет здесь и, конечно же, спасёт его.
Но они, разумеется, его слов не понимают.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Эггзи/Гарри, Дин и его шайка
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, даркфик, hurt/comfort
Предупреждения: насилие, ОМП, ОЖП
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Каждый раз, когда Эггзи достаётся от шайки Дина, за него мстит незнакомец, вооружённый только чёрным острым зонтом.
Примечания автора:
Тодд - это совершенно абстрактный гопник, да
Который очень не любит Эггзи.
__________________
больше примечаний!Гарри закадрово уполз и закадрово стал Артуром
читать дальшеКогда незнакомый галантный мужчина, улыбаясь горько и немного виновато, приходит в их дом, принося с собой тёмный тревожный туман, Эггзи ещё слишком мал. Он рассматривает восхищённо полученную в подарок тяжёлую медаль с непонятным символом в центре и совершенно не понимает, что означают витающие вокруг строгие шепотки, призывающие Мишель жить дальше. Мама ведь и так живёт, только смотрит печальнее, и в уголках губ у неё залегли глубокие морщины, которых раньше точно не было. Мальчик замечает только одно: когда в доме появляется грохочущий, грузный, насквозь пропитавшийся вонью дешёвых сигарет и терпкого пива Дин - его теперь надо называть папой или же благодетелем - улыбка на лице матери всё такая же блеклая, и эти дурацкие морщинки никуда не пропадают.
С Дином, правда, ещё можно мириться. Он никогда не зовёт Эггзи по имени да и вообще старается замечать только, когда заканчиваются все запасы пива в доме. Порой, пребывая в особенно хорошем настроении, треплет по макушке и учит сворачивать косячок. Хотя по мнению Эггзи, это совсем не то, что нужно знать детям в его возрасте, но в школе никто не умеет крутить косяк лучше юного Анвина, и это всё-таки что-то значит среди малышни.
Главная проблема заключается в том, что за Дином - как собачки на крепких поводочках, склонив подобострастно узколобые головы и высунув мокрые языки, - притаскивается его свора. У них у всех одинаковые односложные имена, срывающиеся с языка, как крепкие круглые булыжники: Тодд, Недд, Том, Хэнк. И есть ещё один Джейсон. И - что совсем смешно, Эггзи не может сдержать хмыканье каждый раз, - какой-то вычурный Эдуардо.
Все эти Тодды-Недды-Томы, длиннорукие, с пивными животиками и волосами в ушах, отчего-то сразу же избирают Эггзи своей жертвой. Первый раз мальчик доверчиво идёт на зов - почему-то они кличут его "мальчишка Дина" - но когда обнажённой шеи касается раскалённый кончик сигареты, отпрыгивает, заскулив, как щенок, смотрит исподлобья непонимающими, полными крупных слёз глазами. Его мучители хохочут сипло и так громко, что в комнату тяжело вваливается потревоженный Дин. И от него Эггзи всё-таки ещё ждёт защиты. Дин же любит его маму, верно? И значит приёмного сына в обиду не даст...
Но отчим, узнав в чём дело, только хмыкает и небрежно треплет Эггзи по волосам. Толстые заскорузлые пальцы задевают свежий ожог, и мальчик вздрагивает.
- Глупости, - грохочет Дин хрипло, и голос вырывается откуда-то из самого его желудка, не из горла. - Мужчина должен молча терпеть все невзгоды.
- Хорошо сказал, Дин, - визгливо восхищается тощий длинноносый Тодд. - Хей, малой, ты же мужик? Мужик, вижу. Вот и терпи. Папка плохого не посоветует. Сгонял бы за пивом, горло промочить охота.
Эггзи смотрит на Дина неверяще, так и не дождавшись защиты. Отчим кивает благосклонно, и лицо у него, как у того толстого божка, который стоит у мамы в комнате за стеклом. И у Эггзи нет выбора - приходится послушно плестись в магазин.
Когда о его шею тушат сигарету во второй раз, Эггзи уже не ждёт помощи. Ни от матери, нервной, с трудом натягивающей на лицо жалкую улыбку, ни от отчима, сытого и ленивого борова, который, оказывается, тоже может крепко вдарить кулаком.
Просто нужно переждать этот период, просто нужно не попадаться до тех пор, пока он не станет достаточно большим, чтобы дать отпор.
Это ведь не так сложно, верно?
***
Первый раз, когда Тодд серьёзно избивает Эггзи, врезается мальчишке в память, словно вычерченный иглой циркуля рисунок. Это его день рождения, пятнадцать лет, мать на отложенные деньги покупает торт с черничным желе. Эггзи ненавидит и чернику, и желе - как мама могла забыть? - но улыбается храбро. Подарков он не ждёт, но Дин почему-то швыряет ему небрежно свой старый телефон:
- С вступлением во взрослую жизнь парень!
Тодд и его компания отчего-то необычайно добры в этот день, сияют щербатыми улыбками и зовут Эггзи в бар, выпить в честь его пятнадцатилетия. Все вместе они раскуривают какую-то знатную дрянь, и остаток вечера расплывается для Эггзи в вязком тумане. Он помнит смутно, как крепкая рука окунает его голову в унитаз, а потом ему холодно и ещё больно, очень больно. Эггзи оказывается дома каким-то чудом - совершенно не помнит, как дошёл, - долго нависает над раковиной, ожидая, что его всё же стошнит, потому что голова кружится, ноет и давит на плечи, словно чужая, не ему принадлежит.
Мать находит его в ванной под утро, свернувшегося жалким клубочком у стиральной машины, глотающего злые слёзы и почти поверившего в свою скорую смерть.
Врач в больнице отмечает два сломанных ребра, вывихнутую руку, лёгкое сотрясение мозга и долго, нудно ругает мать за вопиющее невнимание к ребёнку. Эггзи ждёт в коридоре, когда ловит на себе чужой внимательный взгляд. У Эггзи синяк под глазом - отвратительный в своей синеве - поэтому он и под страхом смерти не собирается поднимать голову, напротив, опускает ещё ниже и глубоко вздыхает, стараясь сдержать непрошенные слёзы.
Мимо проходит кто-то высокий, в длинном тёмном пальто, очень бережно отодвигает Эггзи с дороги:
- Извините.
- Ничего, - бурчит парень, когда острый кончик чёрного зонтика задевает его колени.
В тот же вечер Дин находит Тодда валяющимся под деревом, растущим у дома. У Тодда живописно разукрашено фиолетовыми синяками и багровыми потёками лицо, и в глазах стоят мутные слёзы. В ответ на возмущённый рёв Дина он рыдает, как ребёнок, бормочет, что помнит лишь чёрную тень, шагнувшую из-за угла и - "что за хрень, Дин?!" - длинный зонтик.
Эггзи пару дней всё же прячется по углам в целях профилактики, но его никто не ищет, а Тодд, кажется, собирается умереть во цвете лет, поэтому парнишка справедливо чувствует себя отомщённым.
***
День, когда Эггзи оканчивает школу, по какой-то неизвестной причине кажется Тодду весьма подходящим для того, чтобы "научить мальчишку уважать старших".
На выпускном балу Эггзи танцует с девочкой, которую жестокие подростки вообще-то считают "белой вороной". Из-за излишней полноты и постоянного груза книг в руках. Эггзи никто не заставляет выбирать себе именно эту партнёршу, но он принимает решение сам, а на Салли в тот вечер светлое воздушное платье, она выглядит, как мягкое облачко, и смеётся счастливо.
Эггзи провожает довольную девушку домой, когда Тодд решает эпично - в лучших традициях боевиков - выйти из-за угла. Салли с забавной решимостью собирается сражаться спиной к спине с Эггзи, и пока тот отчаянно старается убедить её бежать, девочка ухитряется зарядить кулачком в нос Недду...или Тому. Кому-то из них. И весьма удачно - добивается сдавленного писка. Эггзи - несмотря на всю вопиющую серьёзность ситуации - не может сдержать смешок.
- Я занималась карате, - довольно заявляет Салли, и даже не потирает костяшки пальцев. - Четыре года.
Времени на разговоры не остаётся, и отбиваются от разъярённой банды Тодда они уже вдвоём. Те не гнушаются наскакивать с кулаками на девушку, а Эггзи совершенно забывает про себя, всё время порываясь закрыть подругу собой, несмотря на то, что та сражается вполне достойно.
В итоге он всё же пропускает удар в солнечное сплетение и валится на землю, задыхаясь от нестерпимой боли. Добивать их Тодд не собирается, сплёвывает, ухмыляясь гнусно, и уходит вразвалочку. У Салли разбит нос, и она всхлипывает растерянно, поднимая Эггзи с земли, размазывает по светлому платью, по оторванным кружевным оборкам кровь.
- Хороши... - сдавленно бормочет Эггзи, ощупывая рёбра. - Ты не ранена?
Салли гневно мотает головой:
- Да нет же! Придурок. Зачем ты лез мне помогать?
- Я должен был позволить Тодду с его скотами избить девушку? - Эггзи хрипит, и горло у него саднит, дерёт нещадно. - Хорошенького же ты обо мне мнения...
- Это я их била, - Салли хмурится забавно, а потом не выдерживает, рыдает ему в плечо, и ссадину на шее Эггзи щиплет от её солёных слёз. - Я... Эггзи, идиот...
Они плетутся, поддерживая друг друга к дому Салли - к счастью, там никого, - и Эггзи наконец позволяет себе провалиться в спокойную темноту, пока подруга промывает и перевязывает его раны.
У Салли Эггзи обретается несколько дней, спит на диване в гостиной и питается по утрам вкусными до непривычки завтраками. А когда отваживается всё-таки прийти домой, на него обращает внимание только мама, набрасывается с объятиями, заливает слезами.
Тодд лежит на своей кушетке в кухне, как неловко сваленный мешок картошки, и Дин смачно матерится над его безжизненным телом:
- Какой ещё мужик с зонтом, Тодд! Ты спятил что ли, приятель? Какого чёрта ему было от тебя надо?!
Эггзи жадно прислушивается из-за угла и, чувствуя себя отомщённым, по-детски горячо боготворит неизвестного мстителя с чёрным зонтом.
***
Эггзи собирается идти в морскую пехоту. Мать уже высказала ему в лицо всё, что думает по этому поводу, и теперь просто избегает встречаться с сыном глазами.
Тодду же идея нравится. Нравится настолько, что он даже не старается придумать предлог для новой драки. Просто - сходу - бьёт Эггзи в челюсть, едва тот выходит из дома. На этот раз они дерутся один на один, но Эггзи знает, что Дин и его шайка следят за каждым его движением внимательнейшим образом, как цепные псы, и это порядочно мешает юноше сосредоточиться. Тодд пользуется этим бесстыдно, сбивает парня с ног, но на этот раз почему-то щадит, бьёт вполсилы. И это выглядит ещё более унизительным. Особенно для парня, который собирается идти в морскую пехоту.
Подавая заявление, Эггзи шмыгает разбитым носом с ужасной громкостью и то и дело ловит на себе подозрительные взгляды. Распухшая рука отказывается двигаться, и её приходиться неловко прижимать к телу, а многострадальные рёбра, кажется, уже смирились со своей вечной участью и стараются ныть не слишком сильно.
Возвращаясь домой - он хромает, как побитый пёс, но стискивает зубы упорно, - Эггзи у самого порога спотыкается о чьё-то тихо подвывающее тело. Тодд сердито и жалко моргает на него круглыми и глупыми, как у рыбы, глазами и выплёвывает разбитыми губами отборную брань. Дин тоже здесь, меланхолично курит, сидя на корточках рядом, и даже не обращает внимание на испуганно скатившегося с крыльца, даже забывшего о своих рёбрах пасынка:
- Опять эта тварь с зонтом, Тодд? Обзаведись ты уже что ли своим... Смешно даже.
***
Элегантный джентельмен, вытащивший Эггзи из тюрьмы и зачем-то пригласивший его в бар, раскидывает шайку Дина так легко, словно это не люди, а кегли.
Эггзи с испуганным удивлением вжимается в спинку кресла, пялится на зонт Гарри, как придурок, даже не моргая, и Харт, наверное, уже считает, что сын его старого друга - откровенный фетишист. Посматривает во всяком случае довольно удивлённо.
- Это вы, - бормочет Эггзи. Безжизненный Тодд на полу судорожно дёргает ногой, а парнишке неудержимо хочется смеяться. - Какого чёрта? Это вы тот загадочный мститель с зонтом! Я вас раскусил, Гарри! С маскировкой вам ещё поработать стоит, серьёзно говорю.
Гарри на удивление качественно притворяется удивлённым, но острие его зонта поблёскивает так опасно, что Эггзи радостно мотает головой на попытку своего спасителя задать какой-то вопрос и лепечет с детским восхищением:
- Чёрт, я же вас обожал...с этим вашим зонтом. Каждый грёбаный раз, когда видел синяки на роже Тодда! Как вы его ловко... Это вы ради меня всё время, да? Звучит глупо, я знаю, но я провёл параллель и...
- Эггзи, - голос Гарри звучит так, словно он едва сдерживает смех. - Дыши. Я совершенно не представляю, о чём ты говоришь.
Эггзи послушно дышит, так глубоко, как только может. Но Харту он всё равно не верит и смотрит поэтому с молчаливым восхищением, и тихо говорит сам себе, что готов отправиться за этим странным мужиком - джентельменом, конечно же, джентельменом! - хоть на край света. Если Гарри научит его так же потрясающе вырубать противников зонтом, разумеется.
***
Единственное развлечение для Эггзи сейчас - раскачиваться туда-сюда на стуле. Есть, правда, одна незначительная проблема - к этому самому стулу он привязан. Зато качаться на импровизированной карусели ему активно помогает какой-то злодей из пресловутого боевика в затасканной по великому множеству фильмов чёрной маске. Помогает посредством тяжёлых ударов пудового кулака.
Верёвки режут запястья нещадно, от них немеют ладони, а пальцами уже не пошевелить. К тому же, в этой заварушке незаметный - практически невидимый - наушник, прикреплённый к его уху, кажется, перестал функционировать.
Эггзи понемногу теряет оптимизм, да и огрызаться с кляпом во рту немного проблематично. Хоть бы его противник додумался выбрать тряпку почище...
От очередного удара в ухо Эггзи всё-таки наворачивается вместе со своим многострадальным, обиженно загудевшим стулом. От удара об пол у него в ушах звенят тысячи крошечных комариков, а потом вдруг собираются в одного, гудящего совсем как...совсем как Мерлин.
Наушник не выдерживает грубой силы и самолично что-то перенастраивает в себе, направляя Эггзи на канал Kingsman.
- Галахад, Галахад, ты слышишь меня? Ты слышишь меня, чёрт возьми? - встревоженно орёт Мерлин, и Эггзи готов прослезиться растроганно. Но кляп всё ещё у него во рту, и - пока отчаянно матерящиеся мучители силятся поднять пленника вместе со стулом - Эггзи может только радостно мычать в надежде, что его услышат.
Мерлин замолкает неожиданно, и Эггзи сбивается на растерянное всхлипывание. Кляп стирает его губы в кровь, на языке уже ощущается солоноватый привкус.
- Галахад, - голос Гарри, новоиспечённого Артура Kingsman, - стальной и пугающе ледяной - врезается в его ухо, и Эггзи давится кляпом, собственной слюной и горячей волной нежности. - Галахад, мы определили твои координаты. Жди подмогу.
Эггзи пытается промычать всё, что он думает о Гарри, как сильно он обожает его, но стул наконец принимает вертикальное положение, и новый удар выбивает из лёгких молодого Галахада только судорожный вздох.
- Галахад, - голос Гарри снова слышен в наушнике, Харт дышит тяжело и очень глубоко. - Галахад, как ты хочешь, чтобы эта тварь, которая сейчас - я не сомневаюсь - силой пытается чего-то от тебя добиться, умерла?
Эггзи бы засмеялся - радостно, счастливо - если бы не кляп.
Далёкий родной голос Рокси в наушнике чётко командует "Идём на посадку", и Галахад считает своей обязанностью сообщить своим противникам о том, что его великолепный мститель с чёрным зонтом скоро будет здесь и, конечно же, спасёт его.
Но они, разумеется, его слов не понимают.
@темы: "Kingsman"
Название: Сказка для маленькой принцессы
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Гарри/Эггзи, сестра Эггзи
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, флафф, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
А ещё Эггзи рассказывает сестрёнке сказки. Разумеется, про принцессу - какая маленькая девочка откажется от красивой и доброй истории про короны, нарядные платья и безмятежную жизнь во дворце? - и, разумеется, принцессу зовут Молли. Конечно же, у Молли есть прекрасный замок, верные друзья-зверушки и целый гардероб нарядных платьев. Только вот в рыцарях в замке недостаток. Рыцарь у Молли всего один. Эггзи упрямо утверждает, что имя его - Гарри.
Примечания автора:
Я взяла на себя смелость придумать имя для сестрёнки Эггзи.
В моей вселенной её будут звать Молли. Маленькая принцесса Молли.
________________
ещё примечание?Да, Гарри, разумеется, уполз. Неужели кто-то сомневался?)
читать дальшеМолли искренне считает, что ей - за какие-то совершенно неведомые заслуги - достался самый лучший в мире брат.
Она уже достаточно взрослая, чтобы бегать с соседскими мальчишками в парк, где в палатке с фокусами и чудесами всевозможной яркости и красочности притаилась лотерейная машинка. После бесчисленного множества предпринятых попыток выиграть, безнадёжного звона монет, исчезающих в проворных руках бородатого хозяина палатки с вечной - словно прилипшей к одутловатому лицу - улыбочкой, целого моря выплаканных от злого бессилия слёз - после всего этого Молли уже известна горькая правда жизни. Для того, чтобы выиграть какой-нибудь злосчастный леденец в лотерее, нужно обладать необычайной удачей. Но девочка не жалуется. Леденцы - целую-целую гору - ей обещал купить брат. Самый лучший во всём огромном мире брат. Значит, однажды ей всё-таки повезло в какой-то странной лотерее. В той, где на полочках в огромной палатке вместо липких конфет из дешёвого сиропа и страшных плюшевых медведей с бестолково выпученными - как у того жуткого, почти забытого уже человека, которого Молли не может заставить себя назвать папой, - стеклянными глазами сидят в терпеливом ожидании старшие братья.
Эггзи идеален в глазах Молли. Он приносит ей какие-то странные шоколадки, завёрнутые в вычурные разноцветные фантики, - мама всякий раз неверяще ахает и бормочет что-то про большие деньги. Его обожают все мальчишки в их дворе, а страшный и ворчливый старичок Шон, каждое утро сердито пихающий в руки прохожим газеты, в ответ на вежливый кивок "юного мистера Анвина" услужливо выдавливает из себя неуклюжий оскал, а если Молли выходит гулять с братом, неуклюже суёт в ладони девочке горсть слипшихся тыквенных семечек. Молли не понимает, почему семечки именно тыквенные - они же безвкусные, и их сложно чистить, как можно не знать таких простых вещей? - от старика Шона противно пахнет рыбой, дешёвыми сигарами и густой типографской краской, и руки у него трясутся мелко, словно ему постоянно холодно, но, заставляя прочих прохожих шарахаться, он радуется, как ребёнок, завидев Эггзи. А это о чём-то да говорит.
У Эггзи в стёклах очков живёт смешной лысый человечек. Молли как-то уносит у брата аксессуар, надевает на нос - очки слишком большие, всё время сваливаются, дужка давит на переносицу, в них неловко и неудобно. А из стёкол на неё недовольно смотрит мужчина с круглой блестящей, как начищенная кастрюля, лысиной. Он маленький - в три раза меньше Молли - и чашка с чаем у него в руках как будто из кукольного набора.
- Это ещё что? - гневно насупив брови, грохочет лысый крошка, а в следующий миг очки с носа девочки бесцеремонно сдёргивают.
У Эггзи дрожат пальцы, и голос сипит, когда он смущённо бормочет в пространство:
- Простите, Мерлин, это больше не повторится. Простите, простите...
У Эггзи тёплые сильные руки. Когда он шутливо подкидывает Молли к потолку при встрече, ей ничуточки не страшно. Эггзи поймает, Эггзи не отпустит.
Эггзи, кажется, умеет говорить на собачьем языке. Во всяком случае у Молли ни разу ещё не получилось так мастерски и с невероятным знанием дела передразнить лай ДжейБи.
- Он рад тебя видеть, - с потрясающей серьёзностью переводит лай мопсика Эггзи. - Рад видеть свою маленькую принцессу.
Эггзи всё время зовёт Молли маленькой принцессой учит делать реверансы и танцевать - это чтобы на балу не опростоволоситься. Молли, правда, пока не может дотянуться до плеч брат, поэтому Эггзи вальсирует сам, по всей гостиной, бережно держа сестрёнку на руках.
А ещё Эггзи рассказывает ей сказки. Разумеется, про принцессу - какая маленькая девочка откажется от красивой и доброй истории про короны, нарядные платья и безмятежную жизнь во дворце? - и, разумеется, принцессу зовут Молли. И волосы у неё золотые, как спелые колосья на полях, нежные, как пушистые шёлковые облака; и щёчки румяные, бархатистые, как сочные персики; и губки - вишни, и зубки - жемчужинки. Всё по сказочным правилам. Конечно же, у принцессы Молли есть великолепный замок, находящийся в равной удалённости от неприступных гор, вечнозелёных лесов и сапфирового моря. Принцессу Молли обожают лесные зверушки: мышки-шалунишки доверчиво забираются на её ласковые ладошки, озорные белочки заплетают по утрам гладкие косы, а верный пёс ДжейБи терпеливо носит в зубах подол пышного платья. Только вот в рыцарях в замке недостаток. Рыцарь у Молли всего один, но стоит он тысячи самых натренированных старичков с маленькими глазами и смешной одеждой, состоящей из чёрных покрывал - мама говорит, что они называются ниндзя. Эггзи упрямо утверждает, что имя рыцаря - Гарри.
***
От сказки к сказке рыцарь Гарри становится всё более желанным гостем. Молли уже не представляет без него ни единой истории. Гарри теперь - полноправный хранитель и самый верный символ её маленького волшебного мира.
Эггзи с каждой новой сказкой дополняет портрет Гарри деталями. Сперва скупо, потом всё больше входя во вкус.Так Молли узнаёт, что её великолепный рыцарь всегда одет с иголочки - должно быть костюмы ему шьют в том ателье, где по рассказам мамы работает сам Эггзи, ибо где ещё найдёшь такое качество, - не расстаётся с зонтом и держится со статью Королевы Британии. Он темноволос, а глаза его Эггзи расписывает с таким печальным восхищением, словно видит там уменьшенную панораму звёздного неба, по меньшей мере. Молли, правда, сразу же забывает половину красочных фраз, но общее впечатление остаётся.
Какой же рыцарь без заклятого врага? Деятельная Молли разворачивает целую кампанию по разработке блистательных злодеев, способных, впрочем, впоследствии признать все свои ошибки и усердно работать во благо Родины, искупая былые грехи. В журнале, который читает за завтраком Эггзи, девочка находит портрет темнокожего мужчины в смешной бейсболке. Надпись над фотографией - Молли читает медленно, по слогам - гласит, что "злодей-мультимиллиардер Ричмонд Валентайн повержен". Молли плохо понимает значение слова "мультимиллиардер" - должно быть это что-то, связанное с мультфильмами и деньгами одновременно, нечто вроде жадного Скруджа МакДака, - но имя Валентайн ей нравится. Звучное и выглядит как хорошая маскировка. Так и не скажешь сразу, что злодей. Валентайн на цветной глянцевой фотографии скалится нестерпимо белыми зубами, белки глаз у него алые от полопавшихся сосудов, и Молли, испугавшись, переворачивает журнал вниз обложкой. Вот он, злодей, достойный обитать в её сказочном мире.
Именем Валентайна Молли называет дракона. Просто потому что рыцарь Гарри в её воображении насмешливо фыркает на неуклюжего старика в бейсболке и отказывается воспринимать его всерьёз и сражаться. Дракон по имени Валентайн чёрный и блестящий, дышит огнём и льдом - в зависимости от настроения - тяжело переступает с одной каменной лапы на другую, угрожающе расправляет кожистые крылья, и Гарри одобрительно кивает.
Но Эггзи идея не нравится. Он выглядит уставшим и грустным, как никогда раньше, когда садится перед сестрёнкой на корточки и объясняет глухо, что Валентайн не достоин жить в памяти людей, а тем более в сказках. Молли честно старается не расстроиться слишком сильно, пока Эггзи переименовывает дракона в Килгарру - девочке даже не выговорить, сплошные рычащие звуки, - а злодея называет Дракулой. У него неестественно белое, словно испачканное сахарной пудрой, лицо, длинные острые зубы, алый плащ модного фасона и давно не стриженные крючковатые ногти. От Дракулы веет каким-то другим, чужим и непонятным миром, но Эггзи, сконфуженный грустным лицом сестры, торопливо расписывает похищение принцессы Молли зубастым злодеем, её дальнейшее заточение в сыром подземелье, и девочка понемногу оттаивает. Тем более, что рыцарь Гарри, перехватив поудобнее неизменный зонт, уже отправляется на помощь.
***
Мало-помалу сказка обзаводится новыми персонажами. Волшебный мир расширяется, и бродить по изумрудным лесам в гордом одиночестве уже не представляется маленькой принцессе Молли такой уж заманчивой идеей. Поэтому в замке, недоумённо оглядываясь по сторонам и с детским интересом рассматривая красочные витражи, резную мебель и мраморные колонны, появляются фрейлина Рокси и принц Эггзи. Рокси одевается лучше всех в королевстве - красивее наряды, пожалуй, только у самой маленькой принцессы - а ещё она очень умна и постоянно таскает в руках тонну книжек. Обязательно с картинками. Молли как-то предлагает принцу Эггзи жениться на Рокси, но тот отшучивается, говоря, что ему пока хватает одной капризной принцесски на шее. Самому Эггзи отводится роль старшего брата принцессы Молли, и его обязанности довольно значительны: охранять сестру, когда рыцарь Гарри находится на задании, готовить блинчики с джемом на завтрак, играть с принцессой в кукол. И пожалуй, выгуливать ДжейБи.
Молли находит однажды вопиющую несправедливость в сценариях сказок брата. Принцессу похищают за одну историю, по меньшей мере, раза два, уносят в подземелья различной темноты и сырости, бросают одну в ночном - обязательно ночном, это же правило любой сказки! - лесу. А принц Эггзи стабильно остаётся дома, в безопасности и тепле, и только льёт горькие слёзы, волнуясь за Молли.
- Так не пойдёт, - заявляет как-то раз девочка. - Почему тебя никогда не похищают? Я уверена, рыцарь Гарри спасёт тебя так же легко, как меня.
Эггзи отчего-то заливается густой краской, ерошит смущённо волосы и старательно переводит тему. Но Молли умеет добиваться своего, и в следующей сказке, Эггзи уносит показательно вздыхающий, недовольный таким неожиданным поворотом сюжета Дракула, а маленькая принцесса и рыцарь Гарри под звуки боевого марша отправляются спасать непутёвого принца.
После этой сказки Эггзи долго не появляется дома. Расстроенная, не знающая, чем себя занять мама насчитывает три дня, а у Молли, поминутно бегающей к висящему на холодильнике календарю, получаются все десять.
В эти пасмурные тревожные вечера сказки девочке рассказывает мама. Она относится к своей принцессе без должного почтения и называет почему-то малышкой Эм. Молли не уверена, что это смешное имя подходит особе королевского рода, но не спорит. Пусть себе мама развлекается. В одном они не могут прийти к согласию. В процессе чтения сказки маленькая принцесса упрямо переименовывает Аврору в Молли, а принца Чарминга - в рыцаря Гарри.
- Но почему, дорогая? - удивляется мама. - Принца всегда звали Чарминг, тебе же так нравилась эта сказка...
Молли мотает головой, упирается, как молодой недовольный бычок, а потом не выдерживает, рыдает в плечо матери, пока та судорожно прижимает её к груди дрожащими руками.
А позже, уже засыпая, - смыкать веки, совершенно распухшие от солёных слёз, больно и неприятно, и губы всё ещё горько кривятся сами по себе, непроизвольно - Молли никак не может сообразить, откуда в маминой постели взяться дождю.
Эггзи возвращается на третий день поздно вечером, волоча за собой зонт, крепко обнимает мать, буквально повисая на её шее и - даже не раздеваясь - падает в постель. Следом за Эггзи порог перешагивает девушка, тоненькая, как спичка, длинноволосая, большеглазая и серьёзная. Она представляется Роксаной Мортон - "но лучше просто Рокси, Мишель" - и спокойно проходит в комнату Эггзи, аккуратно прикрыв за собой дверь. Молли, не замеченная никем, сидит за бельевым комодом и вслушивается в тихий разговор брата и его подруги. Они, к удивлению девочки, не говорят ни слова из тех романтичных глупостей, которые постоянно попадаются в ярких сериалах матери, не бросаются друг другу на шею с восторженными воплями, и Молли окончательно отказывается от идеи женить принца Эггзи на фрейлине Рокси. Вместо сказочных слов о любви она слышит произнесённые твёрдым шёпотом страшные слова "зло", "убийство" и - это звучит совсем пугающе - "похищение".
Когда Рокси уходит, крепко, по-мальчишески обняв на прощание Эггзи, Молли, всхлипывая, выбирается из угла, забирается в кровать брата и прижимается к его тёплому боку.
- Я больше не хочу, чтобы принца Эггзи похищали в сказках. Неужели рыцарь Гарри не мог спасти тебя чуть-чуть пораньше? Мы с мамой так волновались, - бормочет девочка сквозь слёзы, и Эггзи с тихим смешком прижимает её к себе, перебирает волосы, нежно целует в мокрые щёки.
В новой его сказке никого не похищают, не уносят в тёмные пещеры и не скармливают летучим мышам. У принцессы званый ужин, столы ломятся от яств, и в воздухе разносятся отзвуки чудных мелодий. Фрейлина Рокси ведёт светскую беседу с королевой Мишель, весело шелестящей складками шёлкового воздушного платья. Рыцарь Гарри приносит шоколадный торт, по всем правилам этикета раскланивается перед принцессой и заставляет сконфуженного Дракулу извиняться перед Эггзи миллион раз. Молли не знает, сколько это, миллион, но уж точно больше десяти, так что после одиннадцатого раза глаза юного принца, устремлённые на рыцаря Гарри, начинают светиться, как звёзды на ночном небе.
Сонная, пригревшаяся под боком Эггзи принцесса Молли совершенно счастлива. В эту ночь дождь прекращается, и круглая сытая луна благосклонно кивает, заглядывая в окна спящего замка.
***
Молли находит на столе Эггзи фотографию. Рамка у портрета белоснежная, как едва выпавший снег. С карточки удивлённой маленькой принцессе со сдержанным весельем кивает никто иной, как сам рыцарь Гарри. И у него действительно есть зонт - острый, чёрный и гладкий - и очки сидят на носу, как влитые.
Молли любуется фотографией долго, подушечками пальцев гладит рамку и даже заводит с рыцарем светскую беседу о погоде, маминых котлетах из курицы и ДжейБи, который в очередной раз погрыз галстук брата. Эггзи появляется за её спиной незаметно, как тень, присаживается рядом на корточки и кладёт свою большую надёжную ладонь на рамку, поверх пальчиков сестры.
- Привет, Гарри, - говорит он тихо и нежно. - Смотрю, наша принцесса нашла твой маленький дом. Не утомила она ещё тебя своей болтовнёй?
Молли косится на брата возмущённо. Конечно нет, рыцарь с фотографии только рад её обществу, правда, Гарри? Рыцарь сурово кивает головой, и прядь волос выбилась у него из причёски, и улыбка становится чуть более нежной. Эггзи трёт пальцами глаза и шумно шмыгает носом:
- Порядок, принцесса. Ты его совершенно очаровала, кажется.
Теперь они слушают сказки Эггзи втроём: Молли, ДжейБи и рыцарь Гарри. Гарри грациозно облокачивается на рамку фотографии, кивает благосклонно и крепче сжимает рукой зонт на самых страшных моментах историй. Фотография всё же стоит ближе к Эггзи - брат иногда бездумно тянется к ней, касается рукой гладкой рамки - но Молли не обижается.
Это же Эггзи придумал рыцаря Гарри, значит, тот принадлежит ему в большей мере, нежели самой маленькой принцессе. К тому же вдвоём им, наверное, весело, есть о чём поболтать. Мальчишки, что с них взять.
***
Сказка врывается в жизнь как раз в тот момент, когда Молли собирается сорвать с холодильника старый календарь и заменить его новым. Новый календарь ей подарил щербато улыбающийся старик Шон, и девочка искренне надеется, что густой запах семечек, кислой капусты и типографской краски скоро выветрится. С отрывного листа радостно улыбаются кривовато нарисованные обезьянки, танцуют, взявшись за руки. Молли вешает календарь на стену, делает перед обезьянками шутливый книксен и хлопает в ладошки.
Именно в этот момент - по закону всех сказок - раздаётся звонок в дверь.
Разумеется, Молли спрашивает, кто пришёл, но больше для подстраховки, потому что тянет дверь на себя, не дожидаясь ответа. И ахает изумлённо, сразу узнав того, кто стоит на пороге.
У неожиданного гостя зонтик в тонких длинных пальцах, ботинки блестят столь ярко, что даже слезятся глаза, а костюм выглядит так, словно только что снят с манекена. И конечно же, конечно, эта непослушная бархатистая прядь выбивается из причёски.
Молли смотрит на оживший образ из сказки с немым восхищением и даже забывает присесть в реверансе. Спохватившись, путается в ногах и смеётся смущённо.
Гость ласково улыбается и тонкими светлыми губами, и ясными понимающими глазами одновременно, берёт крошечную ладошку Молли в свою, большую и крепкую, и - о все феи-крёстные и сказочные эльфы! - галантно целует пальцы девочки:
- Добрый вечер, юная леди.
- Принцесса, - вместо спокойной, выдержанной речи у Молли вырывается какой-то жалкий писк, и она сама собой недовольна. - Принцесса Молли.
Гость смеётся и опускает белую красивую ладонь на волосы девочки:
- Ах Ваше Высочество, простите меня! Как я мог не узнать вас сразу!
- А вот я вас узнала, - принцесса Молли смелеет и улыбается уже шире. Гость смотрит на её улыбку чересчур внимательно и моргает неловко. - Мы с вами уже знакомы. В моей сказке. Ну, вообще-то это сказка Эггзи...
- Эггзи? - гость вздрагивает, оглядывается, и в глазах его вспыхивает и рассыпается ярким салютом что-то пронзительное, то, что Молли в силу возраста ещё слишком трудно истолковать. - Я хотел бы его видеть, Ваше Высочество...
- Конечно, пройдёмте со мной, - Молли наконец удаётся этот глупый книксен, и - удовлетворённая собственным знанием манер - она уже бесцеремонно тащит незнакомца в кухню, где Эггзи, мурлыча себе под нос какую-то прилипчивую песенку, готовит ужин.
- Эггзи, Эггзи! - кричит девочка с порога, а гость чуть отстаёт, пригибается, чтобы не удариться головой о низко прибитую полку. - К нам пришёл твой рыцарь Гарри!
Эггзи оборачивается так резко, словно готов сию же секунду обратиться в вихрь, и чашка - на гладком боку нарисована большая золотистая корона, и Молли почти уверена, что посуду с такой картинкой они не покупали, - падает из его рук, разлетаясь на тысячу самых мелких и самых острых осколков.
Рыцарь Гарри наконец преодолевает порог кухни, и взгляд под очками у него такой потерянный, словно он опоздал в пещеру Дракулы, и летучие мыши, облизываясь довольно, всё-таки съели свою жертву:
- Привет, Эггзи...
Эггзи, кажется, перестаёт дышать и судорожно пытается вновь научиться , и глаза у него блестят подозрительно сухо и горячо, как у ДжейБи, когда он наглотался холодного снега и валялся всю неделю на подстилке в углу, хрипел, сопел и смотрел жалобно.
- Гарри?.. Какого чёрта..? Нет, правда! Гарри...
Маленькая принцесса Молли со всей возможной важностью собирается провести с мамой серьёзный разговор. Потому что та, наверное, читала сыну в детстве совершенно неправильные сказки. Уж Молли точно знает, что ни в одном финале великого множества волшебных историй лапша, предназначенная для семейного ужина, не вырывается, возмущённо бурча, из пыхтящей на плите кастрюли, а принцы не плачут в крепких объятиях своих верных рыцарей.
Но такой конец сказки маленькой принцессе тоже нравится.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Kingsman: Секретная служба
Пэйринг или персонажи: Гарри/Эггзи, сестра Эггзи
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, флафф, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
А ещё Эггзи рассказывает сестрёнке сказки. Разумеется, про принцессу - какая маленькая девочка откажется от красивой и доброй истории про короны, нарядные платья и безмятежную жизнь во дворце? - и, разумеется, принцессу зовут Молли. Конечно же, у Молли есть прекрасный замок, верные друзья-зверушки и целый гардероб нарядных платьев. Только вот в рыцарях в замке недостаток. Рыцарь у Молли всего один. Эггзи упрямо утверждает, что имя его - Гарри.
Примечания автора:
Я взяла на себя смелость придумать имя для сестрёнки Эггзи.
В моей вселенной её будут звать Молли. Маленькая принцесса Молли.
________________
ещё примечание?Да, Гарри, разумеется, уполз. Неужели кто-то сомневался?)
читать дальшеМолли искренне считает, что ей - за какие-то совершенно неведомые заслуги - достался самый лучший в мире брат.
Она уже достаточно взрослая, чтобы бегать с соседскими мальчишками в парк, где в палатке с фокусами и чудесами всевозможной яркости и красочности притаилась лотерейная машинка. После бесчисленного множества предпринятых попыток выиграть, безнадёжного звона монет, исчезающих в проворных руках бородатого хозяина палатки с вечной - словно прилипшей к одутловатому лицу - улыбочкой, целого моря выплаканных от злого бессилия слёз - после всего этого Молли уже известна горькая правда жизни. Для того, чтобы выиграть какой-нибудь злосчастный леденец в лотерее, нужно обладать необычайной удачей. Но девочка не жалуется. Леденцы - целую-целую гору - ей обещал купить брат. Самый лучший во всём огромном мире брат. Значит, однажды ей всё-таки повезло в какой-то странной лотерее. В той, где на полочках в огромной палатке вместо липких конфет из дешёвого сиропа и страшных плюшевых медведей с бестолково выпученными - как у того жуткого, почти забытого уже человека, которого Молли не может заставить себя назвать папой, - стеклянными глазами сидят в терпеливом ожидании старшие братья.
Эггзи идеален в глазах Молли. Он приносит ей какие-то странные шоколадки, завёрнутые в вычурные разноцветные фантики, - мама всякий раз неверяще ахает и бормочет что-то про большие деньги. Его обожают все мальчишки в их дворе, а страшный и ворчливый старичок Шон, каждое утро сердито пихающий в руки прохожим газеты, в ответ на вежливый кивок "юного мистера Анвина" услужливо выдавливает из себя неуклюжий оскал, а если Молли выходит гулять с братом, неуклюже суёт в ладони девочке горсть слипшихся тыквенных семечек. Молли не понимает, почему семечки именно тыквенные - они же безвкусные, и их сложно чистить, как можно не знать таких простых вещей? - от старика Шона противно пахнет рыбой, дешёвыми сигарами и густой типографской краской, и руки у него трясутся мелко, словно ему постоянно холодно, но, заставляя прочих прохожих шарахаться, он радуется, как ребёнок, завидев Эггзи. А это о чём-то да говорит.
У Эггзи в стёклах очков живёт смешной лысый человечек. Молли как-то уносит у брата аксессуар, надевает на нос - очки слишком большие, всё время сваливаются, дужка давит на переносицу, в них неловко и неудобно. А из стёкол на неё недовольно смотрит мужчина с круглой блестящей, как начищенная кастрюля, лысиной. Он маленький - в три раза меньше Молли - и чашка с чаем у него в руках как будто из кукольного набора.
- Это ещё что? - гневно насупив брови, грохочет лысый крошка, а в следующий миг очки с носа девочки бесцеремонно сдёргивают.
У Эггзи дрожат пальцы, и голос сипит, когда он смущённо бормочет в пространство:
- Простите, Мерлин, это больше не повторится. Простите, простите...
У Эггзи тёплые сильные руки. Когда он шутливо подкидывает Молли к потолку при встрече, ей ничуточки не страшно. Эггзи поймает, Эггзи не отпустит.
Эггзи, кажется, умеет говорить на собачьем языке. Во всяком случае у Молли ни разу ещё не получилось так мастерски и с невероятным знанием дела передразнить лай ДжейБи.
- Он рад тебя видеть, - с потрясающей серьёзностью переводит лай мопсика Эггзи. - Рад видеть свою маленькую принцессу.
Эггзи всё время зовёт Молли маленькой принцессой учит делать реверансы и танцевать - это чтобы на балу не опростоволоситься. Молли, правда, пока не может дотянуться до плеч брат, поэтому Эггзи вальсирует сам, по всей гостиной, бережно держа сестрёнку на руках.
А ещё Эггзи рассказывает ей сказки. Разумеется, про принцессу - какая маленькая девочка откажется от красивой и доброй истории про короны, нарядные платья и безмятежную жизнь во дворце? - и, разумеется, принцессу зовут Молли. И волосы у неё золотые, как спелые колосья на полях, нежные, как пушистые шёлковые облака; и щёчки румяные, бархатистые, как сочные персики; и губки - вишни, и зубки - жемчужинки. Всё по сказочным правилам. Конечно же, у принцессы Молли есть великолепный замок, находящийся в равной удалённости от неприступных гор, вечнозелёных лесов и сапфирового моря. Принцессу Молли обожают лесные зверушки: мышки-шалунишки доверчиво забираются на её ласковые ладошки, озорные белочки заплетают по утрам гладкие косы, а верный пёс ДжейБи терпеливо носит в зубах подол пышного платья. Только вот в рыцарях в замке недостаток. Рыцарь у Молли всего один, но стоит он тысячи самых натренированных старичков с маленькими глазами и смешной одеждой, состоящей из чёрных покрывал - мама говорит, что они называются ниндзя. Эггзи упрямо утверждает, что имя рыцаря - Гарри.
***
От сказки к сказке рыцарь Гарри становится всё более желанным гостем. Молли уже не представляет без него ни единой истории. Гарри теперь - полноправный хранитель и самый верный символ её маленького волшебного мира.
Эггзи с каждой новой сказкой дополняет портрет Гарри деталями. Сперва скупо, потом всё больше входя во вкус.Так Молли узнаёт, что её великолепный рыцарь всегда одет с иголочки - должно быть костюмы ему шьют в том ателье, где по рассказам мамы работает сам Эггзи, ибо где ещё найдёшь такое качество, - не расстаётся с зонтом и держится со статью Королевы Британии. Он темноволос, а глаза его Эггзи расписывает с таким печальным восхищением, словно видит там уменьшенную панораму звёздного неба, по меньшей мере. Молли, правда, сразу же забывает половину красочных фраз, но общее впечатление остаётся.
Какой же рыцарь без заклятого врага? Деятельная Молли разворачивает целую кампанию по разработке блистательных злодеев, способных, впрочем, впоследствии признать все свои ошибки и усердно работать во благо Родины, искупая былые грехи. В журнале, который читает за завтраком Эггзи, девочка находит портрет темнокожего мужчины в смешной бейсболке. Надпись над фотографией - Молли читает медленно, по слогам - гласит, что "злодей-мультимиллиардер Ричмонд Валентайн повержен". Молли плохо понимает значение слова "мультимиллиардер" - должно быть это что-то, связанное с мультфильмами и деньгами одновременно, нечто вроде жадного Скруджа МакДака, - но имя Валентайн ей нравится. Звучное и выглядит как хорошая маскировка. Так и не скажешь сразу, что злодей. Валентайн на цветной глянцевой фотографии скалится нестерпимо белыми зубами, белки глаз у него алые от полопавшихся сосудов, и Молли, испугавшись, переворачивает журнал вниз обложкой. Вот он, злодей, достойный обитать в её сказочном мире.
Именем Валентайна Молли называет дракона. Просто потому что рыцарь Гарри в её воображении насмешливо фыркает на неуклюжего старика в бейсболке и отказывается воспринимать его всерьёз и сражаться. Дракон по имени Валентайн чёрный и блестящий, дышит огнём и льдом - в зависимости от настроения - тяжело переступает с одной каменной лапы на другую, угрожающе расправляет кожистые крылья, и Гарри одобрительно кивает.
Но Эггзи идея не нравится. Он выглядит уставшим и грустным, как никогда раньше, когда садится перед сестрёнкой на корточки и объясняет глухо, что Валентайн не достоин жить в памяти людей, а тем более в сказках. Молли честно старается не расстроиться слишком сильно, пока Эггзи переименовывает дракона в Килгарру - девочке даже не выговорить, сплошные рычащие звуки, - а злодея называет Дракулой. У него неестественно белое, словно испачканное сахарной пудрой, лицо, длинные острые зубы, алый плащ модного фасона и давно не стриженные крючковатые ногти. От Дракулы веет каким-то другим, чужим и непонятным миром, но Эггзи, сконфуженный грустным лицом сестры, торопливо расписывает похищение принцессы Молли зубастым злодеем, её дальнейшее заточение в сыром подземелье, и девочка понемногу оттаивает. Тем более, что рыцарь Гарри, перехватив поудобнее неизменный зонт, уже отправляется на помощь.
***
Мало-помалу сказка обзаводится новыми персонажами. Волшебный мир расширяется, и бродить по изумрудным лесам в гордом одиночестве уже не представляется маленькой принцессе Молли такой уж заманчивой идеей. Поэтому в замке, недоумённо оглядываясь по сторонам и с детским интересом рассматривая красочные витражи, резную мебель и мраморные колонны, появляются фрейлина Рокси и принц Эггзи. Рокси одевается лучше всех в королевстве - красивее наряды, пожалуй, только у самой маленькой принцессы - а ещё она очень умна и постоянно таскает в руках тонну книжек. Обязательно с картинками. Молли как-то предлагает принцу Эггзи жениться на Рокси, но тот отшучивается, говоря, что ему пока хватает одной капризной принцесски на шее. Самому Эггзи отводится роль старшего брата принцессы Молли, и его обязанности довольно значительны: охранять сестру, когда рыцарь Гарри находится на задании, готовить блинчики с джемом на завтрак, играть с принцессой в кукол. И пожалуй, выгуливать ДжейБи.
Молли находит однажды вопиющую несправедливость в сценариях сказок брата. Принцессу похищают за одну историю, по меньшей мере, раза два, уносят в подземелья различной темноты и сырости, бросают одну в ночном - обязательно ночном, это же правило любой сказки! - лесу. А принц Эггзи стабильно остаётся дома, в безопасности и тепле, и только льёт горькие слёзы, волнуясь за Молли.
- Так не пойдёт, - заявляет как-то раз девочка. - Почему тебя никогда не похищают? Я уверена, рыцарь Гарри спасёт тебя так же легко, как меня.
Эггзи отчего-то заливается густой краской, ерошит смущённо волосы и старательно переводит тему. Но Молли умеет добиваться своего, и в следующей сказке, Эггзи уносит показательно вздыхающий, недовольный таким неожиданным поворотом сюжета Дракула, а маленькая принцесса и рыцарь Гарри под звуки боевого марша отправляются спасать непутёвого принца.
После этой сказки Эггзи долго не появляется дома. Расстроенная, не знающая, чем себя занять мама насчитывает три дня, а у Молли, поминутно бегающей к висящему на холодильнике календарю, получаются все десять.
В эти пасмурные тревожные вечера сказки девочке рассказывает мама. Она относится к своей принцессе без должного почтения и называет почему-то малышкой Эм. Молли не уверена, что это смешное имя подходит особе королевского рода, но не спорит. Пусть себе мама развлекается. В одном они не могут прийти к согласию. В процессе чтения сказки маленькая принцесса упрямо переименовывает Аврору в Молли, а принца Чарминга - в рыцаря Гарри.
- Но почему, дорогая? - удивляется мама. - Принца всегда звали Чарминг, тебе же так нравилась эта сказка...
Молли мотает головой, упирается, как молодой недовольный бычок, а потом не выдерживает, рыдает в плечо матери, пока та судорожно прижимает её к груди дрожащими руками.
А позже, уже засыпая, - смыкать веки, совершенно распухшие от солёных слёз, больно и неприятно, и губы всё ещё горько кривятся сами по себе, непроизвольно - Молли никак не может сообразить, откуда в маминой постели взяться дождю.
Эггзи возвращается на третий день поздно вечером, волоча за собой зонт, крепко обнимает мать, буквально повисая на её шее и - даже не раздеваясь - падает в постель. Следом за Эггзи порог перешагивает девушка, тоненькая, как спичка, длинноволосая, большеглазая и серьёзная. Она представляется Роксаной Мортон - "но лучше просто Рокси, Мишель" - и спокойно проходит в комнату Эггзи, аккуратно прикрыв за собой дверь. Молли, не замеченная никем, сидит за бельевым комодом и вслушивается в тихий разговор брата и его подруги. Они, к удивлению девочки, не говорят ни слова из тех романтичных глупостей, которые постоянно попадаются в ярких сериалах матери, не бросаются друг другу на шею с восторженными воплями, и Молли окончательно отказывается от идеи женить принца Эггзи на фрейлине Рокси. Вместо сказочных слов о любви она слышит произнесённые твёрдым шёпотом страшные слова "зло", "убийство" и - это звучит совсем пугающе - "похищение".
Когда Рокси уходит, крепко, по-мальчишески обняв на прощание Эггзи, Молли, всхлипывая, выбирается из угла, забирается в кровать брата и прижимается к его тёплому боку.
- Я больше не хочу, чтобы принца Эггзи похищали в сказках. Неужели рыцарь Гарри не мог спасти тебя чуть-чуть пораньше? Мы с мамой так волновались, - бормочет девочка сквозь слёзы, и Эггзи с тихим смешком прижимает её к себе, перебирает волосы, нежно целует в мокрые щёки.
В новой его сказке никого не похищают, не уносят в тёмные пещеры и не скармливают летучим мышам. У принцессы званый ужин, столы ломятся от яств, и в воздухе разносятся отзвуки чудных мелодий. Фрейлина Рокси ведёт светскую беседу с королевой Мишель, весело шелестящей складками шёлкового воздушного платья. Рыцарь Гарри приносит шоколадный торт, по всем правилам этикета раскланивается перед принцессой и заставляет сконфуженного Дракулу извиняться перед Эггзи миллион раз. Молли не знает, сколько это, миллион, но уж точно больше десяти, так что после одиннадцатого раза глаза юного принца, устремлённые на рыцаря Гарри, начинают светиться, как звёзды на ночном небе.
Сонная, пригревшаяся под боком Эггзи принцесса Молли совершенно счастлива. В эту ночь дождь прекращается, и круглая сытая луна благосклонно кивает, заглядывая в окна спящего замка.
***
Молли находит на столе Эггзи фотографию. Рамка у портрета белоснежная, как едва выпавший снег. С карточки удивлённой маленькой принцессе со сдержанным весельем кивает никто иной, как сам рыцарь Гарри. И у него действительно есть зонт - острый, чёрный и гладкий - и очки сидят на носу, как влитые.
Молли любуется фотографией долго, подушечками пальцев гладит рамку и даже заводит с рыцарем светскую беседу о погоде, маминых котлетах из курицы и ДжейБи, который в очередной раз погрыз галстук брата. Эггзи появляется за её спиной незаметно, как тень, присаживается рядом на корточки и кладёт свою большую надёжную ладонь на рамку, поверх пальчиков сестры.
- Привет, Гарри, - говорит он тихо и нежно. - Смотрю, наша принцесса нашла твой маленький дом. Не утомила она ещё тебя своей болтовнёй?
Молли косится на брата возмущённо. Конечно нет, рыцарь с фотографии только рад её обществу, правда, Гарри? Рыцарь сурово кивает головой, и прядь волос выбилась у него из причёски, и улыбка становится чуть более нежной. Эггзи трёт пальцами глаза и шумно шмыгает носом:
- Порядок, принцесса. Ты его совершенно очаровала, кажется.
Теперь они слушают сказки Эггзи втроём: Молли, ДжейБи и рыцарь Гарри. Гарри грациозно облокачивается на рамку фотографии, кивает благосклонно и крепче сжимает рукой зонт на самых страшных моментах историй. Фотография всё же стоит ближе к Эггзи - брат иногда бездумно тянется к ней, касается рукой гладкой рамки - но Молли не обижается.
Это же Эггзи придумал рыцаря Гарри, значит, тот принадлежит ему в большей мере, нежели самой маленькой принцессе. К тому же вдвоём им, наверное, весело, есть о чём поболтать. Мальчишки, что с них взять.
***
Сказка врывается в жизнь как раз в тот момент, когда Молли собирается сорвать с холодильника старый календарь и заменить его новым. Новый календарь ей подарил щербато улыбающийся старик Шон, и девочка искренне надеется, что густой запах семечек, кислой капусты и типографской краски скоро выветрится. С отрывного листа радостно улыбаются кривовато нарисованные обезьянки, танцуют, взявшись за руки. Молли вешает календарь на стену, делает перед обезьянками шутливый книксен и хлопает в ладошки.
Именно в этот момент - по закону всех сказок - раздаётся звонок в дверь.
Разумеется, Молли спрашивает, кто пришёл, но больше для подстраховки, потому что тянет дверь на себя, не дожидаясь ответа. И ахает изумлённо, сразу узнав того, кто стоит на пороге.
У неожиданного гостя зонтик в тонких длинных пальцах, ботинки блестят столь ярко, что даже слезятся глаза, а костюм выглядит так, словно только что снят с манекена. И конечно же, конечно, эта непослушная бархатистая прядь выбивается из причёски.
Молли смотрит на оживший образ из сказки с немым восхищением и даже забывает присесть в реверансе. Спохватившись, путается в ногах и смеётся смущённо.
Гость ласково улыбается и тонкими светлыми губами, и ясными понимающими глазами одновременно, берёт крошечную ладошку Молли в свою, большую и крепкую, и - о все феи-крёстные и сказочные эльфы! - галантно целует пальцы девочки:
- Добрый вечер, юная леди.
- Принцесса, - вместо спокойной, выдержанной речи у Молли вырывается какой-то жалкий писк, и она сама собой недовольна. - Принцесса Молли.
Гость смеётся и опускает белую красивую ладонь на волосы девочки:
- Ах Ваше Высочество, простите меня! Как я мог не узнать вас сразу!
- А вот я вас узнала, - принцесса Молли смелеет и улыбается уже шире. Гость смотрит на её улыбку чересчур внимательно и моргает неловко. - Мы с вами уже знакомы. В моей сказке. Ну, вообще-то это сказка Эггзи...
- Эггзи? - гость вздрагивает, оглядывается, и в глазах его вспыхивает и рассыпается ярким салютом что-то пронзительное, то, что Молли в силу возраста ещё слишком трудно истолковать. - Я хотел бы его видеть, Ваше Высочество...
- Конечно, пройдёмте со мной, - Молли наконец удаётся этот глупый книксен, и - удовлетворённая собственным знанием манер - она уже бесцеремонно тащит незнакомца в кухню, где Эггзи, мурлыча себе под нос какую-то прилипчивую песенку, готовит ужин.
- Эггзи, Эггзи! - кричит девочка с порога, а гость чуть отстаёт, пригибается, чтобы не удариться головой о низко прибитую полку. - К нам пришёл твой рыцарь Гарри!
Эггзи оборачивается так резко, словно готов сию же секунду обратиться в вихрь, и чашка - на гладком боку нарисована большая золотистая корона, и Молли почти уверена, что посуду с такой картинкой они не покупали, - падает из его рук, разлетаясь на тысячу самых мелких и самых острых осколков.
Рыцарь Гарри наконец преодолевает порог кухни, и взгляд под очками у него такой потерянный, словно он опоздал в пещеру Дракулы, и летучие мыши, облизываясь довольно, всё-таки съели свою жертву:
- Привет, Эггзи...
Эггзи, кажется, перестаёт дышать и судорожно пытается вновь научиться , и глаза у него блестят подозрительно сухо и горячо, как у ДжейБи, когда он наглотался холодного снега и валялся всю неделю на подстилке в углу, хрипел, сопел и смотрел жалобно.
- Гарри?.. Какого чёрта..? Нет, правда! Гарри...
Маленькая принцесса Молли со всей возможной важностью собирается провести с мамой серьёзный разговор. Потому что та, наверное, читала сыну в детстве совершенно неправильные сказки. Уж Молли точно знает, что ни в одном финале великого множества волшебных историй лапша, предназначенная для семейного ужина, не вырывается, возмущённо бурча, из пыхтящей на плите кастрюли, а принцы не плачут в крепких объятиях своих верных рыцарей.
Но такой конец сказки маленькой принцессе тоже нравится.
@темы: "Kingsman"
Название: Static Silver
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Эрик Леншерр, Пьетро Максимофф, Логан, Чарльз Ксавье
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, драма, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Пьетро не способен жить без скорости.
Эрик не способен защитить тех, кто ему дорог.
Часть 2Чарльз смотрит на Эрика так тепло, что тот даже смущается на миг.
- Ты будто безумно рад меня видеть...
Чарльз улыбается, в своей забавной и открытой манере приподнимая уголки губ:
- Я действительно рад, мой друг. Это удивляет тебя?
Он всё-таки сбрил свою смешную и жалкую бородку, подстриг волосы, и яркие глаза его почти сияют. Перед Эриком прежний Чарльз - профессор Ксавье - уверенный и умиротворённый. Лишь насмешливые солнечные блики, скачущие по гладкой поверхности колёс инвалидного кресла, упрямо отсвечивающие Леншерру в глаза, напоминают, что всё совершенно не так безоблачно...
- Немного. Учитывая то, как мы расстались в нашу последнюю встречу...
- Ты бросил на меня стадион, - Чарльз вхолостую прокручивает колёса, и может быть, это у него нервное. Но Ксавье улыбается всё так же безмятежно и даже - совсем чуть-чуть - позабавлено.
- Глупая идея была.
- Не могу не согласиться.
Наверное, Пьетро как-то не так влияет на отца, потому что - едва Чарльз поднимает ясные светлые глаза - Эрик испытывает внезапное желание упасть перед этим ненавистным креслом на колени, и горько, горячо просить прощения за всю причинённую боль...
Потому что Чарльз вновь пытается спасти его.
Потому что Чарльз всегда спасает его.
Но ничего подобного Эрик, разумеется, не делает. Только распрямляет спину. Он Магнито, а Магнито ни перед кем не опускается на колени...
Глаза Чарльза подёргиваются прозрачной дымкой, и Эрик ощущает - как ток, скользнувший по коже, - прикосновение его руки к своей.
- Друг мой, - шепчет Чарльз, и голос у него такой же, как в лифте Пентагона, когда он, сбиваясь, на выдохе, говорил о том, что Эрик ему нужен, просто необходим сейчас. - Друг мой...порой ты слишком громко думаешь...
Логан - со своей звериной бесцеремонностью - рушит хрупкое хрустальное очарование момента, появившись словно из неоткуда и занимая место рядом с креслом Чарльза. Словно из мрамора выбитый столб.
- Профессор, - Эрика он предпочитает не замечать, даже не косится в его сторону. - Я доставил Пьетро к Хэнку.
Эрик каменеет мгновенно, хоть и принимает всё ещё с благодарностью прикосновение пальцев Чарльза к своему запястью:
- Чарльз, ты знаешь, что с ним?
Ксавье мрачнеет, глаза его вмиг заполняются тьмой. Тьмой и болью:
- Эта вакцина... Я слышал о ней. Как наивно было полагать, что мы окончательно исправили будущее...
- Любое оружие против гена X - включая также эту вакцину - нелегально, Чарльз, - подаёт голос Логан. - Разве не так? Президент издал соответствующий указ после истории со Стражами.
- Ничто не помешает тому же Президенту отменить этот указ, - парирует Эрик. - А если не он это сделает, так следующий. Я прошёл через слишком многое, чтобы в один миг уверовать в человечество.
Чарльз смотрит на него из-под ресниц с непередаваемой грустью, и когда его пальцы медленно отпускают запястье Эрика, тот едва удерживается от того, чтобы не схватиться за ускользающее касание руки друга, как за спасательный круг.
- Ты знаешь, кто разрабатывает эту чёртову вакцину? - глухо спрашивает он, отвлекая себя от несомненно глупых поступков.
Мгновение Чарльз смотрит ему прямо в глаза:
- Знаю.
- Кто? - резко выдыхает Эрик. - Скажи мне, Чарльз, кто?
Вместо Чарльза отвечает Логан, рычит, как раненый зверь, и, кажется, готов вонзить когти в грудь Эрика:
- Ты не можешь измениться, Леншерр, так? Тебе важен не твой сын, он лишь повод для того, чтобы оправдать новые убийства!
Эрик далёк от того, чтобы выдавать пафосные угрозы вхолостую. Он предпочитает действовать. А у Чарльза в доме много железа...
- Эрик.
Чарльз вновь держит его за руку, смотрит прямо в глаза, но чужеродного присутствия в разуме Леншерр не ощущает. Голос друга отрезвляет его, вырывает понемногу из чёрного водоворота ненависти.
- Пожалуйста, - глухо и тревожно говорит Чарльз, и Эрик - медленно гася кровавую пелену, застилавшую взор, - слышит в его голосе не угрозу. Только боль и сожаление. - Не делай этого.
И Эрик слушается, успокаиваясь, отворачивается от Логана.
Застывший в дверях гостиной вихрастый мальчишка - испуганные глаза скрыты под массивными очками с рубиновыми стёклами - наконец дёргается, стряхивая оцепенение, бросается к Логану, хватает за руку, то ли безмолвно прося спасти его от пугающего незнакомца, то ли собираясь отважно защищать когтистого мутанта сам.
Взор Росомахи смягчается, наполняется теплым медовым оттенком, и он подхватывает парнишку на руки, сажает на сгиб локтя, неловко-ласковым движением взлохмачивает тёмные волосы.
- Не переживай, Скотти****. Этот человек нас не тронет, - ворчит Логан и добавляет, глядя исподлобья на Эрика. - Никого из нас.
Эрик отвечает противнику долгим, немигающим взглядом, и только ладонь Чарльза, успокаивающе сжимающая его пальцы, не позволяет ему начать бой. Да ещё ребёнок на руках у Росомахи со встревоженным алым взглядом.
В гостиную торопливо спускается Хэнк, на ходу вытирая ладони полотенцем. Синий, мохнатый и расстроенный, он резко тормозит, едва заметив Эрика. Зверь в Маккое даёт о себе знать глухим гулким ворчанием, но человеческая сторона личности всё же одерживает победу, и учёный медленно кивает своему былому врагу:
- Эрик.
И только.
Чарльзу Хэнк объясняет ситуацию уже более пространно. Сыплет - щедро, словно сахар ложками в чай бухает, - научными терминами, вещает загробным голосом какие-то малопонятные и очень унылые теоретические сведения. Эрик устаёт от нагромождения бесполезных ему сведений очень быстро и бросает на Чарльза укоризненные взгляды всё чаще. Логан поддерживает его, согласившись молчаливо на временное перемирие.
И Чарльз сжаливается наконец:
- Пьетро стал жертвой эксперимента. Эрик. Сейчас я назову имя того, кто изобрёл эту сыворотку.
Леншерр подбирается внутренне, как большой охотничий пёс, сжимает ладони в кулаки, и металлические предметы вокруг него нервно и истерично дребезжат.
Все. Кроме кресла Чарльза. Эрик ещё не сошёл с ума.
Чарльз не сводит глаз со старого друга:
- ...И я прошу тебя. Не предпринимай ничего против этого человека...
- Он не человек, Чарльз, - упрямо бросает Эрик.
- Эрик, послушай...
- И он причинил вред моему сыну. Ты предлагаешь мне простить этого монстра и пригласить на чай в следующий вторник?
- Мы поможем твоему сыну, - Чарльз вцепляется в подлокотники кресла, так что белеют его тонкие изящные пальцы. - Эрик...
- Чарльз, неужели ты по-прежнему веришь в каждого, кто сбился однажды с пути?
Логан фыркает за его спиной, бесцеремонно вклинивается в разговор:
- Кто бы говорил, парень. Прекрати этот цирк одного иллюзиониста. Ты пугаешь ребёнка.
Скотти всё ещё у него на руках, смотрит сквозь алые очки, испуганно и недоверчиво распахнув тёмные глаза, и Эрик нехотя подавляет свой гнев. Ради мальчишки. И Пьетро.
- Чарльз объединил оба моих сознания, - говорит вдруг Логан, очень медленно, стиснув зубы. - Я живу этой жизнью, изменённой, новой, но у меня ещё живы воспоминания о той, другой. Я помню всё: и радость, и гнев, и боль прежнего мира. И я прекрасно помню, как верил в тебя профессор, когда все остальные уже отвернулись. Ты не просто свернул с верного пути, ты кубарем скатился с него под крутой откос, парень, совершал одну дрянную ошибку за другой. И доверять тебе после всего, что ты натворил, было верхом глупости. Скажешь, Чарльз был неправ, раз за разом призывая нас дать тебе шанс? - он замолкает и добавляет глухо, резко, отрывисто, будто сплёвывает. - Я бы убил тебя тысячу раз, если бы не эта его вера.
Логан прерывается, вздыхает, жадно втягивая воздух. Эрик не смотрит на Чарльза, но чувствует крепкое пожатие его руки. И наконец рушит последнюю стену, крепко сжимая пальцы друга в ответ.
- Пообещай мне, Эрик, - голос Чарльза звучит моляще...а ведь ему так легко просто заставить друга выполнить все необходимые условия.
- Обещаю, - глухо, стиснув зубы, бросает Леншерр. Потому что по-другому ответить невозможно. Ему не оставляют выбора. - Я не трону эту тварь, Чарльз.
И Чарльз верит ему, улыбается благодарно, и глаза его светятся нежным лазоревым светом. Верит, совершая - по категоричному мнению Логана - очередную ошибку.
- Уоррен Уортингтон II, глава корпорации Уортингтон, - ровно чеканит из-за спины профессора Хэнк. - Его сын родился с геном X...
- Огромными белоснежными крыльями за спиной? - вспоминает Эрик взъерошенного белокурого мальчишку, с опасной сноровкой крутившего в пальцах столовый нож, и Хэнк удивлённо кивает.
- Да, с крыльями. Парень постоянно пытался срезать свои перья, да только они неизменно восстанавливались.
Нож. Нож в тонких детских руках маленького ангела.
- Безутешный отец вбил в свою дурную голову, что мечта всех мутантов в мире избавиться от своего..."проклятия".
- Моего сына он, значит, за подопытную крысу держал? - Эрик щурится нехорошо, но встревоженный взгляд Ксавье ловит спокойно. - Я помню, что дал слово, Чарльз.
- Если тебе будет от этого легче, - Логан срывается на рык. - Над своим сыном он тоже нехило издевается. Но как он Пьетро поймал, ума не приложу! Парень же быстрый, что твоя комета.
- Он молчит, - отзывается Хэнк. - Хотя в его состоянии это не удивительно. Сыворотка, которую ввели ему в лаборатории Уортингтона, совершенно не доработана. Экспериментальный образец. Я извлёк пару частичек вакцины из крови Пьетро. Безумная дрянь. Уортингтон перестарался в своей безумной гонке за полным устранением гена X из организма и изобрёл чудовищную смесь. Она действительно сводит на нет любую мутацию, но есть несколько плачевных последствий...
Чарльз закрывает глаза, прячет светлый взор под ресницами, и морщится, словно ему очень больно. И Эрику достаточно этих мимических движений. Металлические решётки на окнах гостиной Ксавье плавятся, стекая на пыльный подоконник жидкими слюдяными каплями.
Но даже Логан считает нужным промолчать, только смотрит с невыносимой горькой жалостью.
- Что будет с моим сыном?..
- Он перестанет быть мутантом, - отвечает Чарльз. Единственный, кто не боится смотреть в глаза Эрику, кто достаточно силён, чтобы делить с ним боль. Сознание Чарльза обволакивает исстрадавшийся, иссушенный разум Леншерра, словно тёплое мягкое облако, успокаивая, укачивая невесомо, и Эрик благодарен, безумно благодарен старому - и единственному, чёрт возьми, единственному, самому близкому, другу - просто за то, что он рядом, что он не отворачивается малодушно. - А потом сыворотка, самоизменяя свою структуру, включит в его организме обратный процесс. Антимутацию. Если раньше Пьетро имел сверхскорость, то теперь его способности снизятся до нуля. Самое медленное движение станет для него пыткой...даже движение мысли.
- Хэнк, - Эрик почти шепчет, и Чарльз в его сознании обеспокоенно шевелится. - Ты можешь помочь Пьетро?
Хэнк выглядит так, словно из него безжалостно выпили все краски жизни:
- Если бы у меня была вакцина, которую ему ввели, я бы составил антидот! Я бы смог, Эрик, не сомневайся. Но образцов, которые мне удалось извлечь из его крови, слишком мало...
- Эрик, - говорит Чарльз, сжимая его руку, глядя снизу вверх невозможно яркими глазами, полными тоски и горечи. - О Эрик...
...Кто сказал, что Эрик Леншерр уже испытал всю существующую в мире боль?
***
У Пьетро просто огромные глаза, и Эрик видит своё отражение - слегка размытое и выпуклое - в каждом из них. Мальчишка щурится недоверчиво, и Леншерр - не желая наблюдать за тем, как исчезнет под опущенными ресницами его образ, - поспешно отводит взгляд.
- Как дела, приятель? - шепчет он, убирая со лба сына влажные пряди серебристых волос. - Не надоело валяться без дела?
Пьетро, кажется, не верит, что перед ним в самом деле Эрик. Он жмурится, отворачивается упрямо, ускользая из-под руки отца:
- Как ты прошёл? Хэнк грозился никого не пускать. Он даже Профу не позволил войти! А тот знатно прорывался.
- Твой отец сбежал из самой охраняемой тюрьмы в Штатах, - весело парирует Эрик. На самом деле он не помнит, как пробрался сюда. Просто ноги привели. - Обойти какого-то Хэнка для него не проблема!
- Ты смылся из Пентагона с моей помощью, старик, - язвит Пьетро, но расслабляется, устраивает голову на подушке поудобнее, позволяя Эрику перебирать серебрящиеся в свете ночника волосы. - Я чертовски рад тебя видеть, папка.
От простого детского обращения у Эрика - Железного Эрика - начинает совершенно неожиданно щипать в носу и неприятно жечь глаза. Пьетро наблюдает за ним, склонив голову к плечу в смешной съехавшей ночнушке, а потом спрашивает сочувственно:
- Что, совсем всё со мной плохо? Хэнк отмалчивается, но смотрит с такой, знаешь, скорбью, словно всё совсем безнадёжно. Прямо тоска берёт.
- С тобой всё будет превосходно, - яростно шипит Эрик. - А я после твоего выздоровления первым делом найду эту тварь Уортингтона, притащу её и кину тебе под ноги...
Пьетро улыбается краем белых губ, почти весело и очень нежно:
- Какой ты у меня кровожадный, папка. На что мне сдалась эта старая обезьяна? Да и Проф не одобрит такой криминал. А Профа жаль огорчать...
- Папа не кровожадный, - Эрик задерживает ладонь на прохладном лбу сына, и тот жмурится, как довольный сытый кот. - Папа просто хочет защитить тех, кого любит. Но у папы не очень хорошо получается...
- Значит, ты меня всё-таки любишь? - в голосе Пьетро слышен такой искренний восторг, что Эрик даже обижается немного. - А я знал! Я же говорил Логану!
- Так это Логан убеждает тебя в обратном? - интересуется Эрик, порядком уязвленный. - Делать тебе больше нечего, кроме как Логана слушать.
- Логан меня тоже любит, - возражает Пьетро. - И дядюшка Чарли. Но любовь ведь не всесильна. Думаешь, Уортингтон не любит своего сына? Любит и пытается помочь. Но просто не может и не знает, как. Я же не слепой. Я вижу, что, как сильно бы вы меня не любили, вы мне не поможете. Я чувствую, как жизнь замирает во мне. Без скорости я не смогу жить, пап...
Эрик одним движением сгребает Пьетро в охапку вместе с одеялом, прижимает к себе, укачивая, как Логан - маленького Скотти. И чувствует горячие капли на своей шее. Мальчишка шмыгает носом ему в плечо, цепляется холодными пальцами за спину, сминая рубашку.
- Я же говорил, что разревусь, пап, - бормочет он. - И на какие-то глупые философствования потянуло, фу-ты. Сейчас придёт Хэнк и отругает нас за эту дешёвую драму... Всё, отцепись от меня, папка! Мы же взрослые люди! - и - вопреки собственным словам - крепче сжимает рукава отцовской рубашки в побелевших пальцах.
- Я уговорю Чарльза позволить мне найти Уортингтона, - горячо и бестолково обещает сыну Эрик. - Мы вылечим тебя, а потом проучим его...
Пьетро фыркает смешливо и всё ещё немного истерично, отстраняется, вновь бессильно падая на подушку, и трогательно трёт глаза кулачками:
- Ты неисправим, папка... Эй, ты ведь никуда не уйдёшь? Я со скуки умру в этом царстве колбочек и пробирочек. И ведь ничего даже смешать нельзя...
- Я за тебя смешивать ничего не буду, - смеётся Эрик. - Даже если мы не умрём после твоих безумных экспериментов, Хэнк всё равно нас утром найдёт и прикончит.
Пьетро улыбается - уже сонно и бесцветно - тянет к себе руку отца и опускает на глаза отяжелевшие веки, прижимаясь мягкой щекой к ладони Эрика:
- Когда я выздоровлю... - шепчет он тягуче. - Смотаемся на экскурсию в Пентагон? Подразним охрану, пообедаем в местной столовке, примотаем кого-нибудь скотчем к стене? Типа традиции и всё такое...
- Обязательно, - обещает Эрик. О, он совершенно точно потом пожалеет о своих опрометчивых словах...
Пьетро что-то ещё мурлычет тихонечко и ласково, а потом засыпает, так и не выпустив из цепких лапок ладонь Эрика. И опасный террорист Магнито, угрюмо шевелящийся где-то в душе, и задёрганный нервный Леншерр из Аушвица - оба недовольные сложившейся ситуацией - всё равно отступают бледными предрассветными тенями, закапываются глубже в сознание Эрика, уступая место какому-то иному, давно забытому - и, казалось, уже истлевшему - чувству...
***
Эрику снятся белые крылья. Они скользят по его лицу, задевают ресницы почти болезненно, упрямые перья лезут в нос, раздражающе щекоча.
- Простите, - негромко говорит Уоррен - маленький, взъерошенный и растерянный - и волосы его золотятся в неверном, неуверенном утреннем свете. - Я не хотел...
И что именно он не хотел - запихивать перья в нос Эрику или быть сыном столь страшного отца - кажется каким-то совершенно не важным.
Поэтому Леншерр переворачивается на живот с твёрдым намерением немедленно провалиться обратно в сон.
- Да ладно, - невнятно бурчит он. - Ты не виноват, парень... Просто...убери свои перья, ладно?
Уоррен вспыхивает, заливается яркой краской смущения и сгребает непослушные крылья обеими руками, прижимает к груди.
- Вы не сердитесь? - робко уточняет мальчишка.
- Ты ни в чём не виноват, - повторяет Эрик.
Потому что нельзя винить детей за ошибки их отцов.
Уоррен улыбается ему - светло и нежно - и резво взмывает ввысь.
...А у комнаты почему-то нет потолка...
...Эрик просыпается в своей кровати - той, что отведена ему в особняке Ксавье, - и понятия не имеет, как он здесь оказался.
Чарльз сидит рядом с его постелью, и сквозь пелену сна Эрик видит - или чувствует - улыбку друга.
- Доброе утро, - говорит Ксавье. И добавляет скороговоркой, без предупреждения и пояснения. - Прости меня.
- За что? - сонный разум Эрика отказывается соображать, да и Чарльз выглядит слишком довольным для провинившегося в чём-то человека. - За что я должен тебя простить, Чарли?
- За иллюзию, - и поясняет, хмурясь виновато. - Ты не ходил ночью в лабораторию Хэнка. Ты бы просто не смог. Наш Зверь даже меня туда не пускает.
- То есть ты... - грозно начинает Эрик, составляя в голове полноценную картинку. И не может даже рассердиться на Чарльза - слишком пусто и сухо в истерзанной душе. - Ты внушил мне всё это? То есть я не разговаривал с Пьетро, я не смог его подбодрить... Это всё сила телепатии? Жестоко, Чарльз.
- Это была иллюзия для двоих, - прерывает его Чарльз, улыбаясь кротко. - Пьетро видел ту же ситуацию, что и ты. И так же, как ты, мальчик думает, что всё происходило в реальном мире. Ваш разговор действительно был, и Пьетро уснул, считая, что отец сидит у его кровати. Я лишь создал оболочку иллюзии, а содержимым её наполнили вы, что гораздо важнее.
И так как Леншерр угрюмо молчит, Чарльз спешит пояснить виновато:
- Это был единственный выход, Эрик! Хэнк бы не пустил тебя к сыну...
Молчание действительно затягивается. И Эрик поднимает голову, взъерошивает волосы и говорит грубовато:
- Ладно. Ладно. Я понял. Спасибо, Чарли... Хоть так... - и добавляет со жгучим отчаянием. - Знаешь, Пьетро вчера - в этой твоей иллюзии - сказал мне, что без скорости не сможет жить...
Чарльз реагирует на тоскливые слова совершенно неожиданно. Улыбается широко, сверкая белыми зубами, и говорит уверенно и звонко:
- Сможет.
Эрик смотрит непонимающе, взъерошенный, сонный и поникший горько, и тогда Чарльз повторяет:
- Сможет, Эрик. Этот крылатый мальчик...
- Уоррен, - на автомате отзывается Леншерр - весь словно напряжённая струна. - Уоррен Уортингтон-младший.
- ...он принёс Хэнку ту самую вакцину. Стащил у отца. Я связался с ним через Церебро и попросил о помощи. И мальчик откликнулся!
Эрик только моргает ошеломлённо, и тогда Чарльз, улыбаясь всё так же мягко, нежно и радостно, тянется к Эрику, горячо сжимает его ладони в своих:
- Ты что, думал, мы не справимся, Эрик? Это же что-то вроде старой сказки про добро, которое всегда побеждает зло. Между делом, надо бы прочитать детям курс лекций по международному фольклору...
...Этим утром Эрик находит у себя в волосах длинное, пушистое и белоснежное - совершенно ангельское - перо.
***
- Папка! - укоризненно кричит Эрику Пьетро в первое утро их новой жизни, слетая по лестнице особняка, словно подхваченный лёгким ветром. Хэнк скрепя сердце выпустил мальчишку из своего самодельного лазарета. - Папка, ты так и не купил мне коллекционную фигурку Капитана Америки!
Он румяный, сияющий, серебристый - и бесконечно живой. Переливающийся. Ртутный.
Но Эрик всё ещё не может побороть в себе липкий страх едва не свершившейся потери и следит напряжённым - до рези в глазах - взглядом за сверхскоростными - такими привычными - перемещениями сына по кухне
Логан, пьющий свой утренний кофе из какой-то совершенно невообразимой ведрообразной чашки, раскатисто фыркает и почему-то встаёт на сторону Леншерра:
- Не заслужил ты подарки, пацан. Мы из-за тебя столько страху натерпелись.
Маленький Скотти, причёсанный и чинно сидящий на коленях у Росомахи, поднимает глаза от кружки с молоком. Над верхней губой у него расцветают белые усы:
- А мне подарок, Логан?
Росомаха, смеясь, стирает пальцем молочные следы из-под носа мальчишки:
- О, я подарю тебе мотоцикл Harley-Davidson*****, как в "Терминаторе", малыш!
Чарльз смеётся до забавных ямочек на щеках, облокотившись на обеденный стол:
- Логан, этот фильм ещё не сняли... Не обнадёживай ребёнка раньше времени.
Росомаха мрачнеет на мгновение:
- Я виноват перед ним. Был. В прошлой жизни...
- Это было давно, Логан, - легкомысленно отзывается Пьетро. Он - тёплый и довольный - ласкаясь, как котёнок, виснет на шее Эрика, мужественно терпящего временное бедственное положение. - Слишком давно, чтобы помнить до сих пор...
Эрик ловит взгляд Чарльза, темнеет лицом:
- Кое-что не забывается, Пьетро. Никогда не забывается.
Серебристый мальчишка лишь отмахивается. Он живёт слишком быстро и не считает нужным размениваться на безумно короткие отрезки времени:
- Да брось, пап. Всё можно забыть.
Пьетро ошибается. Может быть, в силу возраста, может, - того, что все бедствия проносятся мимо него на слишком высоких скоростях.
Не всё имеет свойство пропадать бесследно в закоулках памяти.
Эрик точно знает, что никогда не сможет - как бы ему не хотелось мучительно - никогда не сумеет забыть ледяной взгляд Себастьяна Шоу; редкие, но любящие, горькие и горячие, поцелуи матери; искажённое болью лицо Чарльза, стонущего в сыром и холодном песке Кубы; пустые равнодушные стены Пентагона... И слёзы, дрожащие в глазах его собственного юного сына, ставшего жертвой жестокого эксперимента эгоистичного человека. Слёзы отчаяния, безмолвную мольбу о помощи, дрожащую в светлых глазах. И свою собственную раздражающую беспомощность, совершенную бесполезность. Абсолютную неспособность помочь тому, кого любишь.
Не всё можно забыть.
Эрик Леншерр знает это, как никто другой.
___________________________________
Примечания:
*Static Silver (неподвижное серебро) - отсылка к оригинальному прозвищу Пьетро - Quicksilver
**Уоррен Уортингтон III, Ангел/Архангел
***Вакцина, позволяющая мутантам стать обычными людьми (фильм "Люди Икс: Последняя битва")
****Скотт Саммерс, Циклоп
*****Модель мотоцикла Harley-Davidson Softail Fat Boy, ставшая легендарной в 1990 году благодаря фильмам Терминатор и Терминатор 2 с Арнольдом Шварценеггером в главной роли
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Эрик Леншерр, Пьетро Максимофф, Логан, Чарльз Ксавье
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, драма, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Пьетро не способен жить без скорости.
Эрик не способен защитить тех, кто ему дорог.
Часть 2Чарльз смотрит на Эрика так тепло, что тот даже смущается на миг.
- Ты будто безумно рад меня видеть...
Чарльз улыбается, в своей забавной и открытой манере приподнимая уголки губ:
- Я действительно рад, мой друг. Это удивляет тебя?
Он всё-таки сбрил свою смешную и жалкую бородку, подстриг волосы, и яркие глаза его почти сияют. Перед Эриком прежний Чарльз - профессор Ксавье - уверенный и умиротворённый. Лишь насмешливые солнечные блики, скачущие по гладкой поверхности колёс инвалидного кресла, упрямо отсвечивающие Леншерру в глаза, напоминают, что всё совершенно не так безоблачно...
- Немного. Учитывая то, как мы расстались в нашу последнюю встречу...
- Ты бросил на меня стадион, - Чарльз вхолостую прокручивает колёса, и может быть, это у него нервное. Но Ксавье улыбается всё так же безмятежно и даже - совсем чуть-чуть - позабавлено.
- Глупая идея была.
- Не могу не согласиться.
Наверное, Пьетро как-то не так влияет на отца, потому что - едва Чарльз поднимает ясные светлые глаза - Эрик испытывает внезапное желание упасть перед этим ненавистным креслом на колени, и горько, горячо просить прощения за всю причинённую боль...
Потому что Чарльз вновь пытается спасти его.
Потому что Чарльз всегда спасает его.
Но ничего подобного Эрик, разумеется, не делает. Только распрямляет спину. Он Магнито, а Магнито ни перед кем не опускается на колени...
Глаза Чарльза подёргиваются прозрачной дымкой, и Эрик ощущает - как ток, скользнувший по коже, - прикосновение его руки к своей.
- Друг мой, - шепчет Чарльз, и голос у него такой же, как в лифте Пентагона, когда он, сбиваясь, на выдохе, говорил о том, что Эрик ему нужен, просто необходим сейчас. - Друг мой...порой ты слишком громко думаешь...
Логан - со своей звериной бесцеремонностью - рушит хрупкое хрустальное очарование момента, появившись словно из неоткуда и занимая место рядом с креслом Чарльза. Словно из мрамора выбитый столб.
- Профессор, - Эрика он предпочитает не замечать, даже не косится в его сторону. - Я доставил Пьетро к Хэнку.
Эрик каменеет мгновенно, хоть и принимает всё ещё с благодарностью прикосновение пальцев Чарльза к своему запястью:
- Чарльз, ты знаешь, что с ним?
Ксавье мрачнеет, глаза его вмиг заполняются тьмой. Тьмой и болью:
- Эта вакцина... Я слышал о ней. Как наивно было полагать, что мы окончательно исправили будущее...
- Любое оружие против гена X - включая также эту вакцину - нелегально, Чарльз, - подаёт голос Логан. - Разве не так? Президент издал соответствующий указ после истории со Стражами.
- Ничто не помешает тому же Президенту отменить этот указ, - парирует Эрик. - А если не он это сделает, так следующий. Я прошёл через слишком многое, чтобы в один миг уверовать в человечество.
Чарльз смотрит на него из-под ресниц с непередаваемой грустью, и когда его пальцы медленно отпускают запястье Эрика, тот едва удерживается от того, чтобы не схватиться за ускользающее касание руки друга, как за спасательный круг.
- Ты знаешь, кто разрабатывает эту чёртову вакцину? - глухо спрашивает он, отвлекая себя от несомненно глупых поступков.
Мгновение Чарльз смотрит ему прямо в глаза:
- Знаю.
- Кто? - резко выдыхает Эрик. - Скажи мне, Чарльз, кто?
Вместо Чарльза отвечает Логан, рычит, как раненый зверь, и, кажется, готов вонзить когти в грудь Эрика:
- Ты не можешь измениться, Леншерр, так? Тебе важен не твой сын, он лишь повод для того, чтобы оправдать новые убийства!
Эрик далёк от того, чтобы выдавать пафосные угрозы вхолостую. Он предпочитает действовать. А у Чарльза в доме много железа...
- Эрик.
Чарльз вновь держит его за руку, смотрит прямо в глаза, но чужеродного присутствия в разуме Леншерр не ощущает. Голос друга отрезвляет его, вырывает понемногу из чёрного водоворота ненависти.
- Пожалуйста, - глухо и тревожно говорит Чарльз, и Эрик - медленно гася кровавую пелену, застилавшую взор, - слышит в его голосе не угрозу. Только боль и сожаление. - Не делай этого.
И Эрик слушается, успокаиваясь, отворачивается от Логана.
Застывший в дверях гостиной вихрастый мальчишка - испуганные глаза скрыты под массивными очками с рубиновыми стёклами - наконец дёргается, стряхивая оцепенение, бросается к Логану, хватает за руку, то ли безмолвно прося спасти его от пугающего незнакомца, то ли собираясь отважно защищать когтистого мутанта сам.
Взор Росомахи смягчается, наполняется теплым медовым оттенком, и он подхватывает парнишку на руки, сажает на сгиб локтя, неловко-ласковым движением взлохмачивает тёмные волосы.
- Не переживай, Скотти****. Этот человек нас не тронет, - ворчит Логан и добавляет, глядя исподлобья на Эрика. - Никого из нас.
Эрик отвечает противнику долгим, немигающим взглядом, и только ладонь Чарльза, успокаивающе сжимающая его пальцы, не позволяет ему начать бой. Да ещё ребёнок на руках у Росомахи со встревоженным алым взглядом.
В гостиную торопливо спускается Хэнк, на ходу вытирая ладони полотенцем. Синий, мохнатый и расстроенный, он резко тормозит, едва заметив Эрика. Зверь в Маккое даёт о себе знать глухим гулким ворчанием, но человеческая сторона личности всё же одерживает победу, и учёный медленно кивает своему былому врагу:
- Эрик.
И только.
Чарльзу Хэнк объясняет ситуацию уже более пространно. Сыплет - щедро, словно сахар ложками в чай бухает, - научными терминами, вещает загробным голосом какие-то малопонятные и очень унылые теоретические сведения. Эрик устаёт от нагромождения бесполезных ему сведений очень быстро и бросает на Чарльза укоризненные взгляды всё чаще. Логан поддерживает его, согласившись молчаливо на временное перемирие.
И Чарльз сжаливается наконец:
- Пьетро стал жертвой эксперимента. Эрик. Сейчас я назову имя того, кто изобрёл эту сыворотку.
Леншерр подбирается внутренне, как большой охотничий пёс, сжимает ладони в кулаки, и металлические предметы вокруг него нервно и истерично дребезжат.
Все. Кроме кресла Чарльза. Эрик ещё не сошёл с ума.
Чарльз не сводит глаз со старого друга:
- ...И я прошу тебя. Не предпринимай ничего против этого человека...
- Он не человек, Чарльз, - упрямо бросает Эрик.
- Эрик, послушай...
- И он причинил вред моему сыну. Ты предлагаешь мне простить этого монстра и пригласить на чай в следующий вторник?
- Мы поможем твоему сыну, - Чарльз вцепляется в подлокотники кресла, так что белеют его тонкие изящные пальцы. - Эрик...
- Чарльз, неужели ты по-прежнему веришь в каждого, кто сбился однажды с пути?
Логан фыркает за его спиной, бесцеремонно вклинивается в разговор:
- Кто бы говорил, парень. Прекрати этот цирк одного иллюзиониста. Ты пугаешь ребёнка.
Скотти всё ещё у него на руках, смотрит сквозь алые очки, испуганно и недоверчиво распахнув тёмные глаза, и Эрик нехотя подавляет свой гнев. Ради мальчишки. И Пьетро.
- Чарльз объединил оба моих сознания, - говорит вдруг Логан, очень медленно, стиснув зубы. - Я живу этой жизнью, изменённой, новой, но у меня ещё живы воспоминания о той, другой. Я помню всё: и радость, и гнев, и боль прежнего мира. И я прекрасно помню, как верил в тебя профессор, когда все остальные уже отвернулись. Ты не просто свернул с верного пути, ты кубарем скатился с него под крутой откос, парень, совершал одну дрянную ошибку за другой. И доверять тебе после всего, что ты натворил, было верхом глупости. Скажешь, Чарльз был неправ, раз за разом призывая нас дать тебе шанс? - он замолкает и добавляет глухо, резко, отрывисто, будто сплёвывает. - Я бы убил тебя тысячу раз, если бы не эта его вера.
Логан прерывается, вздыхает, жадно втягивая воздух. Эрик не смотрит на Чарльза, но чувствует крепкое пожатие его руки. И наконец рушит последнюю стену, крепко сжимая пальцы друга в ответ.
- Пообещай мне, Эрик, - голос Чарльза звучит моляще...а ведь ему так легко просто заставить друга выполнить все необходимые условия.
- Обещаю, - глухо, стиснув зубы, бросает Леншерр. Потому что по-другому ответить невозможно. Ему не оставляют выбора. - Я не трону эту тварь, Чарльз.
И Чарльз верит ему, улыбается благодарно, и глаза его светятся нежным лазоревым светом. Верит, совершая - по категоричному мнению Логана - очередную ошибку.
- Уоррен Уортингтон II, глава корпорации Уортингтон, - ровно чеканит из-за спины профессора Хэнк. - Его сын родился с геном X...
- Огромными белоснежными крыльями за спиной? - вспоминает Эрик взъерошенного белокурого мальчишку, с опасной сноровкой крутившего в пальцах столовый нож, и Хэнк удивлённо кивает.
- Да, с крыльями. Парень постоянно пытался срезать свои перья, да только они неизменно восстанавливались.
Нож. Нож в тонких детских руках маленького ангела.
- Безутешный отец вбил в свою дурную голову, что мечта всех мутантов в мире избавиться от своего..."проклятия".
- Моего сына он, значит, за подопытную крысу держал? - Эрик щурится нехорошо, но встревоженный взгляд Ксавье ловит спокойно. - Я помню, что дал слово, Чарльз.
- Если тебе будет от этого легче, - Логан срывается на рык. - Над своим сыном он тоже нехило издевается. Но как он Пьетро поймал, ума не приложу! Парень же быстрый, что твоя комета.
- Он молчит, - отзывается Хэнк. - Хотя в его состоянии это не удивительно. Сыворотка, которую ввели ему в лаборатории Уортингтона, совершенно не доработана. Экспериментальный образец. Я извлёк пару частичек вакцины из крови Пьетро. Безумная дрянь. Уортингтон перестарался в своей безумной гонке за полным устранением гена X из организма и изобрёл чудовищную смесь. Она действительно сводит на нет любую мутацию, но есть несколько плачевных последствий...
Чарльз закрывает глаза, прячет светлый взор под ресницами, и морщится, словно ему очень больно. И Эрику достаточно этих мимических движений. Металлические решётки на окнах гостиной Ксавье плавятся, стекая на пыльный подоконник жидкими слюдяными каплями.
Но даже Логан считает нужным промолчать, только смотрит с невыносимой горькой жалостью.
- Что будет с моим сыном?..
- Он перестанет быть мутантом, - отвечает Чарльз. Единственный, кто не боится смотреть в глаза Эрику, кто достаточно силён, чтобы делить с ним боль. Сознание Чарльза обволакивает исстрадавшийся, иссушенный разум Леншерра, словно тёплое мягкое облако, успокаивая, укачивая невесомо, и Эрик благодарен, безумно благодарен старому - и единственному, чёрт возьми, единственному, самому близкому, другу - просто за то, что он рядом, что он не отворачивается малодушно. - А потом сыворотка, самоизменяя свою структуру, включит в его организме обратный процесс. Антимутацию. Если раньше Пьетро имел сверхскорость, то теперь его способности снизятся до нуля. Самое медленное движение станет для него пыткой...даже движение мысли.
- Хэнк, - Эрик почти шепчет, и Чарльз в его сознании обеспокоенно шевелится. - Ты можешь помочь Пьетро?
Хэнк выглядит так, словно из него безжалостно выпили все краски жизни:
- Если бы у меня была вакцина, которую ему ввели, я бы составил антидот! Я бы смог, Эрик, не сомневайся. Но образцов, которые мне удалось извлечь из его крови, слишком мало...
- Эрик, - говорит Чарльз, сжимая его руку, глядя снизу вверх невозможно яркими глазами, полными тоски и горечи. - О Эрик...
...Кто сказал, что Эрик Леншерр уже испытал всю существующую в мире боль?
***
У Пьетро просто огромные глаза, и Эрик видит своё отражение - слегка размытое и выпуклое - в каждом из них. Мальчишка щурится недоверчиво, и Леншерр - не желая наблюдать за тем, как исчезнет под опущенными ресницами его образ, - поспешно отводит взгляд.
- Как дела, приятель? - шепчет он, убирая со лба сына влажные пряди серебристых волос. - Не надоело валяться без дела?
Пьетро, кажется, не верит, что перед ним в самом деле Эрик. Он жмурится, отворачивается упрямо, ускользая из-под руки отца:
- Как ты прошёл? Хэнк грозился никого не пускать. Он даже Профу не позволил войти! А тот знатно прорывался.
- Твой отец сбежал из самой охраняемой тюрьмы в Штатах, - весело парирует Эрик. На самом деле он не помнит, как пробрался сюда. Просто ноги привели. - Обойти какого-то Хэнка для него не проблема!
- Ты смылся из Пентагона с моей помощью, старик, - язвит Пьетро, но расслабляется, устраивает голову на подушке поудобнее, позволяя Эрику перебирать серебрящиеся в свете ночника волосы. - Я чертовски рад тебя видеть, папка.
От простого детского обращения у Эрика - Железного Эрика - начинает совершенно неожиданно щипать в носу и неприятно жечь глаза. Пьетро наблюдает за ним, склонив голову к плечу в смешной съехавшей ночнушке, а потом спрашивает сочувственно:
- Что, совсем всё со мной плохо? Хэнк отмалчивается, но смотрит с такой, знаешь, скорбью, словно всё совсем безнадёжно. Прямо тоска берёт.
- С тобой всё будет превосходно, - яростно шипит Эрик. - А я после твоего выздоровления первым делом найду эту тварь Уортингтона, притащу её и кину тебе под ноги...
Пьетро улыбается краем белых губ, почти весело и очень нежно:
- Какой ты у меня кровожадный, папка. На что мне сдалась эта старая обезьяна? Да и Проф не одобрит такой криминал. А Профа жаль огорчать...
- Папа не кровожадный, - Эрик задерживает ладонь на прохладном лбу сына, и тот жмурится, как довольный сытый кот. - Папа просто хочет защитить тех, кого любит. Но у папы не очень хорошо получается...
- Значит, ты меня всё-таки любишь? - в голосе Пьетро слышен такой искренний восторг, что Эрик даже обижается немного. - А я знал! Я же говорил Логану!
- Так это Логан убеждает тебя в обратном? - интересуется Эрик, порядком уязвленный. - Делать тебе больше нечего, кроме как Логана слушать.
- Логан меня тоже любит, - возражает Пьетро. - И дядюшка Чарли. Но любовь ведь не всесильна. Думаешь, Уортингтон не любит своего сына? Любит и пытается помочь. Но просто не может и не знает, как. Я же не слепой. Я вижу, что, как сильно бы вы меня не любили, вы мне не поможете. Я чувствую, как жизнь замирает во мне. Без скорости я не смогу жить, пап...
Эрик одним движением сгребает Пьетро в охапку вместе с одеялом, прижимает к себе, укачивая, как Логан - маленького Скотти. И чувствует горячие капли на своей шее. Мальчишка шмыгает носом ему в плечо, цепляется холодными пальцами за спину, сминая рубашку.
- Я же говорил, что разревусь, пап, - бормочет он. - И на какие-то глупые философствования потянуло, фу-ты. Сейчас придёт Хэнк и отругает нас за эту дешёвую драму... Всё, отцепись от меня, папка! Мы же взрослые люди! - и - вопреки собственным словам - крепче сжимает рукава отцовской рубашки в побелевших пальцах.
- Я уговорю Чарльза позволить мне найти Уортингтона, - горячо и бестолково обещает сыну Эрик. - Мы вылечим тебя, а потом проучим его...
Пьетро фыркает смешливо и всё ещё немного истерично, отстраняется, вновь бессильно падая на подушку, и трогательно трёт глаза кулачками:
- Ты неисправим, папка... Эй, ты ведь никуда не уйдёшь? Я со скуки умру в этом царстве колбочек и пробирочек. И ведь ничего даже смешать нельзя...
- Я за тебя смешивать ничего не буду, - смеётся Эрик. - Даже если мы не умрём после твоих безумных экспериментов, Хэнк всё равно нас утром найдёт и прикончит.
Пьетро улыбается - уже сонно и бесцветно - тянет к себе руку отца и опускает на глаза отяжелевшие веки, прижимаясь мягкой щекой к ладони Эрика:
- Когда я выздоровлю... - шепчет он тягуче. - Смотаемся на экскурсию в Пентагон? Подразним охрану, пообедаем в местной столовке, примотаем кого-нибудь скотчем к стене? Типа традиции и всё такое...
- Обязательно, - обещает Эрик. О, он совершенно точно потом пожалеет о своих опрометчивых словах...
Пьетро что-то ещё мурлычет тихонечко и ласково, а потом засыпает, так и не выпустив из цепких лапок ладонь Эрика. И опасный террорист Магнито, угрюмо шевелящийся где-то в душе, и задёрганный нервный Леншерр из Аушвица - оба недовольные сложившейся ситуацией - всё равно отступают бледными предрассветными тенями, закапываются глубже в сознание Эрика, уступая место какому-то иному, давно забытому - и, казалось, уже истлевшему - чувству...
***
Эрику снятся белые крылья. Они скользят по его лицу, задевают ресницы почти болезненно, упрямые перья лезут в нос, раздражающе щекоча.
- Простите, - негромко говорит Уоррен - маленький, взъерошенный и растерянный - и волосы его золотятся в неверном, неуверенном утреннем свете. - Я не хотел...
И что именно он не хотел - запихивать перья в нос Эрику или быть сыном столь страшного отца - кажется каким-то совершенно не важным.
Поэтому Леншерр переворачивается на живот с твёрдым намерением немедленно провалиться обратно в сон.
- Да ладно, - невнятно бурчит он. - Ты не виноват, парень... Просто...убери свои перья, ладно?
Уоррен вспыхивает, заливается яркой краской смущения и сгребает непослушные крылья обеими руками, прижимает к груди.
- Вы не сердитесь? - робко уточняет мальчишка.
- Ты ни в чём не виноват, - повторяет Эрик.
Потому что нельзя винить детей за ошибки их отцов.
Уоррен улыбается ему - светло и нежно - и резво взмывает ввысь.
...А у комнаты почему-то нет потолка...
...Эрик просыпается в своей кровати - той, что отведена ему в особняке Ксавье, - и понятия не имеет, как он здесь оказался.
Чарльз сидит рядом с его постелью, и сквозь пелену сна Эрик видит - или чувствует - улыбку друга.
- Доброе утро, - говорит Ксавье. И добавляет скороговоркой, без предупреждения и пояснения. - Прости меня.
- За что? - сонный разум Эрика отказывается соображать, да и Чарльз выглядит слишком довольным для провинившегося в чём-то человека. - За что я должен тебя простить, Чарли?
- За иллюзию, - и поясняет, хмурясь виновато. - Ты не ходил ночью в лабораторию Хэнка. Ты бы просто не смог. Наш Зверь даже меня туда не пускает.
- То есть ты... - грозно начинает Эрик, составляя в голове полноценную картинку. И не может даже рассердиться на Чарльза - слишком пусто и сухо в истерзанной душе. - Ты внушил мне всё это? То есть я не разговаривал с Пьетро, я не смог его подбодрить... Это всё сила телепатии? Жестоко, Чарльз.
- Это была иллюзия для двоих, - прерывает его Чарльз, улыбаясь кротко. - Пьетро видел ту же ситуацию, что и ты. И так же, как ты, мальчик думает, что всё происходило в реальном мире. Ваш разговор действительно был, и Пьетро уснул, считая, что отец сидит у его кровати. Я лишь создал оболочку иллюзии, а содержимым её наполнили вы, что гораздо важнее.
И так как Леншерр угрюмо молчит, Чарльз спешит пояснить виновато:
- Это был единственный выход, Эрик! Хэнк бы не пустил тебя к сыну...
Молчание действительно затягивается. И Эрик поднимает голову, взъерошивает волосы и говорит грубовато:
- Ладно. Ладно. Я понял. Спасибо, Чарли... Хоть так... - и добавляет со жгучим отчаянием. - Знаешь, Пьетро вчера - в этой твоей иллюзии - сказал мне, что без скорости не сможет жить...
Чарльз реагирует на тоскливые слова совершенно неожиданно. Улыбается широко, сверкая белыми зубами, и говорит уверенно и звонко:
- Сможет.
Эрик смотрит непонимающе, взъерошенный, сонный и поникший горько, и тогда Чарльз повторяет:
- Сможет, Эрик. Этот крылатый мальчик...
- Уоррен, - на автомате отзывается Леншерр - весь словно напряжённая струна. - Уоррен Уортингтон-младший.
- ...он принёс Хэнку ту самую вакцину. Стащил у отца. Я связался с ним через Церебро и попросил о помощи. И мальчик откликнулся!
Эрик только моргает ошеломлённо, и тогда Чарльз, улыбаясь всё так же мягко, нежно и радостно, тянется к Эрику, горячо сжимает его ладони в своих:
- Ты что, думал, мы не справимся, Эрик? Это же что-то вроде старой сказки про добро, которое всегда побеждает зло. Между делом, надо бы прочитать детям курс лекций по международному фольклору...
...Этим утром Эрик находит у себя в волосах длинное, пушистое и белоснежное - совершенно ангельское - перо.
***
- Папка! - укоризненно кричит Эрику Пьетро в первое утро их новой жизни, слетая по лестнице особняка, словно подхваченный лёгким ветром. Хэнк скрепя сердце выпустил мальчишку из своего самодельного лазарета. - Папка, ты так и не купил мне коллекционную фигурку Капитана Америки!
Он румяный, сияющий, серебристый - и бесконечно живой. Переливающийся. Ртутный.
Но Эрик всё ещё не может побороть в себе липкий страх едва не свершившейся потери и следит напряжённым - до рези в глазах - взглядом за сверхскоростными - такими привычными - перемещениями сына по кухне
Логан, пьющий свой утренний кофе из какой-то совершенно невообразимой ведрообразной чашки, раскатисто фыркает и почему-то встаёт на сторону Леншерра:
- Не заслужил ты подарки, пацан. Мы из-за тебя столько страху натерпелись.
Маленький Скотти, причёсанный и чинно сидящий на коленях у Росомахи, поднимает глаза от кружки с молоком. Над верхней губой у него расцветают белые усы:
- А мне подарок, Логан?
Росомаха, смеясь, стирает пальцем молочные следы из-под носа мальчишки:
- О, я подарю тебе мотоцикл Harley-Davidson*****, как в "Терминаторе", малыш!
Чарльз смеётся до забавных ямочек на щеках, облокотившись на обеденный стол:
- Логан, этот фильм ещё не сняли... Не обнадёживай ребёнка раньше времени.
Росомаха мрачнеет на мгновение:
- Я виноват перед ним. Был. В прошлой жизни...
- Это было давно, Логан, - легкомысленно отзывается Пьетро. Он - тёплый и довольный - ласкаясь, как котёнок, виснет на шее Эрика, мужественно терпящего временное бедственное положение. - Слишком давно, чтобы помнить до сих пор...
Эрик ловит взгляд Чарльза, темнеет лицом:
- Кое-что не забывается, Пьетро. Никогда не забывается.
Серебристый мальчишка лишь отмахивается. Он живёт слишком быстро и не считает нужным размениваться на безумно короткие отрезки времени:
- Да брось, пап. Всё можно забыть.
Пьетро ошибается. Может быть, в силу возраста, может, - того, что все бедствия проносятся мимо него на слишком высоких скоростях.
Не всё имеет свойство пропадать бесследно в закоулках памяти.
Эрик точно знает, что никогда не сможет - как бы ему не хотелось мучительно - никогда не сумеет забыть ледяной взгляд Себастьяна Шоу; редкие, но любящие, горькие и горячие, поцелуи матери; искажённое болью лицо Чарльза, стонущего в сыром и холодном песке Кубы; пустые равнодушные стены Пентагона... И слёзы, дрожащие в глазах его собственного юного сына, ставшего жертвой жестокого эксперимента эгоистичного человека. Слёзы отчаяния, безмолвную мольбу о помощи, дрожащую в светлых глазах. И свою собственную раздражающую беспомощность, совершенную бесполезность. Абсолютную неспособность помочь тому, кого любишь.
Не всё можно забыть.
Эрик Леншерр знает это, как никто другой.
___________________________________
Примечания:
*Static Silver (неподвижное серебро) - отсылка к оригинальному прозвищу Пьетро - Quicksilver
**Уоррен Уортингтон III, Ангел/Архангел
***Вакцина, позволяющая мутантам стать обычными людьми (фильм "Люди Икс: Последняя битва")
****Скотт Саммерс, Циклоп
*****Модель мотоцикла Harley-Davidson Softail Fat Boy, ставшая легендарной в 1990 году благодаря фильмам Терминатор и Терминатор 2 с Арнольдом Шварценеггером в главной роли
@темы: "Люди X"
Название: Static Silver
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Эрик Леншерр, Пьетро Максимофф, Логан, Чарльз Ксавье
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, драма, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Пьетро не способен жить без скорости.
Эрик не способен защитить тех, кто ему дорог.
Часть 1В самолёте Эрик слышит, как этот дикий когтистый парень, постоянно и ужасно раздражающе маячащий за спиной Чарльза, - Логан, кажется, - угрюмой скороговоркой бормочет себе под нос, растерянно фыркая и сжимая тяжёлые кулаки:
- Не волноваться, она сказала...чёртовы путешествия во времени, не волноваться, так, Китти?..
Эрик искренне недоумевает. О чём вообще может волноваться брутальный бессмертный мутант да ещё и с такой мелочью, как боевые когти в запасе?..
Логан смотрит на него исподлобья, строго и горько, без сомнения осуждая:
- Ты бездушный монстр с мозгами из металла. Что ты вообще знаешь о желании защитить кого-то кроме себя?
Эрик предупреждающе щурится. Он на свободе, он чувствует, как стремительно скользят по венам, с опасным весельем искрятся цветными искрами в сосудах, просыпаясь после долгого болезненного сна, его силы. Логан сердито скалится уголком губ, по-звериному безошибочно чуя его намерения, и костяные когти разрезают воздух с тихим свистом. Но ладонь Чарльза аккуратно и бесстрашно ложится на запястье Росомахи - узкие подрагивающие пальцы поверх набрякших угрожающе вен - и тот успокаивается, медленно, как сильный зверь, которого треплет по лохматой гриве хозяин. Втягивает когти, расслабляет напряжённые плечи и ворчит негромко.
Эрик отворачивается так резко, что щёлкает что-то неприятно в шее. Какого чёрта он должен о ком-то волноваться?
Десять лет в Пентагоне, взаперти, в отвратительной стеклянной духоте иссушили его душу, тот самый пресловутый и бессмысленный фантомный образ, слова о котором выцеживает из своего гулкого горла Логан... Десять чёртовых лет. Без возможности прикоснуться к металлу, почувствовать ответную нетерпеливую дрожь магнетической силы в кончиках пальцев, ласковую щекотку под кожей. Без возможности бороться за права мутантов - Эрика, грозного ферзя среди безвольных пешек, бесцеремонно вышвырнули с шахматной доски, лишив его армию всех козырей сразу. Без возможности помочь друзьям, которые ждали его, теряли надежду, умирали, и его имя тяжёлой каплей горького яда повисало на их бескровных губах. Десять лет, безжалостно пытавшихся отнять у него самые тёплые воспоминания, за которые он цеплялся холодеющими пальцами, как за спасательный круг, - воспоминания о звонком родном голосе Чарльза и его безумно ярких глазах...
Десять лет одиночества.
Что-то замкнуло в душе за эту маленькую вечность в стеклянной игрушечной коробке. Эрик больше не собирается расходовать свои внутренние силы на смешные бесполезные чувства.
...А о Чарльзе позаботится этот когтистый зверь с неиссякаемыми родниками горячей боли в светлом взгляде.
***
Пьетро не собирается оставлять Эрика одного.
Он приходит однажды - влетает в дом серебристым вихрем - сваливает на колени недоумевающему Леншерру, замершему с чашкой скучного утреннего кофе в руке, необъёмную сумку с Pink Floyd, похожую на пышный чёрный пончик, кидает сверху, дополняя композицию, потрёпанного плюшевого пса с оторванным носом и коллекционную - грубо и неловко слепленную, видимо, одну из первых, - фигурку Капитана Америки. Капитан попадает пластмассовой ногой в чашку с кофе, роняет туда же щит, но всё же мужественно терпит пытки.
В отличие от Эрика.
В костюме Пьетро много металла - тяжёлые цепочки, позванивающие застёжками молнии, заклёпки, неуместно тяжёлые бунтарские браслеты на тонких почти детских запястьях. Эрик цепляет мальчишку за всё сразу, и тот отлетает к стене под действием магнетической силы:
- Я не терплю неожиданных вторжений.
Конечно, Эрик помнит, что паренёк оказал ему неплохую услугу, вытащив из Пентагона, и потому действительно серьёзных действий предпринимать не собирается. Но припугнуть стоит.
Несносный серебристый ребёнок смеётся слишком задорно для человека, распластанного по стене в метре от пола:
- О, точно, надо было тебя предупредить, наверное! Из головы вылетело, не сердись, мужик. Вот вылетело и всё. Только что было и уже...
Эрик отпускает его, отчаявшись, но Пьетро не собирается падать. За какое-то мгновение, которое Эрик упустил из виду, парнишка преодолевает расстояние от стены до дивана и прыгает на него с размаху, роняя попутно многострадальную чашку с кофе. Капитан Америка утопает в ворсе ковра, и кофейная гуща опасно шевелится вокруг его фигурки, с жадным чавканьем затягивая щит на глубину.
Возмущению Пьетро нет предела:
- Эй, это же был коллекционный Кэп! Ты испортил его своим кофе. Тебе придётся купить мне нового. И пончик. Два пончика. И ракетки, я свои забыл дома... А когда я не играю в пинг-понг я становлюсь опасным и неудержимым, как Рэмбо. Ты ведь этого не хочешь?.. А впрочем, ладно, с ракетками я и сам разберусь.
Секунда - и взметнувшийся лохматый вихрь швыряет в лицо опешившему Эрику что-то круглое и маленькое, гладкое, издающее резкий запах новенькой резины. Ракетка...чёрт.
- ...Что ты задумал? - блекло и бессильно спрашивает Леншерр у улыбающегося во весь рот Пьетро. - Чарльз опомнился и решил всё же прикончить меня? С твоим содействием это немудрено...
- Чарли? - Пьетро хохочет во весь рот, во все свои сверкающие белые зубы. - Дядюшка Чарли и мухи не обидит, мужик! Крутой он парень, что за глупость вы не поделили?
- Господство над миром, - угрюмо бормочет Эрик - и тут же задыхается, потому что в следующий момент его равновесие - душевное и пространственное - нарушается повисшим на плечах мальчишкой. Ребёнок обвивает его шею руками в совершенно железной хватке, и стальные браслеты впиваются в кожу Леншерра под затылком и ухом.
- Вот прям над всем-всем миром? - восторженно и очень быстро - слишком быстро для нормального человеческого слуха - бормочет Пьетро. - У тебя есть план, да? Скажи, что у тебя есть план! О, это же просто великолепно, пап!..
Металлические заклёпки на вычурном костюме парнишки вновь звенят - почти истерически - и Эрик чувствует, что весь его хвалёный самоконтроль летит в бездну.
- Погоди-ка...ты как меня сейчас назвал?..
Пьетро смотрит на него из-под ресниц почти сочувственно:
- Ты не знал? Вот прям совсем? И не догадывался? Мне мама сказала, она тебя узнала по телевизору, когда ты стадионами швырялся. Честно скажу, глупо это выглядело, пап! Грубая сила там и всё такое... А потом Хэнк провёл какие-то тесты - я ненавижу уколы, но пришлось потерпеть ради интереса. В общем, мы с тобой типа родные, вот.
Эрик вздыхает так глубоко и судорожно, что лёгкие чуть не выпрыгивают из груди.
Ему с его судьбой терять всех, кто становится ему хоть немного близок и дорог, просто запрещено вступать с кем-либо в социальное взаимодействие. Он уже потерял мать, Чарльза...ещё раз Чарльза... Теперь вот этот серебристый и металлический непоседливый ребёнок рвётся втиснуться в чужое личное пространство... Бестолковый мальчишка не знает, не подозревает, что к Эрику Леншерру - к Магнито - нельзя, под страхом смерти нельзя, приближаться.
Тёплая ладонь ложится на его опущенную голову, и Пьетро быстро гладит новоиспечённого отца по волосам, смахивая давящие мёртвым грузом на затылок мысли:
- Ничего. Ничего, пап. Ты привыкнешь...
***
Голос Хэнка - густой, встревоженный и гулкий, словно из бочки, - звучит в телефонной трубке настолько неожиданно, что Эрик сминает цифровой диск на корпусе старенького агрегата. Просто потому, что тот из металла. И потому что Хэнк - благородный и добрый Хэнк - не может позвонить ему - Магнито, всемирно известному террористу, - просто так, чтобы поболтать о цветении весенних крокусов.
- Хэнк, - хрипло выдыхает Леншерр. - Хэнк, что случилось?
И это почти не вопрос, и в те долгие секунды, пока Маккой собирает в своей - безусловно умной - голове мысли в одну кучу, Эрик искренне старается, неловко подражая Эмме Фрост, кристаллизовать своё бешено стучащее сердце и вспомнить о великолепной выдержке, предмете полумифических легенд, бродивших в своё время среди стражей его камеры в Пентагоне. Метафоры не помогают, потому что если что-то с Чарльзом...
- Чарльз попросил меня позвонить, - Хэнк наконец собирается со всеми своими душевными силами, неловко прячет неприязнь к Эрику глубоко под синюю шкуру. - Он...слегка занят.
Занят. Занят.
И это не новость, потому что "прощай, дружище" - и вновь бесконечность разлуки. И к дьяволу тот факт, что Эрик уже второй год старательно не носит шлем. Хотя мог бы. У него новый шлем, чужой - полиция сняла его с пойманного каким-то чудом агрессивного мутанта Джаггернаута, а потом потеряла...не без помощи Пьетро, если честно. Пьетро, задумавшего преподнести отцу "супер-пупер-неподражаемый подарок!" Мальчишка не знает о назначении этой груды металла, криво и неряшливо слепленной, с огромной трещиной вдоль затылочной части. Иначе выкинул бы сразу. Потому что любит "дядюшку Чарльза" всем своим горячим детским сердцем.
Пьетро не отходит от Эрика, с бесцеремонной постоянностью нарушает его личное пространство, обнимается, обхватывая шею тонкими сильными руками, заглядывает в глаза, как верный щенок. Только разве что хвостом не виляет. И - ладно, может и стоит признать, - Эрик против своей воли, кажется, привязывается к сыну. В жилах непоседливого Пьетро всё же течёт его кровь - кровь Леншерра, кровь Магнито. И к тому же...ребёнок - своей лаской, непрекращающейся звонкой болтовнёй, умением заполнять всё вокруг - всё же умудряется раскрашивать цветными яркими кляксами белый холст его вечного холодного одиночества.
Итак, Эрик честно старается не надевать шлем. В какой-то степени и из соображений гигиены. Потная лохматая голова Джаггернаута, во всех красках расписанная сыном, не внушает ему доверия.
Но Чарльз всё равно - то ли закопав воспоминания о былой дружбе слишком глубоко, то ли деликатно стараясь не мешать Эрику своим присутствием - не стучится больше к нему в голову, не отвечает на робкие ментальные сообщения, посылаемые другом наугад, в космическую пустоту.
- И что же Чарльз просил передать? - горько-насмешливо бросает Эрик в трубку, и Хэнк рычит негромко, сдерживаясь. Он ненавидит бывшего союзника всеми клеточками своего мутировавшего организма, и Зверь рвётся из него, раздирая когтями мохнатую оболочку.
- Что ты знаешь о местонахождении Пьетро? - как на духу выпаливает Генри, и Эрику слышно, как он едва слышно бурчит себе под нос, успокаивая разбушевавшуюся ярость.
- Пьетро? - Эрик холодеет, и металлические предметы в кухне - холодильник, плита, тостер, вечно выдающий подгоревшие хлебцы, - взволнованно подрагивают, ощущая беспокойство хозяина.
Потому что Пьетро крутился рядом беспокойным серебристым волчком всего два дня назад, носился беспокойно из угла в угол, с подозрительным аппетитом уминал горькую холостяцкую кашу, наспех сваренную отцом...вёл себя как обычно, как всегда ведёт себя Пьетро.
- Последний раз, когда я его видел, он собирался на занятие к Чарльзу, - Эрик слышит, как изумлённо замирает Хэнк и с трудом давит мрачную усмешку. - Да, мой сын поделился со мной этой мелочью. Я не против, приятель. Признаю, Чарльз даст ему гораздо больше разносторонних теоретических знаний, чем я, и вместе с Пьетро мы сумеем их направить...в нужное русло.
Он лукавит - потому что дразнить Хэнка всегда весело - так как прекрасно знает, что если в добром, ласковом Пьетро и есть тёмная сторона, то её хватает только на то, чтобы притаскивать периодически из магазинов всего мира футболки с забавными принтами да упрямо наводнять комнату отца коробками с фруктовой жевательной резинкой и лимонными карамельками.
Маккой ругается себе под нос и выдаёт в трубку рыком:
- Хорошо. Может, оно и к лучшему, что ты знаешь, Леншерр... Однако вопрос остаётся вопросом. Пьетро не пришёл на занятие. Так где он?
- Мой сын - непоседливый мальчишка, - Эрик пожимает плечами, и тостер за его спиной слетает на пол, красноречиво указывая на то, что хозяин напрасно крепится и борется с беспокойством. Леншерр, однако, продолжает играть. Он же стальной. Железный Эрик. Хэнку совершенно не обязательно знать о его тайных страхах. - Одной ногой он может быть в Париже, другой в Мексике...
- Его нет ни в Париже, ни в Мексике! - не выдерживает Хэнк, рычит прямо в трубку, и Эрик слегка отодвигает её от уха, словно ожидая, что сейчас щёку опалит горячим влажным дыханием разъярённого зверя. - Чарльз искал его через Церебро...
Эрик молчит. Церебро в руках Чарльза почти всесилен - Чарльз совершенно точно всесилен - и глупо возлагать надежды на неуверенное "вышел из строя".
- Мы не нашли ни следа Пьетро, ни даже тени. Он просто пропал с радара, словно его и не было, как и его сил, - выдыхает Хэнк, горько и тяжело, одним мощным ударом загоняя Зверя в грудную клетку, за рёбра.
На кухне, за спиной Эрика с треском взрывается металлический кран, и ледяные брызги - вопреки всем законам физики - взмывают к потолку, кружась в неистовом вихре. И плевать на все игры, плевать на необходимость скрываться под маской.
- И что это, чёрт возьми, должно означать? Где мой сын?..
И дело даже не в каких-то пресловутых отцовских чувствах, а в том, что никто не смеет посягать на то, что принадлежит Эрику Леншерру.
***
Пьетро появляется во дворе Эрика тем же вечером, весьма не традиционным для него способом. Он ухмыляется во весь рот, неловко кривя искусанные в кровь губы, воинственно встряхивает спутанными волосами, завившимися в трогательные колечки, отбрасывая особенно непослушные пряди с лица, а за спиной у мальчишки мерно вздрагивают два огромных белоснежных крыла со встрёпанными перьями, как у какого-нибудь лирического лебедя. Крылья чужие - принадлежат совсем юному пареньку, лет десяти, не больше, с круглыми глазами, доверху наполненными испугом - вот-вот выплеснется наружу, заставит слипнуться ресницы, намочит щёки солёными брызгами. У него худые острые плечи и голубая футболка не по размеру.
Пьетро висит в воздухе непривычно неподвижным грузом, судорожно цепляясь за тонкие руки держащего его мутанта.
Эрик стоит, тяжело опираясь на просевшие под его локтём металлические перила, смотрит исподлобья, хмуро и недобро. Крылатый неловко кружит, снижаясь, над его головой, бросая мрачные тени от крыльев на опущенное лицо, угрожающе оттеняя глаза. Касается холодной земли пятками - и он, и Пьетро босиком - и осторожно опускает свою ношу в напряжённые руки Эрика.
- Пикирую, - неразборчиво бормочет Пьетро отцу в плечо и застывает, бессильно свесив руки, и колени у него подгибаются. - Привет, пап...
Крылатый мальчишка смотрит на них, неловко переступая босыми ногами, и ресницы его всё же смачивает выплеснувшаяся боль.
- Ты привёл друга? - негромкий вопрос Эрика приходится в пушистый висок Пьетро, и мальчишка шевелится в его руках, вздыхает тяжело, обжигая плечо дыханием.
- Это Уоррен**. Чертовски хороший парень, хоть и мелкий. И кажется, это он меня привёл, - Пьетро трётся кончиком носа о футболку Эрика, собирая ткань в мягкие волны складок, и его движения подозрительно медленные и пропитанные какой-то непривычной - слишком горькой для него, вечно весёлого, - нежностью. - Пап, а меня пытали... Мерзко и нечестно.
Уоррен отшатывается испуганно, и все пёрышки на его сильных крыльях трепещут, когда металлическая ограда, окружающая временное пристанище Леншерра, с оглушительным треском вырывая прутья из сырой земли - словно нож из открытой раны - сминается в одну бесформенную массу и гулко дрожит, и гудит натужно, словно в истерике бьётся.
- ...Потому что я мутант, - тихо, с какой-то неуместной гордостью заканчивает Пьетро и медленно, словно сломанная кукла, опускается на крыльцо, повисая на руках отца.
Эрик думает, что если он сейчас в порыве безумной ярости пришпилит кого-нибудь - желательно, не одну абстрактную фигуру, а несколько - к стене дома, как бабочку булавкой, то его оправдает даже Чарльз.
***
Пьетро обожает, когда всё внимание приковано к нему. Он поднимает шум даже из-за крошечной царапины, суетится, упрямо пихает повреждённый участок кожи в лицо Эрику, восклицает что-то расстроенным голосом и заставляет дуть на больное место. И всё это чудовищно глупо, раздражающе и абсолютно не достойно всемирно известного злодея уровня Магнито...но сейчас Эрик предпочёл бы, чтобы его сын жаловался, стенал и всеми силами привлекал к себе внимание.
Пьетро лежит на отцовской кровати - безмолвный, с искусанными, истерзанными губами, сжатыми так крепко, что, кажется, ничем не разомкнёшь, - щурится почти болезненно, упрямо отворачиваясь от окна, сквозь мутное стекло которого просачиваются любопытные тёплые лучи алого заходящего солнца. Непривычно, совершенно не естественно бездвижный... Он едва реагирует на попытки Эрика пробить стену его равнодушия даже тогда, когда тот устраивает ледяной - внешне бесстрастный - допрос.
- Было больно, - повторяет мальчишка бесцветно, и от неловкой - деланной и жуткой - улыбки его белые губы трескаются, и тёмная кровь стекает прямо в уголок рта, и он даже не слизывает капли. - И мне что-то кололи. Я больше не могу бегать, кажется... Я больше ничего не могу.
Эрик вытирает кровавые разводы с губ сына своей ладонью - так осторожно и мягко, как только может, - и Пьетро смотрит на него из-под слипшихся ресниц и моргает часто-часто, словно собираясь расплакаться.
- Я разревусь, пап, - говорит он безразлично и шумно всхлипывает, прижимаясь холодной щекой к замершей у его волос ладони отца. - Я разревусь и буду чертовски прав. Как девчонка или совсем мелкий ребёнок, ну что за грёбаная перспектива...
- И будешь прав, - гулким эхом повторяет Эрик, неловко убирая руку, потому что в душе всё - все рычажки и шестерёнки - уже леденеет, и в голове вырастает из холодных прозрачных сталактитов жестокий план мести. А месть с нежностью не совместима. Пьетро бездумно тянется за отцовской ладонью, но - опомнившись - опускает тяжёлую растрёпанную голову обратно на подушки и отворачивается. Кровь снова капает, прямо на чистую ткань, но он вытирает рот уже сам, подрагивающей ладонью, и оставшиеся на губах бледно-алые следы слизывает.
- Что произошло? - оборачивается Эрик к Уоррену. Мальчишка сидит у стола, не доставая босыми худенькими ногами до пола, а пальцы его с какой-то опасной ловкостью - слишком привычно - вертят большой столовый нож. Крылья, чинно сложенные за выступающими лопатками, возбуждённо подрагивают, словно зовут своего хозяина в полёт.
- Мой отец, - почти неслышно отвечает Уоррен, глядя в сторону. - Мой отец разрабатывает вакцину***, позволяющую таким, как...таким...
- Как мы, - жёстко бросает Эрик. - Мутантам.
- ...позволяющую мутантам стать людьми, - парнишка запинается, потом вскидывает голову, глядя в глаза Леншерру с каким-то отчаянным вызовом. - Нормальными людьми!
- Ген X - вовсе не дефект, - отрезает Эрик сквозь зубы. - Я твержу это уже двенадцать лет и все мои старания летят в чёрную пропасть. К чёрту вакцину. Зачем ему нужен был мой сын?
- Тесты, - Уоррен почти шепчет, и прозрачные - ангельские - слёзы скатываются с его глаз на детские мягкие щёки. Одно из крыльев, встрепенувшись, мягко смахивает светлую каплю с лица хозяина. - Он проводит тесты на мутантах... Пьетро там не единственный. Отец ввёл новый пробник вакцины вашему сыну...хотел увидеть результат...
Эрик тяжело поднимается, словно тёмная гора, грозно нависает над маленьким Уорреном, взволнованно расправившим белоснежные крылья:
- Имя. Скажи. Мне. Имя.
- Папа... - бормочет Пьетро за его спиной, ухитряясь вкладывать в слабый голос едкое недовольство. - Оставь ты Уоррена в покое, он меня спас. На себе...можно сказать...вытащил.
Эрик не оборачивается - спину будто сковало льдом, каждый мускул. Не шевельнуться.
- Имя.
Уоррен поднимает золотистую голову и бесстрашно смотрит Леншерру в глаза:
- Вам дорог ваш сын. Мне - мой отец. Каким бы он ни был, он единственный, кто есть у меня. Только он, никого больше. Вы правда считаете, что я могу предать его?
- Когда-нибудь он использует и тебя для своих тестов, - размеренно говорит Эрик, яростно раздувая ноздри на выдохе. - Только скажи мне его имя, и ты спасёшь десятки, сотни жизней. И свою в том числе.
Уоррен взмахивает крыльями, неловко сбивает кофейник со стола:
- Какой толк от его смерти? На место моего отца придут другие, ещё более жестокие. И что вы тогда собираетесь делать? Убивать и убивать всех, не видя конца, не видя краю? Что за дьявольски глупый план скоротать жизнь!
Белоснежной молнией мальчишка вылетает через открытую входную дверь и взмывает в сумеречные небеса. Пьетро почти весело машет вялой рукой ему вслед, но Уоррен не собирается оглядываться.
- Я сказал ему беречь себя, пап. Ещё когда мы сюда летели. Он послушается, как думаешь? Ну как думаешь?..
Его губы вновь алеют лихорадочно из-за сочащейся безостановочно крови. Эрик молча смачивает платок, прижимает его к губам сына и промакивает осторожно, пока тот не обхватывает его запястье холодными слабыми пальцами и тянет к своему лбу.
- Ты испугался? - шепчет несносный мальчишка. - Ну скажи, пап, ты испугался за меня? Проф звонил? Звонил ведь, я знаю. Представляю, какую шумиху он устроил! Проф ведь волнуется постоянно - за всех сразу. Знал бы ты, как он за тебя переживает! Виду только не подаёт, но я-то замечаю...
Эрик не привык к нежностям - не привык говорить их и слушать - не привык к постоянному детскому лепету.
Эрик не привык, что в нём нуждаются так неприкрыто и так отчаянно.
Эрик не привык, что нужно заботиться о ком-то постоянно, без малейшей передышки.
Эрик не привык быть отцом.
Но он всё же помнит кое-что из самого детства, помнит, как наклонялась к нему мать, и от неё тепло и пряно пахло ржаной мукой, сеном и сырыми дровами. Помнит сухие губы на своих волосах, тонкую ладонь, перебирающую его волосы...
Пьетро вздрагивает, когда Эрик наклоняется, чтобы коснуться его прохладного лба губами, потом сам тянется навстречу - беспомощно, как ребёнок, - обхватывает непослушными, вялыми руками шею, трётся мягкой щекой о щёку отца.
- Ты напугался, - говорит он со сдержанной нежностью и смешной, нелепой снисходительностью. - Глупый. Хочешь, я пообещаю больше не пропадать?
- Ты и так не сможешь. Я посажу тебя под домашний арест, - с напускной суровостью обещает Эрик. - Пожизненный.
Эрик Леншерр совершенно не умеет обращаться с детьми. Но он знает того, кто постиг эту науку в совершенстве.
***
Чарльз присылает за ними Логана.
Эрик пытается убедить себя, что это самый приемлемый вариант, потому что Росомаха достаточно сильный, чтобы поддержать Пьетро и морально, и физически. Если понадобится. И ещё этот агрессивный мутант, кажется, очень привязан к мальчишке.
Чего нельзя сказать о его отношении к самому Эрику.
Логан нападает ещё в прихожей, с тяжёлым пугающим молчанием толкает Эрика к стене, заслоняет широкими плечами свет, пробивающийся из комнаты. Не то, чтобы Леншерр не был готов, но всё же...
- Ты собирался меня убить.
- Я же знал, что это невозможно, - Эрик пожимает плечами, и ушибленные рёбра болезненно ноют, гулко гудят. - Ты просто...мешал мне. Встал на пути.
- Считаешь, я должен был позволить тебе испоганить к чертям все наши попытки исправить будущее? - рычит Логан.
- Почти позволил.
Костяные когти прошивают стену в каком-то чёртовом миллиметре от сонной артерии на шее Эрика, и Росомаха, помедлив, всё же отстраняется:
- Чарльз велел мне тебя не трогать.
И это звучит с жалостью. С унизительной жалостью.
Леншерр незаметно переводит дух. Он почти уязвлен:
- Мне поступили те же указания насчёт тебя. Кажется, наш Чарли серьёзно озабочен тем, чтобы мы не поубивали друг друга.
Росомаха выразительно кривится и, скользнув кончиками пальцев по стене, словно оценивая её безопасность и крепость, проходит в комнату. Эрик слышит слабый и тусклый, но всё с отчётливо проступающими нотками восторженности писк Пьетро и поспешно проходит вслед за гостем. Когда он толкает тяжёлую дверь, Логан уже сидит на корточках возле кровати, словно большой лохматый пёс, и мальчишка то ли гладит, то ли треплет его по волосам. На секунду Эрик застывает и встряхивает головой, прогоняя из головы иллюзию раскатистого логановского мурлыкания.
Росомаха не оборачивается на звук шагов, но его шея напрягается, становится каменной, и все вены натягиваются под кожей, как корни большого дерева, рвущиеся из-под земли:
- Что ты сделал с ребёнком?..
Эрик прищуривается опасно, и ободок металлических часов на запястье его вынужденного союзника сжимается тесным кольцом:
- Ты считаешь, что я настолько страшный монстр, что могу причинить вред своему сыну?
- Я уверен, - кротко отвечает Логан и поднимается, готовый к бою. - Ты настоящее чудовище, Леншерр.
Пьетро хихикает за их спинами:
- Задай ему, Логан! Он морил меня голодом. И разрушал мою хрупкую нервную систему полнейшим невниманием и бесконечными понуканиями!
Чего бы ни хотел добиться мальчишка бестолковыми обвинениями, но его глухой смех разбивает напряжение, и оно - повисшее было в воздухе тёмным облаком - медленно тает, капая на ковёр тёплым влажным льдом. Росомаха громко хмыкает и наконец прекращает сверлить Эрика взглядом, кладёт горячую ладонь на лоб Пьетро:
- Даже твой собственный сын готов давать показания против тебя, Леншерр.
И это "Леншерр" - выплюнутое ядовито - звучит как высшая форма выражения презрительности. Но Пьетро не даёт пламени холодной войны вновь вспыхнуть в комнате.
- Логан, - едва слышно, но очень довольно, жмурясь, как сытый кот, тянет ребёнок. - Логан, покажи когти. Покажи когти!
Росомаха вздыхает - очень глубоко и очень терпеливо - но выдаёт подобие на улыбку, кривит слегка уголок губ:
- Несносная малявка.
Костяные когти задорно свистят, вылетая из гнёзд, и Пьетро захлёбывается собственным дыханием:
- Я уж думал, ты разучился быть таким клёвым, старик!
- Ещё чего захотел, - бормочет Логан и по-кошачьи щурится, пока ребёнок - без малейшего намёка на осторожность - с почти священным трепетом гладит бугристые шершавые лезвия белыми пальцами.
- Знаешь, я чувствую себя внуком, который просит бабушку показать ему свою вставную челюсть, - неразборчиво бормочет Пьетро, вновь устраивая голову на подушке и опуская тяжёлые веки. - И это по-прежнему бесконечно мерзко, Логан, как ты с этим живёшь вообще? Кошмар какой-то.
Эрик уверен, что любой другой, посмевший сказать подобное Росомахе в лицо, уже трепетал бы в самом дальнем углу, страстно обещая отдать всё, что имеет, только бы обрести мутацию, позволяющую сливаться со стеной. Но Пьетро достаётся только невесомый ласковый шлепок по затылку и большая - надёжная и горячая - ладонь Логана на лбу.
- Пойдём-ка, парень, - негромко и очень тепло говорит Росомаха. Широкоплечий, пугающий, смертоносный Росомаха. Неловко-нежный и заботливый сейчас. И это действительно странно. - Чарльз ждёт тебя, а Зверёныш уже, наверное, начистил до блеска свою лабораторию.
- Лабораторию? - растерянно бурчит Пьетро, но всё же позволяет Логану поднять его на руки вместе с одеялом, как ребёнка. - А можно я лучше ещё поболею? Само пройдёт. Правда. Правда-правда.
- Не пройдёт, - отрезает Логан и, кажется, говорит что-то ещё - укоризненное и строгое - в ответ на слабое возмущение Пьетро.
Эрик не вслушивается в их дружескую перебранку, старается игнорировать то, как веселеет голос сына с каждым глухим рыком Росомахи.
...Но какого чёрта вообще? Пьетро - его сын, и вовсе не Логана, и...
Логан фыркает удивлённо, когда Эрик преграждает ему путь, совершенно не вопросительно и очень уверенно протягивая руки:
- Что ты?..
- Мы всё ещё враги, - со всей возможной строгой важностью отвечает Леншерр. - Или что-то вроде того. Поэтому предпочту, чтобы мой сын держался ближе ко мне.
Пьетро высовывается из своего одеяла и со слабым восхищением ударяет ладонью по плечу Росомахи:
- Видишь, у папки всё-таки есть сердце!
И это звучит смешно, нелепо и, пожалуй, даже обидно - особенно удивлённо-смешливое "всё-таки" - но Эрик всё равно едва сдерживает вздох неуместного облегчения.
- Я всё же сильно в этом сомневаюсь, - задумчиво парирует Логан. - И вряд ли отступлюсь от своего мнения. Ты чёртов металлический человек, Леншерр. Бесчувственная, равнодушная и эгоистичная дрянь. Если я узнаю, что ты используешь сына в каких-то своих гнусных целях...
- Папка тестирует на мне химическое оружие массового поражения, я уверен, - вклинивается неуёмный Пьетро. Глаза его блестят лихорадочно, а губы совсем побелели, но едкости в голосе не убавляется. - Попробовал бы ты ту отвратительную жижу, которую он гордо называет кашей... Как я только терплю? Просто мученик какой-то, памятник мне надо поставить...
Последние слова мальчишка бормочет уже в плечо отца, потому что Логан, предупреждающе сдвинув брови, передаёт Эрику свою ношу и сурово кивает в сторону старенькой машины:
- Двигай. Ни за что не поверю, что ты превратился в заботливую наседку.
Обращать внимание на грубости Логана сочтёт нужным лишь совершенно не уважающий себя, абсолютно не компетентный злодей. Потому что для твердолобого Росомахи рычать равносильно понятию "дышать".
Вес Пьетро ощутимо давит на руки, словно сила тяжести, от давления которой мальчишка раньше предпочитал убегать, обрушилась на него безжизненным грузом. И возможно, стремление Логана не отдавать ребёнка Эрику можно счесть почти благородным.
Чёрта с два. Своя ноша не тянет.
- Если не выздоровеешь, - шепчет - не удержавшись - Эрик на ухо сыну. - Если не выздоровеешь, я сварю тебе целую кастрюлю этой восхитительной каши и не выпущу из-за стола, пока ты не подчистишь всё.
Пьетро глухо смеётся, но слова его звучат как холодный приговор:
- У тебя явно проблемы с определением причинно-следственных связей, пап. Если я не выздоровлю, тебе придётся съесть всю кашу самому... Только не вздумай филонить, договорились?
***
Сперва Пьетро восхищённо пищит каждый раз, когда Логану удаётся вывести старенькую колымагу в особенно крутой вираж, а Эрику - белому, как чистый лист бумаги, - не приходит в странно опустевшую голову даже мысли о том, чтобы ругаться или шипеть возмущённо на их совершенно сумасшедшего водителя. Он лишь ни на миг не выпускает силы из-под контроля, собирает их по крупицам в плотно сжатый кулак, чтобы успеть подстраховать машину, если Росомаха вдруг не справится с управлением.
Но Логан справляется прекрасно. А Пьетро постепенно замолкает, словно ему трудно даже проговаривать слова. Заливается пугающе белой краской, утыкается носом в плечо отца. И молчит. Всё время молчит.
И эта тишина рвёт барабанные перепонки Леншерру хуже прежней - не смолкающей ни на миг - болтовни беспокойного мальчишки. Потому что Пьетро - живой, подвижный и яркий, как ртуть, - просто не может хранить молчание так долго. Рядом с Эриком на стареньком сиденье с порванной обшивкой не его сын. Сломанная - и сломленная - кукла с пустыми глазами и бессильно свешенными вдоль тела руками.
И Эрик ловит себя на том, что ему мучительно хочется уйти, забросив все воспоминания о сыне в самый дальний угол души. Обезопасив от страданий хотя бы себя. Он уже поступил так однажды. Ушёл. Оставив Чарльза кричать от боли в холодном песке...
- Папа, - бормочет Пьетро, не догадываясь о терзаниях отца. Трётся кончиком носа о плечо Эрика, и его ласка рвёт сердце ещё сильнее. - Почему я больше не могу бегать? Я же теперь совершенно...бесполезен... А если ты захочешь на завтрак супер-бургер? Я же даже встать не смогу, чтобы принести его...
- Перебьётся твой папаша как-нибудь и без бургеров, - грозно ворчит Логан с водительского сидения. - Это у тебя забава такая, Леншерр, да? Сломай игрушку, как только она привяжется к тебе покрепче?
Пьетро поднимает голову, непонимающе моргает светлыми глазами, прислоняясь холодной щекой к плечу отца. Серебристые спутанные волосы падают ему на лоб в смешном беспорядке, лезут в глаза, щекочут веки под ресницами, и Эрик молча отводит их пальцами, загоняя мысли о бегстве глубже в сознание. На время.
- Иди к чёрту, Логан.
Росомахе хватает ума - и такта, пожалуй, - не упоминать Чарльза - хотя обвинения так и рвутся у него с языка, и это ощущается очень ясно - и Эрик только поэтому справляется с желанием в точности воспроизвести события, произошедшие возле Белого Дома в день презентации программы Стражей.
Ворча негромко, Логан сжимает пальцы на руле крепче, заставляя дребезжащую машину свернуть в какой-то проулок, безжалостно сбивает лезущие в лобовое стекло ветви плюща и тормозит. На удивление аккуратно.
- Приехали.
А потом Логан отбирает у Эрика Пьетро.
Часть 2
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Эрик Леншерр, Пьетро Максимофф, Логан, Чарльз Ксавье
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, драма, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Пьетро не способен жить без скорости.
Эрик не способен защитить тех, кто ему дорог.
Часть 1В самолёте Эрик слышит, как этот дикий когтистый парень, постоянно и ужасно раздражающе маячащий за спиной Чарльза, - Логан, кажется, - угрюмой скороговоркой бормочет себе под нос, растерянно фыркая и сжимая тяжёлые кулаки:
- Не волноваться, она сказала...чёртовы путешествия во времени, не волноваться, так, Китти?..
Эрик искренне недоумевает. О чём вообще может волноваться брутальный бессмертный мутант да ещё и с такой мелочью, как боевые когти в запасе?..
Логан смотрит на него исподлобья, строго и горько, без сомнения осуждая:
- Ты бездушный монстр с мозгами из металла. Что ты вообще знаешь о желании защитить кого-то кроме себя?
Эрик предупреждающе щурится. Он на свободе, он чувствует, как стремительно скользят по венам, с опасным весельем искрятся цветными искрами в сосудах, просыпаясь после долгого болезненного сна, его силы. Логан сердито скалится уголком губ, по-звериному безошибочно чуя его намерения, и костяные когти разрезают воздух с тихим свистом. Но ладонь Чарльза аккуратно и бесстрашно ложится на запястье Росомахи - узкие подрагивающие пальцы поверх набрякших угрожающе вен - и тот успокаивается, медленно, как сильный зверь, которого треплет по лохматой гриве хозяин. Втягивает когти, расслабляет напряжённые плечи и ворчит негромко.
Эрик отворачивается так резко, что щёлкает что-то неприятно в шее. Какого чёрта он должен о ком-то волноваться?
Десять лет в Пентагоне, взаперти, в отвратительной стеклянной духоте иссушили его душу, тот самый пресловутый и бессмысленный фантомный образ, слова о котором выцеживает из своего гулкого горла Логан... Десять чёртовых лет. Без возможности прикоснуться к металлу, почувствовать ответную нетерпеливую дрожь магнетической силы в кончиках пальцев, ласковую щекотку под кожей. Без возможности бороться за права мутантов - Эрика, грозного ферзя среди безвольных пешек, бесцеремонно вышвырнули с шахматной доски, лишив его армию всех козырей сразу. Без возможности помочь друзьям, которые ждали его, теряли надежду, умирали, и его имя тяжёлой каплей горького яда повисало на их бескровных губах. Десять лет, безжалостно пытавшихся отнять у него самые тёплые воспоминания, за которые он цеплялся холодеющими пальцами, как за спасательный круг, - воспоминания о звонком родном голосе Чарльза и его безумно ярких глазах...
Десять лет одиночества.
Что-то замкнуло в душе за эту маленькую вечность в стеклянной игрушечной коробке. Эрик больше не собирается расходовать свои внутренние силы на смешные бесполезные чувства.
...А о Чарльзе позаботится этот когтистый зверь с неиссякаемыми родниками горячей боли в светлом взгляде.
***
Пьетро не собирается оставлять Эрика одного.
Он приходит однажды - влетает в дом серебристым вихрем - сваливает на колени недоумевающему Леншерру, замершему с чашкой скучного утреннего кофе в руке, необъёмную сумку с Pink Floyd, похожую на пышный чёрный пончик, кидает сверху, дополняя композицию, потрёпанного плюшевого пса с оторванным носом и коллекционную - грубо и неловко слепленную, видимо, одну из первых, - фигурку Капитана Америки. Капитан попадает пластмассовой ногой в чашку с кофе, роняет туда же щит, но всё же мужественно терпит пытки.
В отличие от Эрика.
В костюме Пьетро много металла - тяжёлые цепочки, позванивающие застёжками молнии, заклёпки, неуместно тяжёлые бунтарские браслеты на тонких почти детских запястьях. Эрик цепляет мальчишку за всё сразу, и тот отлетает к стене под действием магнетической силы:
- Я не терплю неожиданных вторжений.
Конечно, Эрик помнит, что паренёк оказал ему неплохую услугу, вытащив из Пентагона, и потому действительно серьёзных действий предпринимать не собирается. Но припугнуть стоит.
Несносный серебристый ребёнок смеётся слишком задорно для человека, распластанного по стене в метре от пола:
- О, точно, надо было тебя предупредить, наверное! Из головы вылетело, не сердись, мужик. Вот вылетело и всё. Только что было и уже...
Эрик отпускает его, отчаявшись, но Пьетро не собирается падать. За какое-то мгновение, которое Эрик упустил из виду, парнишка преодолевает расстояние от стены до дивана и прыгает на него с размаху, роняя попутно многострадальную чашку с кофе. Капитан Америка утопает в ворсе ковра, и кофейная гуща опасно шевелится вокруг его фигурки, с жадным чавканьем затягивая щит на глубину.
Возмущению Пьетро нет предела:
- Эй, это же был коллекционный Кэп! Ты испортил его своим кофе. Тебе придётся купить мне нового. И пончик. Два пончика. И ракетки, я свои забыл дома... А когда я не играю в пинг-понг я становлюсь опасным и неудержимым, как Рэмбо. Ты ведь этого не хочешь?.. А впрочем, ладно, с ракетками я и сам разберусь.
Секунда - и взметнувшийся лохматый вихрь швыряет в лицо опешившему Эрику что-то круглое и маленькое, гладкое, издающее резкий запах новенькой резины. Ракетка...чёрт.
- ...Что ты задумал? - блекло и бессильно спрашивает Леншерр у улыбающегося во весь рот Пьетро. - Чарльз опомнился и решил всё же прикончить меня? С твоим содействием это немудрено...
- Чарли? - Пьетро хохочет во весь рот, во все свои сверкающие белые зубы. - Дядюшка Чарли и мухи не обидит, мужик! Крутой он парень, что за глупость вы не поделили?
- Господство над миром, - угрюмо бормочет Эрик - и тут же задыхается, потому что в следующий момент его равновесие - душевное и пространственное - нарушается повисшим на плечах мальчишкой. Ребёнок обвивает его шею руками в совершенно железной хватке, и стальные браслеты впиваются в кожу Леншерра под затылком и ухом.
- Вот прям над всем-всем миром? - восторженно и очень быстро - слишком быстро для нормального человеческого слуха - бормочет Пьетро. - У тебя есть план, да? Скажи, что у тебя есть план! О, это же просто великолепно, пап!..
Металлические заклёпки на вычурном костюме парнишки вновь звенят - почти истерически - и Эрик чувствует, что весь его хвалёный самоконтроль летит в бездну.
- Погоди-ка...ты как меня сейчас назвал?..
Пьетро смотрит на него из-под ресниц почти сочувственно:
- Ты не знал? Вот прям совсем? И не догадывался? Мне мама сказала, она тебя узнала по телевизору, когда ты стадионами швырялся. Честно скажу, глупо это выглядело, пап! Грубая сила там и всё такое... А потом Хэнк провёл какие-то тесты - я ненавижу уколы, но пришлось потерпеть ради интереса. В общем, мы с тобой типа родные, вот.
Эрик вздыхает так глубоко и судорожно, что лёгкие чуть не выпрыгивают из груди.
Ему с его судьбой терять всех, кто становится ему хоть немного близок и дорог, просто запрещено вступать с кем-либо в социальное взаимодействие. Он уже потерял мать, Чарльза...ещё раз Чарльза... Теперь вот этот серебристый и металлический непоседливый ребёнок рвётся втиснуться в чужое личное пространство... Бестолковый мальчишка не знает, не подозревает, что к Эрику Леншерру - к Магнито - нельзя, под страхом смерти нельзя, приближаться.
Тёплая ладонь ложится на его опущенную голову, и Пьетро быстро гладит новоиспечённого отца по волосам, смахивая давящие мёртвым грузом на затылок мысли:
- Ничего. Ничего, пап. Ты привыкнешь...
***
Голос Хэнка - густой, встревоженный и гулкий, словно из бочки, - звучит в телефонной трубке настолько неожиданно, что Эрик сминает цифровой диск на корпусе старенького агрегата. Просто потому, что тот из металла. И потому что Хэнк - благородный и добрый Хэнк - не может позвонить ему - Магнито, всемирно известному террористу, - просто так, чтобы поболтать о цветении весенних крокусов.
- Хэнк, - хрипло выдыхает Леншерр. - Хэнк, что случилось?
И это почти не вопрос, и в те долгие секунды, пока Маккой собирает в своей - безусловно умной - голове мысли в одну кучу, Эрик искренне старается, неловко подражая Эмме Фрост, кристаллизовать своё бешено стучащее сердце и вспомнить о великолепной выдержке, предмете полумифических легенд, бродивших в своё время среди стражей его камеры в Пентагоне. Метафоры не помогают, потому что если что-то с Чарльзом...
- Чарльз попросил меня позвонить, - Хэнк наконец собирается со всеми своими душевными силами, неловко прячет неприязнь к Эрику глубоко под синюю шкуру. - Он...слегка занят.
Занят. Занят.
И это не новость, потому что "прощай, дружище" - и вновь бесконечность разлуки. И к дьяволу тот факт, что Эрик уже второй год старательно не носит шлем. Хотя мог бы. У него новый шлем, чужой - полиция сняла его с пойманного каким-то чудом агрессивного мутанта Джаггернаута, а потом потеряла...не без помощи Пьетро, если честно. Пьетро, задумавшего преподнести отцу "супер-пупер-неподражаемый подарок!" Мальчишка не знает о назначении этой груды металла, криво и неряшливо слепленной, с огромной трещиной вдоль затылочной части. Иначе выкинул бы сразу. Потому что любит "дядюшку Чарльза" всем своим горячим детским сердцем.
Пьетро не отходит от Эрика, с бесцеремонной постоянностью нарушает его личное пространство, обнимается, обхватывая шею тонкими сильными руками, заглядывает в глаза, как верный щенок. Только разве что хвостом не виляет. И - ладно, может и стоит признать, - Эрик против своей воли, кажется, привязывается к сыну. В жилах непоседливого Пьетро всё же течёт его кровь - кровь Леншерра, кровь Магнито. И к тому же...ребёнок - своей лаской, непрекращающейся звонкой болтовнёй, умением заполнять всё вокруг - всё же умудряется раскрашивать цветными яркими кляксами белый холст его вечного холодного одиночества.
Итак, Эрик честно старается не надевать шлем. В какой-то степени и из соображений гигиены. Потная лохматая голова Джаггернаута, во всех красках расписанная сыном, не внушает ему доверия.
Но Чарльз всё равно - то ли закопав воспоминания о былой дружбе слишком глубоко, то ли деликатно стараясь не мешать Эрику своим присутствием - не стучится больше к нему в голову, не отвечает на робкие ментальные сообщения, посылаемые другом наугад, в космическую пустоту.
- И что же Чарльз просил передать? - горько-насмешливо бросает Эрик в трубку, и Хэнк рычит негромко, сдерживаясь. Он ненавидит бывшего союзника всеми клеточками своего мутировавшего организма, и Зверь рвётся из него, раздирая когтями мохнатую оболочку.
- Что ты знаешь о местонахождении Пьетро? - как на духу выпаливает Генри, и Эрику слышно, как он едва слышно бурчит себе под нос, успокаивая разбушевавшуюся ярость.
- Пьетро? - Эрик холодеет, и металлические предметы в кухне - холодильник, плита, тостер, вечно выдающий подгоревшие хлебцы, - взволнованно подрагивают, ощущая беспокойство хозяина.
Потому что Пьетро крутился рядом беспокойным серебристым волчком всего два дня назад, носился беспокойно из угла в угол, с подозрительным аппетитом уминал горькую холостяцкую кашу, наспех сваренную отцом...вёл себя как обычно, как всегда ведёт себя Пьетро.
- Последний раз, когда я его видел, он собирался на занятие к Чарльзу, - Эрик слышит, как изумлённо замирает Хэнк и с трудом давит мрачную усмешку. - Да, мой сын поделился со мной этой мелочью. Я не против, приятель. Признаю, Чарльз даст ему гораздо больше разносторонних теоретических знаний, чем я, и вместе с Пьетро мы сумеем их направить...в нужное русло.
Он лукавит - потому что дразнить Хэнка всегда весело - так как прекрасно знает, что если в добром, ласковом Пьетро и есть тёмная сторона, то её хватает только на то, чтобы притаскивать периодически из магазинов всего мира футболки с забавными принтами да упрямо наводнять комнату отца коробками с фруктовой жевательной резинкой и лимонными карамельками.
Маккой ругается себе под нос и выдаёт в трубку рыком:
- Хорошо. Может, оно и к лучшему, что ты знаешь, Леншерр... Однако вопрос остаётся вопросом. Пьетро не пришёл на занятие. Так где он?
- Мой сын - непоседливый мальчишка, - Эрик пожимает плечами, и тостер за его спиной слетает на пол, красноречиво указывая на то, что хозяин напрасно крепится и борется с беспокойством. Леншерр, однако, продолжает играть. Он же стальной. Железный Эрик. Хэнку совершенно не обязательно знать о его тайных страхах. - Одной ногой он может быть в Париже, другой в Мексике...
- Его нет ни в Париже, ни в Мексике! - не выдерживает Хэнк, рычит прямо в трубку, и Эрик слегка отодвигает её от уха, словно ожидая, что сейчас щёку опалит горячим влажным дыханием разъярённого зверя. - Чарльз искал его через Церебро...
Эрик молчит. Церебро в руках Чарльза почти всесилен - Чарльз совершенно точно всесилен - и глупо возлагать надежды на неуверенное "вышел из строя".
- Мы не нашли ни следа Пьетро, ни даже тени. Он просто пропал с радара, словно его и не было, как и его сил, - выдыхает Хэнк, горько и тяжело, одним мощным ударом загоняя Зверя в грудную клетку, за рёбра.
На кухне, за спиной Эрика с треском взрывается металлический кран, и ледяные брызги - вопреки всем законам физики - взмывают к потолку, кружась в неистовом вихре. И плевать на все игры, плевать на необходимость скрываться под маской.
- И что это, чёрт возьми, должно означать? Где мой сын?..
И дело даже не в каких-то пресловутых отцовских чувствах, а в том, что никто не смеет посягать на то, что принадлежит Эрику Леншерру.
***
Пьетро появляется во дворе Эрика тем же вечером, весьма не традиционным для него способом. Он ухмыляется во весь рот, неловко кривя искусанные в кровь губы, воинственно встряхивает спутанными волосами, завившимися в трогательные колечки, отбрасывая особенно непослушные пряди с лица, а за спиной у мальчишки мерно вздрагивают два огромных белоснежных крыла со встрёпанными перьями, как у какого-нибудь лирического лебедя. Крылья чужие - принадлежат совсем юному пареньку, лет десяти, не больше, с круглыми глазами, доверху наполненными испугом - вот-вот выплеснется наружу, заставит слипнуться ресницы, намочит щёки солёными брызгами. У него худые острые плечи и голубая футболка не по размеру.
Пьетро висит в воздухе непривычно неподвижным грузом, судорожно цепляясь за тонкие руки держащего его мутанта.
Эрик стоит, тяжело опираясь на просевшие под его локтём металлические перила, смотрит исподлобья, хмуро и недобро. Крылатый неловко кружит, снижаясь, над его головой, бросая мрачные тени от крыльев на опущенное лицо, угрожающе оттеняя глаза. Касается холодной земли пятками - и он, и Пьетро босиком - и осторожно опускает свою ношу в напряжённые руки Эрика.
- Пикирую, - неразборчиво бормочет Пьетро отцу в плечо и застывает, бессильно свесив руки, и колени у него подгибаются. - Привет, пап...
Крылатый мальчишка смотрит на них, неловко переступая босыми ногами, и ресницы его всё же смачивает выплеснувшаяся боль.
- Ты привёл друга? - негромкий вопрос Эрика приходится в пушистый висок Пьетро, и мальчишка шевелится в его руках, вздыхает тяжело, обжигая плечо дыханием.
- Это Уоррен**. Чертовски хороший парень, хоть и мелкий. И кажется, это он меня привёл, - Пьетро трётся кончиком носа о футболку Эрика, собирая ткань в мягкие волны складок, и его движения подозрительно медленные и пропитанные какой-то непривычной - слишком горькой для него, вечно весёлого, - нежностью. - Пап, а меня пытали... Мерзко и нечестно.
Уоррен отшатывается испуганно, и все пёрышки на его сильных крыльях трепещут, когда металлическая ограда, окружающая временное пристанище Леншерра, с оглушительным треском вырывая прутья из сырой земли - словно нож из открытой раны - сминается в одну бесформенную массу и гулко дрожит, и гудит натужно, словно в истерике бьётся.
- ...Потому что я мутант, - тихо, с какой-то неуместной гордостью заканчивает Пьетро и медленно, словно сломанная кукла, опускается на крыльцо, повисая на руках отца.
Эрик думает, что если он сейчас в порыве безумной ярости пришпилит кого-нибудь - желательно, не одну абстрактную фигуру, а несколько - к стене дома, как бабочку булавкой, то его оправдает даже Чарльз.
***
Пьетро обожает, когда всё внимание приковано к нему. Он поднимает шум даже из-за крошечной царапины, суетится, упрямо пихает повреждённый участок кожи в лицо Эрику, восклицает что-то расстроенным голосом и заставляет дуть на больное место. И всё это чудовищно глупо, раздражающе и абсолютно не достойно всемирно известного злодея уровня Магнито...но сейчас Эрик предпочёл бы, чтобы его сын жаловался, стенал и всеми силами привлекал к себе внимание.
Пьетро лежит на отцовской кровати - безмолвный, с искусанными, истерзанными губами, сжатыми так крепко, что, кажется, ничем не разомкнёшь, - щурится почти болезненно, упрямо отворачиваясь от окна, сквозь мутное стекло которого просачиваются любопытные тёплые лучи алого заходящего солнца. Непривычно, совершенно не естественно бездвижный... Он едва реагирует на попытки Эрика пробить стену его равнодушия даже тогда, когда тот устраивает ледяной - внешне бесстрастный - допрос.
- Было больно, - повторяет мальчишка бесцветно, и от неловкой - деланной и жуткой - улыбки его белые губы трескаются, и тёмная кровь стекает прямо в уголок рта, и он даже не слизывает капли. - И мне что-то кололи. Я больше не могу бегать, кажется... Я больше ничего не могу.
Эрик вытирает кровавые разводы с губ сына своей ладонью - так осторожно и мягко, как только может, - и Пьетро смотрит на него из-под слипшихся ресниц и моргает часто-часто, словно собираясь расплакаться.
- Я разревусь, пап, - говорит он безразлично и шумно всхлипывает, прижимаясь холодной щекой к замершей у его волос ладони отца. - Я разревусь и буду чертовски прав. Как девчонка или совсем мелкий ребёнок, ну что за грёбаная перспектива...
- И будешь прав, - гулким эхом повторяет Эрик, неловко убирая руку, потому что в душе всё - все рычажки и шестерёнки - уже леденеет, и в голове вырастает из холодных прозрачных сталактитов жестокий план мести. А месть с нежностью не совместима. Пьетро бездумно тянется за отцовской ладонью, но - опомнившись - опускает тяжёлую растрёпанную голову обратно на подушки и отворачивается. Кровь снова капает, прямо на чистую ткань, но он вытирает рот уже сам, подрагивающей ладонью, и оставшиеся на губах бледно-алые следы слизывает.
- Что произошло? - оборачивается Эрик к Уоррену. Мальчишка сидит у стола, не доставая босыми худенькими ногами до пола, а пальцы его с какой-то опасной ловкостью - слишком привычно - вертят большой столовый нож. Крылья, чинно сложенные за выступающими лопатками, возбуждённо подрагивают, словно зовут своего хозяина в полёт.
- Мой отец, - почти неслышно отвечает Уоррен, глядя в сторону. - Мой отец разрабатывает вакцину***, позволяющую таким, как...таким...
- Как мы, - жёстко бросает Эрик. - Мутантам.
- ...позволяющую мутантам стать людьми, - парнишка запинается, потом вскидывает голову, глядя в глаза Леншерру с каким-то отчаянным вызовом. - Нормальными людьми!
- Ген X - вовсе не дефект, - отрезает Эрик сквозь зубы. - Я твержу это уже двенадцать лет и все мои старания летят в чёрную пропасть. К чёрту вакцину. Зачем ему нужен был мой сын?
- Тесты, - Уоррен почти шепчет, и прозрачные - ангельские - слёзы скатываются с его глаз на детские мягкие щёки. Одно из крыльев, встрепенувшись, мягко смахивает светлую каплю с лица хозяина. - Он проводит тесты на мутантах... Пьетро там не единственный. Отец ввёл новый пробник вакцины вашему сыну...хотел увидеть результат...
Эрик тяжело поднимается, словно тёмная гора, грозно нависает над маленьким Уорреном, взволнованно расправившим белоснежные крылья:
- Имя. Скажи. Мне. Имя.
- Папа... - бормочет Пьетро за его спиной, ухитряясь вкладывать в слабый голос едкое недовольство. - Оставь ты Уоррена в покое, он меня спас. На себе...можно сказать...вытащил.
Эрик не оборачивается - спину будто сковало льдом, каждый мускул. Не шевельнуться.
- Имя.
Уоррен поднимает золотистую голову и бесстрашно смотрит Леншерру в глаза:
- Вам дорог ваш сын. Мне - мой отец. Каким бы он ни был, он единственный, кто есть у меня. Только он, никого больше. Вы правда считаете, что я могу предать его?
- Когда-нибудь он использует и тебя для своих тестов, - размеренно говорит Эрик, яростно раздувая ноздри на выдохе. - Только скажи мне его имя, и ты спасёшь десятки, сотни жизней. И свою в том числе.
Уоррен взмахивает крыльями, неловко сбивает кофейник со стола:
- Какой толк от его смерти? На место моего отца придут другие, ещё более жестокие. И что вы тогда собираетесь делать? Убивать и убивать всех, не видя конца, не видя краю? Что за дьявольски глупый план скоротать жизнь!
Белоснежной молнией мальчишка вылетает через открытую входную дверь и взмывает в сумеречные небеса. Пьетро почти весело машет вялой рукой ему вслед, но Уоррен не собирается оглядываться.
- Я сказал ему беречь себя, пап. Ещё когда мы сюда летели. Он послушается, как думаешь? Ну как думаешь?..
Его губы вновь алеют лихорадочно из-за сочащейся безостановочно крови. Эрик молча смачивает платок, прижимает его к губам сына и промакивает осторожно, пока тот не обхватывает его запястье холодными слабыми пальцами и тянет к своему лбу.
- Ты испугался? - шепчет несносный мальчишка. - Ну скажи, пап, ты испугался за меня? Проф звонил? Звонил ведь, я знаю. Представляю, какую шумиху он устроил! Проф ведь волнуется постоянно - за всех сразу. Знал бы ты, как он за тебя переживает! Виду только не подаёт, но я-то замечаю...
Эрик не привык к нежностям - не привык говорить их и слушать - не привык к постоянному детскому лепету.
Эрик не привык, что в нём нуждаются так неприкрыто и так отчаянно.
Эрик не привык, что нужно заботиться о ком-то постоянно, без малейшей передышки.
Эрик не привык быть отцом.
Но он всё же помнит кое-что из самого детства, помнит, как наклонялась к нему мать, и от неё тепло и пряно пахло ржаной мукой, сеном и сырыми дровами. Помнит сухие губы на своих волосах, тонкую ладонь, перебирающую его волосы...
Пьетро вздрагивает, когда Эрик наклоняется, чтобы коснуться его прохладного лба губами, потом сам тянется навстречу - беспомощно, как ребёнок, - обхватывает непослушными, вялыми руками шею, трётся мягкой щекой о щёку отца.
- Ты напугался, - говорит он со сдержанной нежностью и смешной, нелепой снисходительностью. - Глупый. Хочешь, я пообещаю больше не пропадать?
- Ты и так не сможешь. Я посажу тебя под домашний арест, - с напускной суровостью обещает Эрик. - Пожизненный.
Эрик Леншерр совершенно не умеет обращаться с детьми. Но он знает того, кто постиг эту науку в совершенстве.
***
Чарльз присылает за ними Логана.
Эрик пытается убедить себя, что это самый приемлемый вариант, потому что Росомаха достаточно сильный, чтобы поддержать Пьетро и морально, и физически. Если понадобится. И ещё этот агрессивный мутант, кажется, очень привязан к мальчишке.
Чего нельзя сказать о его отношении к самому Эрику.
Логан нападает ещё в прихожей, с тяжёлым пугающим молчанием толкает Эрика к стене, заслоняет широкими плечами свет, пробивающийся из комнаты. Не то, чтобы Леншерр не был готов, но всё же...
- Ты собирался меня убить.
- Я же знал, что это невозможно, - Эрик пожимает плечами, и ушибленные рёбра болезненно ноют, гулко гудят. - Ты просто...мешал мне. Встал на пути.
- Считаешь, я должен был позволить тебе испоганить к чертям все наши попытки исправить будущее? - рычит Логан.
- Почти позволил.
Костяные когти прошивают стену в каком-то чёртовом миллиметре от сонной артерии на шее Эрика, и Росомаха, помедлив, всё же отстраняется:
- Чарльз велел мне тебя не трогать.
И это звучит с жалостью. С унизительной жалостью.
Леншерр незаметно переводит дух. Он почти уязвлен:
- Мне поступили те же указания насчёт тебя. Кажется, наш Чарли серьёзно озабочен тем, чтобы мы не поубивали друг друга.
Росомаха выразительно кривится и, скользнув кончиками пальцев по стене, словно оценивая её безопасность и крепость, проходит в комнату. Эрик слышит слабый и тусклый, но всё с отчётливо проступающими нотками восторженности писк Пьетро и поспешно проходит вслед за гостем. Когда он толкает тяжёлую дверь, Логан уже сидит на корточках возле кровати, словно большой лохматый пёс, и мальчишка то ли гладит, то ли треплет его по волосам. На секунду Эрик застывает и встряхивает головой, прогоняя из головы иллюзию раскатистого логановского мурлыкания.
Росомаха не оборачивается на звук шагов, но его шея напрягается, становится каменной, и все вены натягиваются под кожей, как корни большого дерева, рвущиеся из-под земли:
- Что ты сделал с ребёнком?..
Эрик прищуривается опасно, и ободок металлических часов на запястье его вынужденного союзника сжимается тесным кольцом:
- Ты считаешь, что я настолько страшный монстр, что могу причинить вред своему сыну?
- Я уверен, - кротко отвечает Логан и поднимается, готовый к бою. - Ты настоящее чудовище, Леншерр.
Пьетро хихикает за их спинами:
- Задай ему, Логан! Он морил меня голодом. И разрушал мою хрупкую нервную систему полнейшим невниманием и бесконечными понуканиями!
Чего бы ни хотел добиться мальчишка бестолковыми обвинениями, но его глухой смех разбивает напряжение, и оно - повисшее было в воздухе тёмным облаком - медленно тает, капая на ковёр тёплым влажным льдом. Росомаха громко хмыкает и наконец прекращает сверлить Эрика взглядом, кладёт горячую ладонь на лоб Пьетро:
- Даже твой собственный сын готов давать показания против тебя, Леншерр.
И это "Леншерр" - выплюнутое ядовито - звучит как высшая форма выражения презрительности. Но Пьетро не даёт пламени холодной войны вновь вспыхнуть в комнате.
- Логан, - едва слышно, но очень довольно, жмурясь, как сытый кот, тянет ребёнок. - Логан, покажи когти. Покажи когти!
Росомаха вздыхает - очень глубоко и очень терпеливо - но выдаёт подобие на улыбку, кривит слегка уголок губ:
- Несносная малявка.
Костяные когти задорно свистят, вылетая из гнёзд, и Пьетро захлёбывается собственным дыханием:
- Я уж думал, ты разучился быть таким клёвым, старик!
- Ещё чего захотел, - бормочет Логан и по-кошачьи щурится, пока ребёнок - без малейшего намёка на осторожность - с почти священным трепетом гладит бугристые шершавые лезвия белыми пальцами.
- Знаешь, я чувствую себя внуком, который просит бабушку показать ему свою вставную челюсть, - неразборчиво бормочет Пьетро, вновь устраивая голову на подушке и опуская тяжёлые веки. - И это по-прежнему бесконечно мерзко, Логан, как ты с этим живёшь вообще? Кошмар какой-то.
Эрик уверен, что любой другой, посмевший сказать подобное Росомахе в лицо, уже трепетал бы в самом дальнем углу, страстно обещая отдать всё, что имеет, только бы обрести мутацию, позволяющую сливаться со стеной. Но Пьетро достаётся только невесомый ласковый шлепок по затылку и большая - надёжная и горячая - ладонь Логана на лбу.
- Пойдём-ка, парень, - негромко и очень тепло говорит Росомаха. Широкоплечий, пугающий, смертоносный Росомаха. Неловко-нежный и заботливый сейчас. И это действительно странно. - Чарльз ждёт тебя, а Зверёныш уже, наверное, начистил до блеска свою лабораторию.
- Лабораторию? - растерянно бурчит Пьетро, но всё же позволяет Логану поднять его на руки вместе с одеялом, как ребёнка. - А можно я лучше ещё поболею? Само пройдёт. Правда. Правда-правда.
- Не пройдёт, - отрезает Логан и, кажется, говорит что-то ещё - укоризненное и строгое - в ответ на слабое возмущение Пьетро.
Эрик не вслушивается в их дружескую перебранку, старается игнорировать то, как веселеет голос сына с каждым глухим рыком Росомахи.
...Но какого чёрта вообще? Пьетро - его сын, и вовсе не Логана, и...
Логан фыркает удивлённо, когда Эрик преграждает ему путь, совершенно не вопросительно и очень уверенно протягивая руки:
- Что ты?..
- Мы всё ещё враги, - со всей возможной строгой важностью отвечает Леншерр. - Или что-то вроде того. Поэтому предпочту, чтобы мой сын держался ближе ко мне.
Пьетро высовывается из своего одеяла и со слабым восхищением ударяет ладонью по плечу Росомахи:
- Видишь, у папки всё-таки есть сердце!
И это звучит смешно, нелепо и, пожалуй, даже обидно - особенно удивлённо-смешливое "всё-таки" - но Эрик всё равно едва сдерживает вздох неуместного облегчения.
- Я всё же сильно в этом сомневаюсь, - задумчиво парирует Логан. - И вряд ли отступлюсь от своего мнения. Ты чёртов металлический человек, Леншерр. Бесчувственная, равнодушная и эгоистичная дрянь. Если я узнаю, что ты используешь сына в каких-то своих гнусных целях...
- Папка тестирует на мне химическое оружие массового поражения, я уверен, - вклинивается неуёмный Пьетро. Глаза его блестят лихорадочно, а губы совсем побелели, но едкости в голосе не убавляется. - Попробовал бы ты ту отвратительную жижу, которую он гордо называет кашей... Как я только терплю? Просто мученик какой-то, памятник мне надо поставить...
Последние слова мальчишка бормочет уже в плечо отца, потому что Логан, предупреждающе сдвинув брови, передаёт Эрику свою ношу и сурово кивает в сторону старенькой машины:
- Двигай. Ни за что не поверю, что ты превратился в заботливую наседку.
Обращать внимание на грубости Логана сочтёт нужным лишь совершенно не уважающий себя, абсолютно не компетентный злодей. Потому что для твердолобого Росомахи рычать равносильно понятию "дышать".
Вес Пьетро ощутимо давит на руки, словно сила тяжести, от давления которой мальчишка раньше предпочитал убегать, обрушилась на него безжизненным грузом. И возможно, стремление Логана не отдавать ребёнка Эрику можно счесть почти благородным.
Чёрта с два. Своя ноша не тянет.
- Если не выздоровеешь, - шепчет - не удержавшись - Эрик на ухо сыну. - Если не выздоровеешь, я сварю тебе целую кастрюлю этой восхитительной каши и не выпущу из-за стола, пока ты не подчистишь всё.
Пьетро глухо смеётся, но слова его звучат как холодный приговор:
- У тебя явно проблемы с определением причинно-следственных связей, пап. Если я не выздоровлю, тебе придётся съесть всю кашу самому... Только не вздумай филонить, договорились?
***
Сперва Пьетро восхищённо пищит каждый раз, когда Логану удаётся вывести старенькую колымагу в особенно крутой вираж, а Эрику - белому, как чистый лист бумаги, - не приходит в странно опустевшую голову даже мысли о том, чтобы ругаться или шипеть возмущённо на их совершенно сумасшедшего водителя. Он лишь ни на миг не выпускает силы из-под контроля, собирает их по крупицам в плотно сжатый кулак, чтобы успеть подстраховать машину, если Росомаха вдруг не справится с управлением.
Но Логан справляется прекрасно. А Пьетро постепенно замолкает, словно ему трудно даже проговаривать слова. Заливается пугающе белой краской, утыкается носом в плечо отца. И молчит. Всё время молчит.
И эта тишина рвёт барабанные перепонки Леншерру хуже прежней - не смолкающей ни на миг - болтовни беспокойного мальчишки. Потому что Пьетро - живой, подвижный и яркий, как ртуть, - просто не может хранить молчание так долго. Рядом с Эриком на стареньком сиденье с порванной обшивкой не его сын. Сломанная - и сломленная - кукла с пустыми глазами и бессильно свешенными вдоль тела руками.
И Эрик ловит себя на том, что ему мучительно хочется уйти, забросив все воспоминания о сыне в самый дальний угол души. Обезопасив от страданий хотя бы себя. Он уже поступил так однажды. Ушёл. Оставив Чарльза кричать от боли в холодном песке...
- Папа, - бормочет Пьетро, не догадываясь о терзаниях отца. Трётся кончиком носа о плечо Эрика, и его ласка рвёт сердце ещё сильнее. - Почему я больше не могу бегать? Я же теперь совершенно...бесполезен... А если ты захочешь на завтрак супер-бургер? Я же даже встать не смогу, чтобы принести его...
- Перебьётся твой папаша как-нибудь и без бургеров, - грозно ворчит Логан с водительского сидения. - Это у тебя забава такая, Леншерр, да? Сломай игрушку, как только она привяжется к тебе покрепче?
Пьетро поднимает голову, непонимающе моргает светлыми глазами, прислоняясь холодной щекой к плечу отца. Серебристые спутанные волосы падают ему на лоб в смешном беспорядке, лезут в глаза, щекочут веки под ресницами, и Эрик молча отводит их пальцами, загоняя мысли о бегстве глубже в сознание. На время.
- Иди к чёрту, Логан.
Росомахе хватает ума - и такта, пожалуй, - не упоминать Чарльза - хотя обвинения так и рвутся у него с языка, и это ощущается очень ясно - и Эрик только поэтому справляется с желанием в точности воспроизвести события, произошедшие возле Белого Дома в день презентации программы Стражей.
Ворча негромко, Логан сжимает пальцы на руле крепче, заставляя дребезжащую машину свернуть в какой-то проулок, безжалостно сбивает лезущие в лобовое стекло ветви плюща и тормозит. На удивление аккуратно.
- Приехали.
А потом Логан отбирает у Эрика Пьетро.
Часть 2
@темы: "Люди X"
Название: Foreign
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Первый класс
Пэйринг или персонажи: Чарльз Ксавье/Эрик Леншерр, Хэнк Маккой
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, драма, даркфик, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
"Мы забываем, что сознание - всего лишь поверхность, лишь авангард нашего психического существования".(с) Карл Густав Юнг
Часть 2- Это существо будет очень сложно остановить. Оно смогло подчинить себе Чарльза - одного из самых способных телепатов в мире, если верить данным, считанным с Церебро, - а это говорит о том, что сила нашего неизвестного врага очень высока.
- Ты не добавляешь оптимизма в ход нашей операции, Хэнк. Я бы с тобой в разведку не пошёл. Есть риск - не пройдя и половины пути - свято уверовать в бесполезность всех пунктов задуманного плана и общую бренность мира и добровольно броситься в пропасть.
- ...Однако есть все основания полагать, что удерживать сознание Чарльза под контролем этому организму нелегко. Сомневаюсь, что профессор смирился со своей судьбой. Он борется, изнутри, я уверен. Нашему другу нужно только найти тот свет, который ведёт прочь из чёрного тоннеля...
- Прошу тебя, не выражайся ты так пафосно!..
***
- И как мне...откопать Чарльза под слоем этой дряни в его голове?
- Покажи ему ваши общие воспоминания, цели, мечты... Протяни руку и помоги ему выбраться к свету. Но не забывай, что тебе ещё придётся сражаться против второго телепата.
- Что за тон? Ты будто со мной уже прощаешься! В очень напыщенной и вызывающей манере.
***
- Хэнк. Сделай мне инъекцию самого сильного обезболивающего, которое у тебя есть.
- Против ментальной боли все лекарства бессильны, Эрик. От телепата не спасёшься таблетками...
- Для чего-нибудь да пригодятся.
***
В лабораторию Хэнка они пробираются окрестными путями, старательно избегая проходить мимо дверей, ведущих в столовую. Эрик ещё с лестницы слышит заливистый смех лже-Чарльза и крепче вцепляется в перила.
- Как в дурацком второсортном ужастике, - лихорадочно шепчет он на ухо Хэнку, и тот кивает, тревожно сдвигая брови.
В лаборатории - где яркий неоновый свет слегка рассеивает иррациональный страх, облепивший их фигуры в коридоре, - Эрик сосредоточенно, с видом человека, добровольно обрекшего себя на вечные муки, указывает на самый вместительный цилиндр шприца. На опытный взгляд Хэнка всё это выглядит чертовски неубедительно. В конце концов, это его лаборатория, и он здесь - царь и бог. И доктор, что сейчас важнее всего.
- Такую дозу твой организм не выдержит, - возражает Маккой, позволив себе допустить в голос немного профессиональной важности, и, предусмотрительно отодвинув в сторону руку товарища, берёт шприц поменьше. - Не строй из себя всесильного. Железный Эрик.
И только Леншерр собирается гневно возразить - недовольный то ли новым прозвищем, то ли внезапным - бескомпромиссным и бесцеремонным - сообщением о существовании чего-то, что не под силу ему, - как Хэнк опережает его и уверенно пришпиливает к месту:
- Выберешь эту дозу обезболивающего - и Чарльзу помочь точно не сможешь.
Эрик слушается на удивление быстро, чинно садится и вытягивает левую руку. Взгляд Хэнка невольно скользит по полустёршейся татуировке, по чёрным стремительным стрелкам, вечным клеймом перечёркивающим голубые линии вен.
Эрик поднимает голову, смотрит, раздражённо искря глазами, но руку не переворачивает, хоть и сжимает судорожно длинные пальцы:
- Насмотрелся? Давай уже.
Хэнк неловко, виновато кивает и чувствует, как замерзает и кристаллизуется пространство между ними, электризуемое с двух сторон острыми молниями напряжения. Он осторожно тянет на себя ладонь Эрика, и тот позволяет нехотя, отворачивается, не желая наблюдать за врачебными манипуляциями.
- Твоя рука как один сплошной гранитный монолит, - негромко подаёт голос за его плечом Генри. - Постарайся расслабиться, Эрик. Я не смогу даже иглу верно ввести.
Плечи Леншерра напрягаются, и мышцы перекатываются под светлой тканью рубашки - он в шаге от того, чтобы, выпустив сжатые в кулак нервы на волю, отдёрнуть руку.
- Что не так? - мягко спрашивает Хэнк, откладывая шприц.
- Аушвиц, - коротко, хрипло и сухо отзывается Эрик. Голос у него не дрожит, остаётся спокойным, хоть и звучит глуховато, как из трубы, но Леншерр по-прежнему не оборачивается, и Маккою не видно его глаз. - Там была лаборатория... Такая белая. Стерильная.
Хэнк тяжело опускается рядом со своим невольным пациентом, но всё равно не может заставить себя положить руку ему на плечо:
- Если не хочешь, мы можем...
- У меня брали кровь, - прерывает его Эрик. - Чуть ли не каждую неделю...хотя, может, мне и казалось, маленький был.
"Шоу," - догадывается Хэнк, и его пробирает внезапным холодом до костей.
"Шоу," - и стучит в барабанных перепонках мерзким гулом.
"Себастьян Шоу. Чёртов подонок Себастьян Шоу!"
- Эрик, я повторяю, если ты не можешь...
Эрик наконец оборачивается к нему, и потемневшие глаза его болезненно и сухо блестят:
- О чём ты? Не время раскисать над своими печальными воспоминаниями, - он улыбается, сверкнув белизной зубов, в почти естественной улыбке. - Пожалеем о моём загубленном детстве позже, приятель. Чарльз ждёт меня.
Эрик всё же расслабляет мышцы руки, совсем немного - Хэнку по-прежнему неудобно вводить иглу, но друг искренне старается помочь, и остальную процедуру учёный проводит в молчании, напряжённо стиснув зубы.
***
Чарльз соглашается на шахматы сразу и выглядит почти довольным. Обещает прийти после ужина и подарить Эрику "незабываемую партию".
Рейвен, кажется, плакала. Вызывающе алеют белки глаз, веки припухли. Она жмётся к Чарльзу, как маленькая девочка, плотно обвивает руки вокруг его пояса и упрямо мешает есть.
- Что с ней? - негромко - одними губами - интересуется Эрик у сидящего рядом Шона. Рыжий солнечный парнишка - единственный из всех, кто выглядит как обычно, уплетает за обе щёки жареную рыбу и, кажется, радостно полыхает всеми своими веснушками. Мойры в особняке нет - уехала сразу после пикника, по каким-то сверхсекретным делам в ЦРУ. Алекс, всё ещё лелея детскую обиду, неловко сторонится Чарльза, держится около сосредоточенного Хэнка, дуется, очень громко и вызывающе пинает под столом ножку стула. - Что со всеми вами?
Шон наконец отрывается от тарелки, смотрит на Эрика кристально чистыми глазами наивного мальчишки и шепелявит с набитым ртом:
- А фто ф нами не то?..
Всё, всё идёт не так, как подобает, не так, как заведено!..
Чарльз переступает порог гостиной как раз в тот момент, когда дряхлая птица в покосившихся настенных часах хрипло каркает, отсчитывая время. Кажется, около девяти раз...
И конечно, конечно же, этот чужой Чарльз с порога просит Эрика погасить камин.
- Неужели ты замёрз, мой друг? - смеётся Ксавье за спиной Эрика. Смеётся светло и легко, как и должен смеяться Чарльз.
В комнате действительно жарко натоплено. Оранжевое пламя рвётся вверх, словно непослушный ребёнок, старающийся убежать от заботливо кудахчущих над ним родителей. Огненные языки, заискивая и ластясь, лижут прутья каминной решётки. Эрик упрямо подкладывает в камин поленья, ворошит угли, постукивает указательным пальцем по коробку длинных каминных спичек - странных, нелепых и буржуйских, с цветными головками. Вакцина Хэнка приживается в его организме медленно, и Эрик то и дело прикусывает щёку изнутри, убеждаясь, что болевые ощущения полностью исчезли.
Огонь, очевидно, опасен для этого существа. Нахождение в непосредственной близости к пламени должно заставить монстра растеряться и утратить контроль над Чарльзом. Наверное...
Что ж, ему действительно ничего не остаётся, кроме как положиться на план Хэнка.
- Эрик, - доносится до Леншерра сквозь весёлый гул пламени приглушённый голос Чарльза. Всё ещё улыбающегося Чарльза. - Неужели ты не ощущаешь, что здесь дышать нечем?
Эрик молчит, и смешной, пузатый и добродушный китайский божок ободряюще улыбается ему с каминной полки.
- Эрик, - Чарльз за его спиной начинает нервничать, переминается с ноги на ногу, суёт ладони в карманы, не попадая ни в один. - Ты предлагаешь мне играть в шахматы в этом пекле?
Эрик протягивает руку и мысленно касается дверного замка, словно наяву ощущая под подушечками пальцев холодную гладкость металла. Податливые рычажки с готовностью тянутся к его руке, как котята, нетерпеливо ожидающие хозяйской ласки.
Металлический замок щёлкает у Чарльза за спиной, заставляя того вздрогнуть.
...Если что - у Хэнка есть ключ... Если он успеет.
- Эрик? - монстр удивлён, но он всё ещё успешно маскируется под Чарльза. - Что происходит? Что ты задумал?
Эрик встаёт, и пламя в камине одобрительно гудит за его спиной:
- Я хочу помочь тебе, Чарльз. Позволь мне помочь...
Голос монстра вновь смягчается, приторно отдаёт мёдом:
- Во что ты играешь, друг мой? Это шахматы с подвохом? Или какая-то новая тренировочная площадка?
Эрик хмурится. Мутировавшим внутренним чутьём он ощущает, что на существе, притворяющемся его другом, нет ни грамма металла... Настоящий Чарльз никогда - совершенно никогда - не задумывался о таких мелочах. Дружба подразумевает доверие.
- Чарльз, я знаю, что ты меня слышишь. Чарльз!
- Конечно, я тебя слышу, - раздражённо восклицает лже-Ксавье, и на миг - в алых огненных отсветах - лицо его превращается в брезгливую гримасу. - Я стою перед тобой. Сделай одолжение, Эрик, прекрати паясничать и погаси огонь!
И монстр тянет пальцы к виску. Предсказуемо. Эрик реагирует быстрее. В два шага он преодолевает расстояние, отделяющее его от мнимого Чарльза, и сжимает в ладонях его запястья:
- Что ты сделал с Чарльзом?
- Эрик...Эрик, я и есть Чарльз! Что с тобой?.. - монстр перестаёт вырываться, осторожно поднимает руки вместе со сжавшимися на запястьях стальными пальцами Эрика и кладёт ладони на виски Леншерра, поглаживает мягкими подушечками ласково. - Мой друг, это же я...
Эрик ощущает, как - совершенно против его воли - разжимаются пальцы. Руки Чарльза по прежнему на его волосах, и слишком близко светлые глаза, яркие губы, трогательные веснушки на носу...и зачем вообще чего-то требовать, чего-то желать, когда вот он, Чарльз, рядом..?
- Я с тобой, мой друг...
Ein, zwei, drei...
Эрик, это я...
Ein, zwei, drei...
Всё в порядке, ты всего лишь переутомился...
Ein...
За спинами двух застывших людей, огонь в камине дотягивается до глиняного живота китайского божка и весело, громко - гордясь собой - ухает.
Zwei...
Глаза Чарльза вспыхивают ярко-голубым, неоновым, как у лисицы, поджидающей добычу в глубине чёрной пещеры...
Drei...
И в этой безмятежной холодной лазури вдруг отражаются алые языки пламени. Яркие и бесконечно живые.
И Эрик вырывается. Отчаянно барахтаясь, выплывает из разума монстра, из вязкого болота мыслей. Отталкивает ладони Чарльза от своих волос, отступает на шаг, жадно глотая воздух... И больше не раздумывает. Бьёт. Голова ещё кружится, поэтому удар выходит неловкий, куда-то между носом и губами.
Монстр отшатывается, от неожиданности теряя весь свой напускной лоск, всю маскировку. Внешне это всё ещё Чарльз...но никогда лицо Ксавье не было столь непроницаемым и неподвижным, словно подёрнувшимся вечным кристальным льдом.
Чужеродная дрянь наконец показала свою истинную личину. А значит, Хэнк был всё-таки прав насчёт огня. Молодчина, дружище!
- Так-то лучше, - выдыхает Эрик, рассеянно растирая костяшки пальцев. Не саднит даже - опять же спасибо Маккою. - Хватит прятаться за Чарльзом, трусливая тварь.
Монстр молчит. Не произносит ни звука, не толкает длинных речей, как эти пресловутые злодеи из старых фильмов. Даже, кажется, не дышит.
И всё же Эрик не представляет, как сможет драться с Чарльзом...
Монстр решает всё за него, находит выход, простой и выгодный. Впрочем, выгодным он является для одной только стороны. Молча и неторопливо - словно поддразнивая Эрика - он прикладывает пальцы к виску.
...Обезболивающее действительно бессильно против ментальной боли. Эрик убеждается в этом довольно быстро, но сил посетовать на правоту Хэнка уже не остаётся. Его словно разрывает на части, раскраивает на тысячу осколков, пронзает сотнями ультрафиолетовых лучей. В какое-то из бесконечно тянущихся мгновений Эрик понимает, что стоит на полу - на коленях - сжимая ладонями голову. Протянутая к нему рука Чарльза - неестественно белая, словно вышитая светящимися кристальными нитями. Монстр шевелит пальцами Чарльза, выуживая из головы Эрика воспоминания. Самые страшные и чёрные...
На этот раз Леншерр даже не пытается вникнуть в суть видений. Его глаза заливает алой кровью, в ушах безостановочно - разрывая барабанные перепонки - с безумным, пугающим весельем крутится марш "Edelweiss". Он откуда-то знает, что Шоу тёмной громадой тоже нависает над ним - перемигиваясь игриво с безразличным, ледяным Чарльзом - и тяжёлой мёртвой ладонью ласково гладит по голове. И Эрик кричит. Кричит, надрывая горло, надсаживая лёгкие. И кажется, сходит с ума от собственного крика.
Такой чудовищной боли он ещё не испытывал.
Ни в одной из страшных лабораторий Шоу.
Никогда.
...А потом всё исчезает, оставляя тянущую боль в ушах, сухую пустоту в голове и кровавые подтёки на сбитых костяшках.
Чарльз, как подкошенный, падает на пол, нелепо разметав ноги, - прямо напротив Эрика - и лицо его бело, как мрамор. Словно разом выпили все краски из организма, оставив иссушенный белоснежный холст.
Эрик не знает, что произошло. И не желает знать. Не сейчас. Он понимает только, что кто-то - быть может, кто-нибудь с далёких небес, может - ближе, - подарил ему шанс спасти свою душу. И душу Чарльза.
Огонь... Ему нужен огонь... Сейчас, когда ментальные щиты монстра ослабли, и Чарльз может вырваться из невольного плена...
Огонь в камине почти потух и лишь лениво скользит длинным горячим языком по рукаву Эрика, когда тот, шатаясь, хватаясь за решётку неверными пальцами, наклоняется и вытягивает из огня тлеющую головню.
Спиной он чувствует растерянный взгляд монстра и разворачивается.
Ладони сжимают головешку, как могли бы держать бокал вина или играючи покачивать в воздухе шахматную фигурку. Обезболивающее Хэнка действует отменно. Боли не чувствуется совершенно, только лёгкое тепло, почти живительное. И всё же он из мер предосторожности перекатывает головню в пальцах, не позволяя ей задерживаться ни на одном участке кожи, когда возвращается обратно к обездвиженному противнику.
Упасть коленями в ковёр проще простого. Голубые глаза Чарльза оказываются напротив, и вечный лёд в них уже тает, стекая по щекам прозрачными слезами.
- Эрик... - выдыхает монстр, беспомощно, моляще. Но Леншерр не верит ему.
- Не любишь огонь? - сипло бормочет сквозь зубы Эрик. - Тогда верни мне Чарльза, исчадие ада!
Стиснув зубы, он сжимает головешку как можно осторожнее, в самых кончиках пальцев, раздувает, и - когда она вспыхивает в ладонях, расцветает огненными лепестками - подносит её к лицу лже-Чарльза.
Монстр молчит, только дрожит всем телом, пытается отползти, но танцующий огонь притягивает его взгляд, вырывая из горла тихое хриплое поскуливание. Мнимый Чарльз хватается за голову обеими руками, сжимает, словно пытаясь выкинуть из сознания образ огненных цветов. Из ушей скатываются капельки крови, крошечными рубинами повисая на мочках. И это страшно. До безумия.
А потом остатки ледяной плёнки в глазах Чарльза трескаются параллельно с лопающимися от внутреннего напряжения капиллярами, и чёрные зрачки - отражая беснующиеся оранжевые искры - полностью заполняют радужку.
И теперь кричит уже Чарльз, громко, сипло, захлёбываясь болью и собственным рваным дыханием.
Сбитый телепатической волной, исторгнутой освободившимся сознанием друга, Эрик падает на ковёр - на спину - упрямо не выпуская головню из ладоней.
Несколько мгновений в его пустой гудящей голове царит блаженная звенящая тишина.
"Эрик... Брось её..."
Голос Чарльза в голове, встревоженный и очень тихий, словно другу ужасно больно строить фразы в голове, не становится для Эрика неожиданностью.
Почему-то он узнаёт настоящего Ксавье сразу: по каким-то едва заметным мягким ноткам в голосе, по неподдельной тревоге не за себя, за него, Эрика. Кожа на ладонях покрывается отвратительно тоненькими светлыми пузырями, но он улыбается, как идиот:
- Чарльз, Чарльз...
"Эрик, хватит... Выпусти её из рук...Эрик, я справлюсь дальше сам..."
Леншерр не реагирует, сжимает головню в пальцах крепче - благо, боли совсем не чувствуется - и тогда Чарльз со стоном тянется к нему, непослушными ватными пальцами выбивает горящую деревяшку из руку друга, неловко тушит её локтём, вдавливая прямо в ковёр. А потом молча наваливается на Эрика сверху, дышит горячечно и рвано.
"Я вернулся...я здесь..."
- Ты ведь больше не собираешься вытворять такое? - с нервным смешком, путаясь в словах, бормочет Эрик, судорожно цепляясь обожжёнными ладонями за свитер друга. - Ещё одной такой недели я не переживу...просто не переживу... Идиот ты, Чарли... Чтоб я тебя...ещё раз спасал!..
Чарльз виновато молчит ему в шею. Пыльные ворсинки ковра щекочут ухо Эрика, он не чувствует собственных рук, голова пустая и звенящая, - и всё это кажется таким смешным, нелепым и ничего не значащим...
У Чарльза разбит нос, он хлюпает смешно и жалобно и пачкает алыми солёными разводами щёки и рот Эрика, когда растерянно тычется мягкими яркими губами ему в лицо, как телёнок, судорожно благодаря за что-то, без слов. Эрику - чувствующему себя до странного легко, почти обморочно - почему-то кажется, что всё верно, так и надо, и он тянется навстречу, они нелепо стукаются зубами, пытаются смеяться друг другу в губы. Не выходит, получается только дышать в унисон, хрипло, рвано. Чарльз горячий, живой, тёплый...прежний. Он рядом, совсем близко, и всё прочее: Шоу, война, дети внизу, до смерти, наверное, испуганные криками, - всё, всё отходит на второй план.
...А потом Хэнк и Алекс всё же выламывают дверь в гостиную. И Хэнк, очевидно, забыл про этот чёртов ключ.
***
Хэнк укутывает Чарльза таким немыслимым количеством одеял, что Эрик где-то на грани медленно возвращающегося, всё ещё крутящегося, как взбесившаяся центрифуга, сознания начинает вновь опасаться за друга. И с трудом ворочается на собственной постели, терзаемый неловким, совершенно иррациональным страхом, что Чарльз снова исчезнет, потеряется в нелепой пушистой ватной мягкости пледов, как пресловутая иголка в стоге сена. С него станется.
Их крики едва не сводят с ума всех обитателей особняка. Какие-то смутные слухи доносят, что впечатлительная Рейвен, предварительно побледнев до совершенно невозможного при её природном окрасе мутно-белого цвета, упала в продолжительный обморок. Сверхчуткий мальчишка Шон - с его дурацкой, чрезмерно усиленной эмпатией - невольно поддерживает чудовищную какофонию звуков, ультразвуковой волной вдребезги разнося витражное стекло в холле.
- Это была семейная гордость, - бормочет Чарльз из своего своеобразного смешного кокона. - Бесполезная семейная гордость. Там, кажется...Христофор Колумб был изображён...с кораблём...и парусами...
Хэнк предупреждающе рыкает на профессора, и Эрику с его места видно, как Чарли закатывает глаза в показной усталости. Холодные пальцы левой руки друга, украдкой выпростанной из одеяла, мягко шевелятся в его ладони.
Они всё ещё держатся за руки.
...Алекс смеялся тогда, нервно и чересчур высоко, когда, ворвавшись вслед за Хэнком в гостиную - белый и испуганный - увидел их, безвольно лежащих рядом на ковре и сцепивших руки мёртвой хваткой.
- Проф, - на неестественно звонких тонах бормотал Саммерс, захлёбываясь то ли слезами, то ли истерическим смехом. - Что за грёбаную драму вы тут разыгрываете?..
Алекс всё-таки - замечательный мальчишка, пусть он и скрывает упорно свой внутренний неугасимый свет под колкой змеиной чешуёй.
Даже в лаборатории два упрямца не собираются расцеплять пальцы, и Хэнку приходится силой разрывать их связь, чтобы обработать обожжённые, раздувшиеся, покрывшиеся жуткими волдырями ладони Эрика.
Болевые ощущения, больше не притупляемые сывороткой, возвращаются и - словно сотня разъярённый пираний, в гневе ломающих треугольные зубы, - терзают раны невыносимой болью. Леншерру кажется, что он всё-таки в шаге от того, чтобы начать совершенно недостойно умолять Хэнка отрубить ему кисти рук, избавив от мучений. Можно даже допустить пару скупых мужских слезинок.
Чарльз встревоженно смотрит на друга из облака своих одеял и, кажется, пытается ментально забрать у него часть боли. Но он ещё слишком слаб, и Эрик ощущает чужое присутствие у себя в сознании смутно и нечётко. А значит, все благородные попытки Чарли бессмысленны.
"Прекрати, - мысленно проецирует он, и, превозмогая нарастающую боль в ладонях, крепче обхватывает непослушными пальцами запястье Чарльза. - Ты и так настрадался уже, за нас всех. Оставь мою боль мне, прошу тебя".
"Твой самоуверенный тон не очень-то похож на просьбу," - со слабой усмешкой отвечает Ксавье, и тяжело, неповоротливо выскальзывает из его сознания, беспомощно - и бесконечно трогательно - жмурясь от дискомфорта. Эрик вглядывается внимательно в его глаза, неосознанно ища остатки жуткого хрустального льда, но веки Чарльза окружены алыми воспалёнными дугами, к сузившейся полоске радужки тянутся огненные ниточки капилляров, а в бездонной глубине чёрных зрачков притаилась почти болезненная нежность. Это он. Это их - и его, Эрика, - Чарльз.
Хэнк встаёт за их головами, уперевшись круглыми кулаками в бока. Стёкла его очков бросают сердитые и весьма противные белые блики в лицо Эрику, и тот, недовольно моргая, отводит глаза.
- Кто-нибудь способен внятно объяснить мне, что произошло в гостиной? Чарльз?..
Чарльз неслышно вздыхает из своего кокона и бормочет сипло:
- Боль...
- Тебе больно? - мгновенно взвивается Хэнк, бесцеремонно отпихивает ладонь глухо заворчавшего от вспыхнувшей в конечности острой рези Эрика, беспомощно хватается за всю груду одеял Чарльза растопыренными пальцами, вглядывается в лицо друга и наставника с таким несчастным выражением лица, будто это он сам час назад был на пороге гибели. - Скажи мне, Чарльз, немедленно!
- Мне...нет, - сейчас Ксавье может передавать эмоции только посредством выразительной мимики распухших глаз и страдальчески изогнутых бровей. - Хэнк...я про гостиную...
- Что-то случилось, - сердито вставляет Эрик, пытаясь своими пухлыми и нелепыми бинтами отпихнуть несносного Маккоя куда-нибудь...в сторону. - Что-то случилось в тот момент, когда этот монстр почти одержал победу. Что-то, что дало мне время оправиться и использовать наконец наш с тобой план. Ты...молодчина, Хэнки!
Генри улыбается польщённо - уголки тонких губ подскакивают высоко - и по-детски радостно, и в умных глазах за вновь съехавшими на кончик носа стёклами очков пестрят всеми гранями ярких кристаллов:
- Я рад...что всё сработало, дружище.
- Жаль, что это не смогло полноценно избавить нас от страданий, - тут же едко вставляет, скрупулёзно поправляя сам себя, Эрик.
Чарльз снова жмурится - на этот раз довольно, как сытый кот, - прикрывая яркие глаза уставшими веками. Однако мимолётное тёплое чувство мгновенно переходит в холодное беспокойство - Эрик чувствует его почти физическое - скользкое, холодное и липкое - прикосновение на лбу, на щеках:
- Я допустил ошибку.
- Переоценил свои силы, - хмуро встревает вновь замкнувший светлые чувства на замок Хэнк. - Чарльз, я говорил тебе...
Ксавье только машет безнадёжно кистью руки и прячется в одеяла:
- Это...было словно опьянение. Я будто нырнул с головой в свежий морской прибой, ощутил себя крошечной каплей в океане таких же, как я, как мы... Мы не одни, друзья! Их так много...сильных, ярких, как звёзды, обладающих необычайными талантами, - он запинается на полуслове и вновь продолжает, всё так же восторженно, хоть и сглатывает, смазывает некоторые слова устало. - Вы когда-нибудь могли представить себе леди, способную протискиваться в любые щели, будь то хоть игольное ушко?.. Или девочку - совсем маленькую девочку, Хэнк! - способную - только подумайте! - управлять погодой...
Эрик хмурится. Несносная тянущая боль в ладонях становится всё сильнее с каждым медленно утекающим, как песок в часах, мгновением. И Чарльз вновь слишком далёк от него, слишком глубоко уходит в свои мечты...
Ксавье наконец - словно ощутив опасения друга - выскальзывает из тайников собственного подсознания, вдыхает белый и холодный воздух лаборатории так судорожно и тщательно, будто добрый месяц старательно избегал наполнять лёгкие жизненно необходимым кислородом:
- ...И я понятия не имею, откуда взялось оно. Я увлёкся поиском новых мутантов, не заметил засады. Оно ждало...возможно, долгие годы - не именно меня - любого сильного мутанта, способного легко скользить сквозь пространство и время. А потом оно...
- Вцепилось в тебя? - негромко заканчивает Эрик, и Чарльз кивает торопливо, отчаянно ловит светлый взгляд друга и жадно пьёт светящееся в серых радужках успокоение.
- Ты заметил сразу, так? Я не сомневался в тебе. И всё же не смел надеяться, - Чарльз вновь ловит холодными пальцами ладонь Эрика, ласково треплет туго затянутый бинт, и Леншерр дышит глубоко и размеренно, плюя на отчаянно скребущуюся по всей длине кисти боль. - Ты выиграл для меня время, чтобы я смог вырваться. Эта тварь изрядно перестаралась, раскапывая твоё сознание. Она не знала тебя так хорошо, как я, друг мой - благо, я успел спрятать некоторые воспоминания от чужого разума - и не знала, чем обернутся твои муки для неё самой. Боль. Вот ответ. Боль твоих воспоминаний оказалась такой сильной - невыносимой - что вырвалась за пределы твоего сознания и отрикошетила прямо в меня. То количество ментальной боли, что накопилось в тебе, оказалось для этой дряни фатальным. А образ огня - который, как верно вы разгадали, причинял этому чужеродному сознанию чудовищный дискомфорт по какой-то причине, нам не известной, - довершил дело, позволив мне выбраться из непроницаемой ловушки...ловушки собственного разума.
Чарльз замолкает, и глаза его подёргиваются мутной дымкой, как у смертельно больного животного. И голос звучит непривычно глухо и бесконечно горько:
- Прости меня, Эрик...
И утверждение звучит так, словно он уже убеждён в том, что друг уже отвернулся от него навеки.
- ...Прости меня за всю эту...боль.
И Эрик не может вынести подобного. Он тут же - сердито и торопливо - старается разубедить Чарльза. Несносного, глупого...бесконечно и до странности абсолютно идеального Чарльза. Старается, крепче сжимая отчаянно ноющими пальцами безвольную ладонь друга. Старается, с трудом садясь на кушетке, отмахиваясь от всполошившегося Хэнка свободной рукой. Старается, опуская тяжёлую и непослушную мумифицированную ладонь на мягкие волосы Ксавье, неловко и нежно путаясь пальцами в их тёплой паутине. И наклоняясь к лицу Чарльза - к его безумно выразительным глазам, пересохшим, потрескавшимся губам, к компрессу, наложенному Хэнком на нос, скрывающему смешные веснушки, - Эрик продолжает отчаянно пытаться доказать, что нет, нет, он никуда и никогда не уйдёт, и прощать ему друга не за что - слышишь, Чарли, чёрт возьми, не за что, идиот ты умный!..
...и плевать, что у него пересыхает во рту, и пропадают бесследно все слова с отяжелевшего языка.
Чарльз смотрит в глаза Эрику внимательно, безошибочно считывая всю мешанину чувств с его сознания. И это совсем не больно, хотя, казалось, разум совершенно разворочен беспринципным монстром, с жуткой насмешкой вывернут наизнанку. Лишь покалывает легко и щекотно.
Чарльз настоящий.
И Чарльз впитывает мысли Эрика, задействуя всю свою прежнюю отчаянно глупую доверчивость.
И его глаза светятся, словно неосторожный угловатый мальчишка Алекс Саммерс зажёг их случайным движением, вместо того, чтобы целить в бездвижного манекена.
Война ждёт их за порогом, война дышит им в затылок. Но в сознании Эрика в первый раз за бешеную неделю царит мир. И весь этот мир наполнен Чарльзом, напоён родниками его чувств и ясным светом мыслей.
Эрик искренне полагает, что знает Чарльза. И возможно, он не так далёк от истины.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Первый класс
Пэйринг или персонажи: Чарльз Ксавье/Эрик Леншерр, Хэнк Маккой
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, драма, даркфик, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
"Мы забываем, что сознание - всего лишь поверхность, лишь авангард нашего психического существования".(с) Карл Густав Юнг
Часть 2- Это существо будет очень сложно остановить. Оно смогло подчинить себе Чарльза - одного из самых способных телепатов в мире, если верить данным, считанным с Церебро, - а это говорит о том, что сила нашего неизвестного врага очень высока.
- Ты не добавляешь оптимизма в ход нашей операции, Хэнк. Я бы с тобой в разведку не пошёл. Есть риск - не пройдя и половины пути - свято уверовать в бесполезность всех пунктов задуманного плана и общую бренность мира и добровольно броситься в пропасть.
- ...Однако есть все основания полагать, что удерживать сознание Чарльза под контролем этому организму нелегко. Сомневаюсь, что профессор смирился со своей судьбой. Он борется, изнутри, я уверен. Нашему другу нужно только найти тот свет, который ведёт прочь из чёрного тоннеля...
- Прошу тебя, не выражайся ты так пафосно!..
***
- И как мне...откопать Чарльза под слоем этой дряни в его голове?
- Покажи ему ваши общие воспоминания, цели, мечты... Протяни руку и помоги ему выбраться к свету. Но не забывай, что тебе ещё придётся сражаться против второго телепата.
- Что за тон? Ты будто со мной уже прощаешься! В очень напыщенной и вызывающей манере.
***
- Хэнк. Сделай мне инъекцию самого сильного обезболивающего, которое у тебя есть.
- Против ментальной боли все лекарства бессильны, Эрик. От телепата не спасёшься таблетками...
- Для чего-нибудь да пригодятся.
***
В лабораторию Хэнка они пробираются окрестными путями, старательно избегая проходить мимо дверей, ведущих в столовую. Эрик ещё с лестницы слышит заливистый смех лже-Чарльза и крепче вцепляется в перила.
- Как в дурацком второсортном ужастике, - лихорадочно шепчет он на ухо Хэнку, и тот кивает, тревожно сдвигая брови.
В лаборатории - где яркий неоновый свет слегка рассеивает иррациональный страх, облепивший их фигуры в коридоре, - Эрик сосредоточенно, с видом человека, добровольно обрекшего себя на вечные муки, указывает на самый вместительный цилиндр шприца. На опытный взгляд Хэнка всё это выглядит чертовски неубедительно. В конце концов, это его лаборатория, и он здесь - царь и бог. И доктор, что сейчас важнее всего.
- Такую дозу твой организм не выдержит, - возражает Маккой, позволив себе допустить в голос немного профессиональной важности, и, предусмотрительно отодвинув в сторону руку товарища, берёт шприц поменьше. - Не строй из себя всесильного. Железный Эрик.
И только Леншерр собирается гневно возразить - недовольный то ли новым прозвищем, то ли внезапным - бескомпромиссным и бесцеремонным - сообщением о существовании чего-то, что не под силу ему, - как Хэнк опережает его и уверенно пришпиливает к месту:
- Выберешь эту дозу обезболивающего - и Чарльзу помочь точно не сможешь.
Эрик слушается на удивление быстро, чинно садится и вытягивает левую руку. Взгляд Хэнка невольно скользит по полустёршейся татуировке, по чёрным стремительным стрелкам, вечным клеймом перечёркивающим голубые линии вен.
Эрик поднимает голову, смотрит, раздражённо искря глазами, но руку не переворачивает, хоть и сжимает судорожно длинные пальцы:
- Насмотрелся? Давай уже.
Хэнк неловко, виновато кивает и чувствует, как замерзает и кристаллизуется пространство между ними, электризуемое с двух сторон острыми молниями напряжения. Он осторожно тянет на себя ладонь Эрика, и тот позволяет нехотя, отворачивается, не желая наблюдать за врачебными манипуляциями.
- Твоя рука как один сплошной гранитный монолит, - негромко подаёт голос за его плечом Генри. - Постарайся расслабиться, Эрик. Я не смогу даже иглу верно ввести.
Плечи Леншерра напрягаются, и мышцы перекатываются под светлой тканью рубашки - он в шаге от того, чтобы, выпустив сжатые в кулак нервы на волю, отдёрнуть руку.
- Что не так? - мягко спрашивает Хэнк, откладывая шприц.
- Аушвиц, - коротко, хрипло и сухо отзывается Эрик. Голос у него не дрожит, остаётся спокойным, хоть и звучит глуховато, как из трубы, но Леншерр по-прежнему не оборачивается, и Маккою не видно его глаз. - Там была лаборатория... Такая белая. Стерильная.
Хэнк тяжело опускается рядом со своим невольным пациентом, но всё равно не может заставить себя положить руку ему на плечо:
- Если не хочешь, мы можем...
- У меня брали кровь, - прерывает его Эрик. - Чуть ли не каждую неделю...хотя, может, мне и казалось, маленький был.
"Шоу," - догадывается Хэнк, и его пробирает внезапным холодом до костей.
"Шоу," - и стучит в барабанных перепонках мерзким гулом.
"Себастьян Шоу. Чёртов подонок Себастьян Шоу!"
- Эрик, я повторяю, если ты не можешь...
Эрик наконец оборачивается к нему, и потемневшие глаза его болезненно и сухо блестят:
- О чём ты? Не время раскисать над своими печальными воспоминаниями, - он улыбается, сверкнув белизной зубов, в почти естественной улыбке. - Пожалеем о моём загубленном детстве позже, приятель. Чарльз ждёт меня.
Эрик всё же расслабляет мышцы руки, совсем немного - Хэнку по-прежнему неудобно вводить иглу, но друг искренне старается помочь, и остальную процедуру учёный проводит в молчании, напряжённо стиснув зубы.
***
Чарльз соглашается на шахматы сразу и выглядит почти довольным. Обещает прийти после ужина и подарить Эрику "незабываемую партию".
Рейвен, кажется, плакала. Вызывающе алеют белки глаз, веки припухли. Она жмётся к Чарльзу, как маленькая девочка, плотно обвивает руки вокруг его пояса и упрямо мешает есть.
- Что с ней? - негромко - одними губами - интересуется Эрик у сидящего рядом Шона. Рыжий солнечный парнишка - единственный из всех, кто выглядит как обычно, уплетает за обе щёки жареную рыбу и, кажется, радостно полыхает всеми своими веснушками. Мойры в особняке нет - уехала сразу после пикника, по каким-то сверхсекретным делам в ЦРУ. Алекс, всё ещё лелея детскую обиду, неловко сторонится Чарльза, держится около сосредоточенного Хэнка, дуется, очень громко и вызывающе пинает под столом ножку стула. - Что со всеми вами?
Шон наконец отрывается от тарелки, смотрит на Эрика кристально чистыми глазами наивного мальчишки и шепелявит с набитым ртом:
- А фто ф нами не то?..
Всё, всё идёт не так, как подобает, не так, как заведено!..
Чарльз переступает порог гостиной как раз в тот момент, когда дряхлая птица в покосившихся настенных часах хрипло каркает, отсчитывая время. Кажется, около девяти раз...
И конечно, конечно же, этот чужой Чарльз с порога просит Эрика погасить камин.
- Неужели ты замёрз, мой друг? - смеётся Ксавье за спиной Эрика. Смеётся светло и легко, как и должен смеяться Чарльз.
В комнате действительно жарко натоплено. Оранжевое пламя рвётся вверх, словно непослушный ребёнок, старающийся убежать от заботливо кудахчущих над ним родителей. Огненные языки, заискивая и ластясь, лижут прутья каминной решётки. Эрик упрямо подкладывает в камин поленья, ворошит угли, постукивает указательным пальцем по коробку длинных каминных спичек - странных, нелепых и буржуйских, с цветными головками. Вакцина Хэнка приживается в его организме медленно, и Эрик то и дело прикусывает щёку изнутри, убеждаясь, что болевые ощущения полностью исчезли.
Огонь, очевидно, опасен для этого существа. Нахождение в непосредственной близости к пламени должно заставить монстра растеряться и утратить контроль над Чарльзом. Наверное...
Что ж, ему действительно ничего не остаётся, кроме как положиться на план Хэнка.
- Эрик, - доносится до Леншерра сквозь весёлый гул пламени приглушённый голос Чарльза. Всё ещё улыбающегося Чарльза. - Неужели ты не ощущаешь, что здесь дышать нечем?
Эрик молчит, и смешной, пузатый и добродушный китайский божок ободряюще улыбается ему с каминной полки.
- Эрик, - Чарльз за его спиной начинает нервничать, переминается с ноги на ногу, суёт ладони в карманы, не попадая ни в один. - Ты предлагаешь мне играть в шахматы в этом пекле?
Эрик протягивает руку и мысленно касается дверного замка, словно наяву ощущая под подушечками пальцев холодную гладкость металла. Податливые рычажки с готовностью тянутся к его руке, как котята, нетерпеливо ожидающие хозяйской ласки.
Металлический замок щёлкает у Чарльза за спиной, заставляя того вздрогнуть.
...Если что - у Хэнка есть ключ... Если он успеет.
- Эрик? - монстр удивлён, но он всё ещё успешно маскируется под Чарльза. - Что происходит? Что ты задумал?
Эрик встаёт, и пламя в камине одобрительно гудит за его спиной:
- Я хочу помочь тебе, Чарльз. Позволь мне помочь...
Голос монстра вновь смягчается, приторно отдаёт мёдом:
- Во что ты играешь, друг мой? Это шахматы с подвохом? Или какая-то новая тренировочная площадка?
Эрик хмурится. Мутировавшим внутренним чутьём он ощущает, что на существе, притворяющемся его другом, нет ни грамма металла... Настоящий Чарльз никогда - совершенно никогда - не задумывался о таких мелочах. Дружба подразумевает доверие.
- Чарльз, я знаю, что ты меня слышишь. Чарльз!
- Конечно, я тебя слышу, - раздражённо восклицает лже-Ксавье, и на миг - в алых огненных отсветах - лицо его превращается в брезгливую гримасу. - Я стою перед тобой. Сделай одолжение, Эрик, прекрати паясничать и погаси огонь!
И монстр тянет пальцы к виску. Предсказуемо. Эрик реагирует быстрее. В два шага он преодолевает расстояние, отделяющее его от мнимого Чарльза, и сжимает в ладонях его запястья:
- Что ты сделал с Чарльзом?
- Эрик...Эрик, я и есть Чарльз! Что с тобой?.. - монстр перестаёт вырываться, осторожно поднимает руки вместе со сжавшимися на запястьях стальными пальцами Эрика и кладёт ладони на виски Леншерра, поглаживает мягкими подушечками ласково. - Мой друг, это же я...
Эрик ощущает, как - совершенно против его воли - разжимаются пальцы. Руки Чарльза по прежнему на его волосах, и слишком близко светлые глаза, яркие губы, трогательные веснушки на носу...и зачем вообще чего-то требовать, чего-то желать, когда вот он, Чарльз, рядом..?
- Я с тобой, мой друг...
Ein, zwei, drei...
Эрик, это я...
Ein, zwei, drei...
Всё в порядке, ты всего лишь переутомился...
Ein...
За спинами двух застывших людей, огонь в камине дотягивается до глиняного живота китайского божка и весело, громко - гордясь собой - ухает.
Zwei...
Глаза Чарльза вспыхивают ярко-голубым, неоновым, как у лисицы, поджидающей добычу в глубине чёрной пещеры...
Drei...
И в этой безмятежной холодной лазури вдруг отражаются алые языки пламени. Яркие и бесконечно живые.
И Эрик вырывается. Отчаянно барахтаясь, выплывает из разума монстра, из вязкого болота мыслей. Отталкивает ладони Чарльза от своих волос, отступает на шаг, жадно глотая воздух... И больше не раздумывает. Бьёт. Голова ещё кружится, поэтому удар выходит неловкий, куда-то между носом и губами.
Монстр отшатывается, от неожиданности теряя весь свой напускной лоск, всю маскировку. Внешне это всё ещё Чарльз...но никогда лицо Ксавье не было столь непроницаемым и неподвижным, словно подёрнувшимся вечным кристальным льдом.
Чужеродная дрянь наконец показала свою истинную личину. А значит, Хэнк был всё-таки прав насчёт огня. Молодчина, дружище!
- Так-то лучше, - выдыхает Эрик, рассеянно растирая костяшки пальцев. Не саднит даже - опять же спасибо Маккою. - Хватит прятаться за Чарльзом, трусливая тварь.
Монстр молчит. Не произносит ни звука, не толкает длинных речей, как эти пресловутые злодеи из старых фильмов. Даже, кажется, не дышит.
И всё же Эрик не представляет, как сможет драться с Чарльзом...
Монстр решает всё за него, находит выход, простой и выгодный. Впрочем, выгодным он является для одной только стороны. Молча и неторопливо - словно поддразнивая Эрика - он прикладывает пальцы к виску.
...Обезболивающее действительно бессильно против ментальной боли. Эрик убеждается в этом довольно быстро, но сил посетовать на правоту Хэнка уже не остаётся. Его словно разрывает на части, раскраивает на тысячу осколков, пронзает сотнями ультрафиолетовых лучей. В какое-то из бесконечно тянущихся мгновений Эрик понимает, что стоит на полу - на коленях - сжимая ладонями голову. Протянутая к нему рука Чарльза - неестественно белая, словно вышитая светящимися кристальными нитями. Монстр шевелит пальцами Чарльза, выуживая из головы Эрика воспоминания. Самые страшные и чёрные...
На этот раз Леншерр даже не пытается вникнуть в суть видений. Его глаза заливает алой кровью, в ушах безостановочно - разрывая барабанные перепонки - с безумным, пугающим весельем крутится марш "Edelweiss". Он откуда-то знает, что Шоу тёмной громадой тоже нависает над ним - перемигиваясь игриво с безразличным, ледяным Чарльзом - и тяжёлой мёртвой ладонью ласково гладит по голове. И Эрик кричит. Кричит, надрывая горло, надсаживая лёгкие. И кажется, сходит с ума от собственного крика.
Такой чудовищной боли он ещё не испытывал.
Ни в одной из страшных лабораторий Шоу.
Никогда.
...А потом всё исчезает, оставляя тянущую боль в ушах, сухую пустоту в голове и кровавые подтёки на сбитых костяшках.
Чарльз, как подкошенный, падает на пол, нелепо разметав ноги, - прямо напротив Эрика - и лицо его бело, как мрамор. Словно разом выпили все краски из организма, оставив иссушенный белоснежный холст.
Эрик не знает, что произошло. И не желает знать. Не сейчас. Он понимает только, что кто-то - быть может, кто-нибудь с далёких небес, может - ближе, - подарил ему шанс спасти свою душу. И душу Чарльза.
Огонь... Ему нужен огонь... Сейчас, когда ментальные щиты монстра ослабли, и Чарльз может вырваться из невольного плена...
Огонь в камине почти потух и лишь лениво скользит длинным горячим языком по рукаву Эрика, когда тот, шатаясь, хватаясь за решётку неверными пальцами, наклоняется и вытягивает из огня тлеющую головню.
Спиной он чувствует растерянный взгляд монстра и разворачивается.
Ладони сжимают головешку, как могли бы держать бокал вина или играючи покачивать в воздухе шахматную фигурку. Обезболивающее Хэнка действует отменно. Боли не чувствуется совершенно, только лёгкое тепло, почти живительное. И всё же он из мер предосторожности перекатывает головню в пальцах, не позволяя ей задерживаться ни на одном участке кожи, когда возвращается обратно к обездвиженному противнику.
Упасть коленями в ковёр проще простого. Голубые глаза Чарльза оказываются напротив, и вечный лёд в них уже тает, стекая по щекам прозрачными слезами.
- Эрик... - выдыхает монстр, беспомощно, моляще. Но Леншерр не верит ему.
- Не любишь огонь? - сипло бормочет сквозь зубы Эрик. - Тогда верни мне Чарльза, исчадие ада!
Стиснув зубы, он сжимает головешку как можно осторожнее, в самых кончиках пальцев, раздувает, и - когда она вспыхивает в ладонях, расцветает огненными лепестками - подносит её к лицу лже-Чарльза.
Монстр молчит, только дрожит всем телом, пытается отползти, но танцующий огонь притягивает его взгляд, вырывая из горла тихое хриплое поскуливание. Мнимый Чарльз хватается за голову обеими руками, сжимает, словно пытаясь выкинуть из сознания образ огненных цветов. Из ушей скатываются капельки крови, крошечными рубинами повисая на мочках. И это страшно. До безумия.
А потом остатки ледяной плёнки в глазах Чарльза трескаются параллельно с лопающимися от внутреннего напряжения капиллярами, и чёрные зрачки - отражая беснующиеся оранжевые искры - полностью заполняют радужку.
И теперь кричит уже Чарльз, громко, сипло, захлёбываясь болью и собственным рваным дыханием.
Сбитый телепатической волной, исторгнутой освободившимся сознанием друга, Эрик падает на ковёр - на спину - упрямо не выпуская головню из ладоней.
Несколько мгновений в его пустой гудящей голове царит блаженная звенящая тишина.
"Эрик... Брось её..."
Голос Чарльза в голове, встревоженный и очень тихий, словно другу ужасно больно строить фразы в голове, не становится для Эрика неожиданностью.
Почему-то он узнаёт настоящего Ксавье сразу: по каким-то едва заметным мягким ноткам в голосе, по неподдельной тревоге не за себя, за него, Эрика. Кожа на ладонях покрывается отвратительно тоненькими светлыми пузырями, но он улыбается, как идиот:
- Чарльз, Чарльз...
"Эрик, хватит... Выпусти её из рук...Эрик, я справлюсь дальше сам..."
Леншерр не реагирует, сжимает головню в пальцах крепче - благо, боли совсем не чувствуется - и тогда Чарльз со стоном тянется к нему, непослушными ватными пальцами выбивает горящую деревяшку из руку друга, неловко тушит её локтём, вдавливая прямо в ковёр. А потом молча наваливается на Эрика сверху, дышит горячечно и рвано.
"Я вернулся...я здесь..."
- Ты ведь больше не собираешься вытворять такое? - с нервным смешком, путаясь в словах, бормочет Эрик, судорожно цепляясь обожжёнными ладонями за свитер друга. - Ещё одной такой недели я не переживу...просто не переживу... Идиот ты, Чарли... Чтоб я тебя...ещё раз спасал!..
Чарльз виновато молчит ему в шею. Пыльные ворсинки ковра щекочут ухо Эрика, он не чувствует собственных рук, голова пустая и звенящая, - и всё это кажется таким смешным, нелепым и ничего не значащим...
У Чарльза разбит нос, он хлюпает смешно и жалобно и пачкает алыми солёными разводами щёки и рот Эрика, когда растерянно тычется мягкими яркими губами ему в лицо, как телёнок, судорожно благодаря за что-то, без слов. Эрику - чувствующему себя до странного легко, почти обморочно - почему-то кажется, что всё верно, так и надо, и он тянется навстречу, они нелепо стукаются зубами, пытаются смеяться друг другу в губы. Не выходит, получается только дышать в унисон, хрипло, рвано. Чарльз горячий, живой, тёплый...прежний. Он рядом, совсем близко, и всё прочее: Шоу, война, дети внизу, до смерти, наверное, испуганные криками, - всё, всё отходит на второй план.
...А потом Хэнк и Алекс всё же выламывают дверь в гостиную. И Хэнк, очевидно, забыл про этот чёртов ключ.
***
Хэнк укутывает Чарльза таким немыслимым количеством одеял, что Эрик где-то на грани медленно возвращающегося, всё ещё крутящегося, как взбесившаяся центрифуга, сознания начинает вновь опасаться за друга. И с трудом ворочается на собственной постели, терзаемый неловким, совершенно иррациональным страхом, что Чарльз снова исчезнет, потеряется в нелепой пушистой ватной мягкости пледов, как пресловутая иголка в стоге сена. С него станется.
Их крики едва не сводят с ума всех обитателей особняка. Какие-то смутные слухи доносят, что впечатлительная Рейвен, предварительно побледнев до совершенно невозможного при её природном окрасе мутно-белого цвета, упала в продолжительный обморок. Сверхчуткий мальчишка Шон - с его дурацкой, чрезмерно усиленной эмпатией - невольно поддерживает чудовищную какофонию звуков, ультразвуковой волной вдребезги разнося витражное стекло в холле.
- Это была семейная гордость, - бормочет Чарльз из своего своеобразного смешного кокона. - Бесполезная семейная гордость. Там, кажется...Христофор Колумб был изображён...с кораблём...и парусами...
Хэнк предупреждающе рыкает на профессора, и Эрику с его места видно, как Чарли закатывает глаза в показной усталости. Холодные пальцы левой руки друга, украдкой выпростанной из одеяла, мягко шевелятся в его ладони.
Они всё ещё держатся за руки.
...Алекс смеялся тогда, нервно и чересчур высоко, когда, ворвавшись вслед за Хэнком в гостиную - белый и испуганный - увидел их, безвольно лежащих рядом на ковре и сцепивших руки мёртвой хваткой.
- Проф, - на неестественно звонких тонах бормотал Саммерс, захлёбываясь то ли слезами, то ли истерическим смехом. - Что за грёбаную драму вы тут разыгрываете?..
Алекс всё-таки - замечательный мальчишка, пусть он и скрывает упорно свой внутренний неугасимый свет под колкой змеиной чешуёй.
Даже в лаборатории два упрямца не собираются расцеплять пальцы, и Хэнку приходится силой разрывать их связь, чтобы обработать обожжённые, раздувшиеся, покрывшиеся жуткими волдырями ладони Эрика.
Болевые ощущения, больше не притупляемые сывороткой, возвращаются и - словно сотня разъярённый пираний, в гневе ломающих треугольные зубы, - терзают раны невыносимой болью. Леншерру кажется, что он всё-таки в шаге от того, чтобы начать совершенно недостойно умолять Хэнка отрубить ему кисти рук, избавив от мучений. Можно даже допустить пару скупых мужских слезинок.
Чарльз встревоженно смотрит на друга из облака своих одеял и, кажется, пытается ментально забрать у него часть боли. Но он ещё слишком слаб, и Эрик ощущает чужое присутствие у себя в сознании смутно и нечётко. А значит, все благородные попытки Чарли бессмысленны.
"Прекрати, - мысленно проецирует он, и, превозмогая нарастающую боль в ладонях, крепче обхватывает непослушными пальцами запястье Чарльза. - Ты и так настрадался уже, за нас всех. Оставь мою боль мне, прошу тебя".
"Твой самоуверенный тон не очень-то похож на просьбу," - со слабой усмешкой отвечает Ксавье, и тяжело, неповоротливо выскальзывает из его сознания, беспомощно - и бесконечно трогательно - жмурясь от дискомфорта. Эрик вглядывается внимательно в его глаза, неосознанно ища остатки жуткого хрустального льда, но веки Чарльза окружены алыми воспалёнными дугами, к сузившейся полоске радужки тянутся огненные ниточки капилляров, а в бездонной глубине чёрных зрачков притаилась почти болезненная нежность. Это он. Это их - и его, Эрика, - Чарльз.
Хэнк встаёт за их головами, уперевшись круглыми кулаками в бока. Стёкла его очков бросают сердитые и весьма противные белые блики в лицо Эрику, и тот, недовольно моргая, отводит глаза.
- Кто-нибудь способен внятно объяснить мне, что произошло в гостиной? Чарльз?..
Чарльз неслышно вздыхает из своего кокона и бормочет сипло:
- Боль...
- Тебе больно? - мгновенно взвивается Хэнк, бесцеремонно отпихивает ладонь глухо заворчавшего от вспыхнувшей в конечности острой рези Эрика, беспомощно хватается за всю груду одеял Чарльза растопыренными пальцами, вглядывается в лицо друга и наставника с таким несчастным выражением лица, будто это он сам час назад был на пороге гибели. - Скажи мне, Чарльз, немедленно!
- Мне...нет, - сейчас Ксавье может передавать эмоции только посредством выразительной мимики распухших глаз и страдальчески изогнутых бровей. - Хэнк...я про гостиную...
- Что-то случилось, - сердито вставляет Эрик, пытаясь своими пухлыми и нелепыми бинтами отпихнуть несносного Маккоя куда-нибудь...в сторону. - Что-то случилось в тот момент, когда этот монстр почти одержал победу. Что-то, что дало мне время оправиться и использовать наконец наш с тобой план. Ты...молодчина, Хэнки!
Генри улыбается польщённо - уголки тонких губ подскакивают высоко - и по-детски радостно, и в умных глазах за вновь съехавшими на кончик носа стёклами очков пестрят всеми гранями ярких кристаллов:
- Я рад...что всё сработало, дружище.
- Жаль, что это не смогло полноценно избавить нас от страданий, - тут же едко вставляет, скрупулёзно поправляя сам себя, Эрик.
Чарльз снова жмурится - на этот раз довольно, как сытый кот, - прикрывая яркие глаза уставшими веками. Однако мимолётное тёплое чувство мгновенно переходит в холодное беспокойство - Эрик чувствует его почти физическое - скользкое, холодное и липкое - прикосновение на лбу, на щеках:
- Я допустил ошибку.
- Переоценил свои силы, - хмуро встревает вновь замкнувший светлые чувства на замок Хэнк. - Чарльз, я говорил тебе...
Ксавье только машет безнадёжно кистью руки и прячется в одеяла:
- Это...было словно опьянение. Я будто нырнул с головой в свежий морской прибой, ощутил себя крошечной каплей в океане таких же, как я, как мы... Мы не одни, друзья! Их так много...сильных, ярких, как звёзды, обладающих необычайными талантами, - он запинается на полуслове и вновь продолжает, всё так же восторженно, хоть и сглатывает, смазывает некоторые слова устало. - Вы когда-нибудь могли представить себе леди, способную протискиваться в любые щели, будь то хоть игольное ушко?.. Или девочку - совсем маленькую девочку, Хэнк! - способную - только подумайте! - управлять погодой...
Эрик хмурится. Несносная тянущая боль в ладонях становится всё сильнее с каждым медленно утекающим, как песок в часах, мгновением. И Чарльз вновь слишком далёк от него, слишком глубоко уходит в свои мечты...
Ксавье наконец - словно ощутив опасения друга - выскальзывает из тайников собственного подсознания, вдыхает белый и холодный воздух лаборатории так судорожно и тщательно, будто добрый месяц старательно избегал наполнять лёгкие жизненно необходимым кислородом:
- ...И я понятия не имею, откуда взялось оно. Я увлёкся поиском новых мутантов, не заметил засады. Оно ждало...возможно, долгие годы - не именно меня - любого сильного мутанта, способного легко скользить сквозь пространство и время. А потом оно...
- Вцепилось в тебя? - негромко заканчивает Эрик, и Чарльз кивает торопливо, отчаянно ловит светлый взгляд друга и жадно пьёт светящееся в серых радужках успокоение.
- Ты заметил сразу, так? Я не сомневался в тебе. И всё же не смел надеяться, - Чарльз вновь ловит холодными пальцами ладонь Эрика, ласково треплет туго затянутый бинт, и Леншерр дышит глубоко и размеренно, плюя на отчаянно скребущуюся по всей длине кисти боль. - Ты выиграл для меня время, чтобы я смог вырваться. Эта тварь изрядно перестаралась, раскапывая твоё сознание. Она не знала тебя так хорошо, как я, друг мой - благо, я успел спрятать некоторые воспоминания от чужого разума - и не знала, чем обернутся твои муки для неё самой. Боль. Вот ответ. Боль твоих воспоминаний оказалась такой сильной - невыносимой - что вырвалась за пределы твоего сознания и отрикошетила прямо в меня. То количество ментальной боли, что накопилось в тебе, оказалось для этой дряни фатальным. А образ огня - который, как верно вы разгадали, причинял этому чужеродному сознанию чудовищный дискомфорт по какой-то причине, нам не известной, - довершил дело, позволив мне выбраться из непроницаемой ловушки...ловушки собственного разума.
Чарльз замолкает, и глаза его подёргиваются мутной дымкой, как у смертельно больного животного. И голос звучит непривычно глухо и бесконечно горько:
- Прости меня, Эрик...
И утверждение звучит так, словно он уже убеждён в том, что друг уже отвернулся от него навеки.
- ...Прости меня за всю эту...боль.
И Эрик не может вынести подобного. Он тут же - сердито и торопливо - старается разубедить Чарльза. Несносного, глупого...бесконечно и до странности абсолютно идеального Чарльза. Старается, крепче сжимая отчаянно ноющими пальцами безвольную ладонь друга. Старается, с трудом садясь на кушетке, отмахиваясь от всполошившегося Хэнка свободной рукой. Старается, опуская тяжёлую и непослушную мумифицированную ладонь на мягкие волосы Ксавье, неловко и нежно путаясь пальцами в их тёплой паутине. И наклоняясь к лицу Чарльза - к его безумно выразительным глазам, пересохшим, потрескавшимся губам, к компрессу, наложенному Хэнком на нос, скрывающему смешные веснушки, - Эрик продолжает отчаянно пытаться доказать, что нет, нет, он никуда и никогда не уйдёт, и прощать ему друга не за что - слышишь, Чарли, чёрт возьми, не за что, идиот ты умный!..
...и плевать, что у него пересыхает во рту, и пропадают бесследно все слова с отяжелевшего языка.
Чарльз смотрит в глаза Эрику внимательно, безошибочно считывая всю мешанину чувств с его сознания. И это совсем не больно, хотя, казалось, разум совершенно разворочен беспринципным монстром, с жуткой насмешкой вывернут наизнанку. Лишь покалывает легко и щекотно.
Чарльз настоящий.
И Чарльз впитывает мысли Эрика, задействуя всю свою прежнюю отчаянно глупую доверчивость.
И его глаза светятся, словно неосторожный угловатый мальчишка Алекс Саммерс зажёг их случайным движением, вместо того, чтобы целить в бездвижного манекена.
Война ждёт их за порогом, война дышит им в затылок. Но в сознании Эрика в первый раз за бешеную неделю царит мир. И весь этот мир наполнен Чарльзом, напоён родниками его чувств и ясным светом мыслей.
Эрик искренне полагает, что знает Чарльза. И возможно, он не так далёк от истины.
@темы: "Люди X"
Название: Foreign
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Первый класс
Пэйринг или персонажи: Чарльз Ксавье/Эрик Леншерр, Хэнк Маккой
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, драма, даркфик, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
"Мы забываем, что сознание - всего лишь поверхность, лишь авангард нашего психического существования".(с) Карл Густав Юнг
Часть 1Эрик искренне считает, что знает Чарльза. Точно представляет, как действуют рычажки в идеальном - идеально добром, идеально светлом - сознании до ужаса благородного и аристократичного Ксавье. Чарльз порой открывает перед ним дверь в комнаты памяти, подкидывает образы из детства: себя, ласкового вихрастого мальчишку с чудесными игривыми веснушками, домашнюю и умиротворённую Рейвен в пушистом белом халате, их совместные школьные проделки, тёплые семейные вечера двух беззаветно любящих друг друга людей...
Если бы Эрик не подозревал упрямо, что таким образом друг пытается внушить ему своё представление о так называемом "мирном существовании", то возможно и сам потянулся бы навстречу распахнутому доверительно разуму Ксавье...
Но каждый раз, выражая молчаливый отказ в подчинении идеалам Чарльза, губами Эрика презрительно улыбался Шоу.
"Никому нельзя доверять, мой мальчик".
Чарльз не знаком с Шоу. Иногда Эрику кажется, что именно этот факт делает его друга таким доверчивым ко всему живому и мыслящему. Доверчивым до бессмысленности.
Чарльз целиком состоит из хороших качеств, которые люди во все времена с томным придыханием называют идеальными... Из бесполезных и глупых качеств, по мнению Эрика. В неосознанной попытке защитить этого уязвимого для всех встречных ветров человека Леншерр - во время очередного до странности уютного вечера, проведённого за шахматной доской, - нехотя открывает свой разум навстречу сознанию Чарльза, тут же с наивной и горячей готовностью распахнувшемуся, укутавшему светлыми мыслями, как мягким облаком. Да, наверное, не так уж плохо будет, если они лучше изучат друг друга.
Эрику всегда - всю его сознательную и довольно отвратительную, на его же собственный непредвзятый взгляд, жизнь - не хватало чьего-то надёжного, ободряющего присутствия рядом. Недоставало того странного чувства, которое обласканные жизнью со всех боков люди слащаво называют дружбой. Эрик упрямо не жаловался на собственное одиночество. Может быть, потому что некому было душу излить. Не перед Шоу же каяться в крамольных мыслях. Ещё чего не хватало. И не перед рассеянно-нервозным алым Азазелем распинаться...
Чарльз Ксавье без раздумий прыгнул за Эриком в ледяную воду. Чарльз Ксавье, подняв тучу синих кристальных брызг, приземлился в самом центре маленького, скукожившегося в попытке защититься до невероятно крошечных размеров мира Эрика.
...Неужели этого ему не хватало все эти чёртовы годы боли и отчаяния? Ну какой идиот согласится добровольно променять вольную жизнь на пыльную комнату в старом унылом особняке? Постоянное и бесцеремонное вмешательство в мысли, настойчивое копошение чужого разума в голове и жаркое оспаривание всех гениальных, казалось бы, идей прилагаются. Эрик, неловко споткнувшись, запутавшись в собственных длинных ногах, перешагнул порог Вестчестера и увяз навсегда. Увяз в лёгкой и прозрачной паутинной пыли, весело искрящейся под брызгами солнечного света, увяз в незнакомом ему доселе чувстве командного духа, подогревающем со всех сторон, словно жаром из неугасающего костра.
Безнадёжно - без права выбраться и сбежать - утонул в яркой лазури светлых глаз Чарльза.
И - Шоу, разумеется, пришёл бы в неописуемый ужас - похоже, во все эти тёмные годы, на всех скользких дорогах, во всех грязных, пропахших голодными мышами гостиницах Эрику не хватало именно Чарльза...
***
Эрик действительно считает, что знает Чарльза.
Но когда одним свежим утром Чарльз, причёсанный - так раздражающе аккуратно, волнисто и бархатно - на ровный квадратный метр расцвечивающий пространство вокруг себя спокойной мягкостью утренней улыбки, спускается к завтраку, Эрик не сразу, не с первого коротко брошенного исподлобья взгляда определяет подмену.
- Доброе утро, Чарльз, - Рейвен словно светится изнутри в присутствии названного брата. Но не солнечно и ярко - что, по мнению Эрика, было бы раздражающе - а гораздо нежнее, как бледно-лазоревое рассветное небо.
- Доброе утро, - Чарльз такой же, как и всегда, такой, каким и должен быть утренний профессор Ксавье. Привычным, трогательно-домашним жестом тянется за своей рыжей кружкой - прошлую, синюю, как Рейвен, Эрик разбил ненароком. - Эрик.
Леншерр поднимает глаза от свежей, хрустящей газеты, вопросительно смотрит на Чарльза, всё ещё стоящего к нему спиной, - получается куда-то между лопаток:
- Утра, Чарльз.
Чарльз светло улыбается поверх плеча - Эрику с его места видно лишь приподнятый уголок ярких губ - и говорит легко, почти нараспев:
- Как спалось, мой друг?
...И Эрик замирает.
Он действительно хорошо знает Чарльза. И привычный ему Ксавье никогда - совершенно никогда - не позволил бы себе задать другу этот вопрос.
"Как спалось?"
Чарльз знает, что Эрик мечется по ночам - какой бы удобной и мягкой не была отведённая ему кровать - что судорожно комкает одеревеневшими, застывшими пальцами отяжелевшие от пота простыни.
"Как спится, дорогой Эрик?"
Себастьян Шоу, неизменно появляется в его мутных снах и неизменно задаёт тот же самый вопрос.
А потом снова - ein, zwei, drei - свист летящей мимо уха пули. И крик. И Шоу скалит белоснежные зубы в добрейшей акульей улыбке.
"С добрым утром, мой дорогой мальчик!"
Чарльз прекрасно знает, как спится Эрику каждую ночь. Знает, потому что - неизменно разбуженный яростным, до краёв полным боли всплеском ментальной энергии - не тратя ни мгновения, не спрашивая разрешения друга, ныряет в тёмное вязкое болото его снов, нашаривает ледяную ладонь, крепко сжимает. Проходит через весь ад вместе с ним. Закрывает горячими ладонями глаза Эрика - чтобы страшные, кровавые образы из прошлого пролетали мимо его взора, не задевая, не царапая глазную роговицу. Окружает их обоих глухой ватной завесой - благо, во снах позволено всё - чтобы громыхающее ein, zwei, drei, окутанное серым пороховым дымом, не рвало тонкие барабанные перепонки.
Чарльз никогда не спрашивает, как спалось Эрику, потому что всегда - каждую ночь, до самого тёмного предрассветного мгновения - делит с ним сны.
- Ты не Чарльз.
...если он ошибается - а он надеется на вероятность этой ошибки всем сердцем - то ещё не поздно всё списать на неудачную утреннюю шутку...
- Прости? - Чарльз, занявший место напротив, на другом конце стола, наконец рассеянно поднимает глаза, и холодильник за спиной Эрика нервно вздрагивает, задетый случайными брызгами от всплеска магнетической энергии. - ...Рейвен, милая, тосты, которые ты собираешься мне предложить, немного подгорели.
...Эрик не ошибается. Потому что знает этот взгляд, застывший, равнодушный, с колкими черепками белёсого льда в глубине зрачков. Знает и узнаёт теперь - возвращая болезненными толчками из закромов памяти - узнаёт, как старого врага. Акула видит своего клыкастого собрата издалека. Так смотрел Шоу, не имеющий сердца, так равнодушно он разглядывал жертв очередного своего эксперимента. Так смотреть он пытался научить - или заставить, невелика разница, - Эрика.
Так смотрит теперь Чарльз.
А у Чарльза - мягкого, ласкового, безрассудно тянущегося помогать всем обездоленным, бесконечно живого и яркого - просто не может быть таких пустых и безжалостных глаз.
- Ты не Чарльз, - упрямо выплёвывает Эрик, и Ксавье - или то, что притворяется им, - тревожно приподняв брови, оглядывается через плечо, на загудевший натужно металлический кран.
- Ты, вероятно, всё ещё не до конца проснулся, друг мой, - Чарльз смеётся. Смеётся расслабленно, идеально имитируя яркую, мягкую звонкость Ксавье. Не отличишь. Рейвен, прильнувшая к плечу брата, оттеняет его веселье коротким смешком. Она хотя бы настоящая: глаза искрятся весело и открыто. - Что за странные идеи посещают твою голову, Эрик?
Друг мой. Этот Чарльз играет свою роль великолепно. Браво.
Эрик не верит ни единому слову Ксавье. Шоу тоже умел быть мягким, порой старательно - для какой-то бессмысленной тренировки - примеряя на себя образ домашнего рассеянного семьянина, для которого важны только толпы краснощёких сытых родственников, процветание Родины и традиция ходить в булочную по воскресеньям.
Чарльз смотрит на Эрика через стол, и на круглом лице его словно талантливым художником нарисована тревожная забота о душевном состоянии Эрика. Тот - как никак - обладает хрупким внутренним миром, истерзанным в детстве беспринципными нацистскими методами. А льдинки в ярких глазах Чарльза - чужеродные, острые - смыкаются плотным кругом, образуя ледяную стену равнодушия, обволакивающую зрачок.
- Ещё кофе, Эрик? - Рейвен. Умная девочка. Она - обладая невероятным, почти звериным чутьём - ощущает беспокойство, мутным туманом колыхающееся над столом, и робко пытается разрядить обстановку с помощью упоминания каких-то ничего не значащих бытовых мелочей. Все усилия девушки оказываются напрасными, когда металлическая кофеварка позади неё взрывается на на сотни крошечных, тревожно сверкающих в утреннем свете песчинок.
Эрик взвинчен и бесконечно зол. На Шоу, выдрессировавшего своего маленького пленника распознавать самую скрытую фальшь с первого взгляда. На Чарльза, исчезнувшего неизвестно куда в самый неподходящий момент, когда решающая битва не за горами. На того, кто осмелился занять место Ксавье, улыбаться его губами, укорять его голосом, портить его яркие глаза ледяным оттенком равнодушной жестокости. На Рейвен, не отличившую своего названного брата от того, кто сидит сейчас на месте Чарльза, натянув его оболочку на ядовитые шипы и колючий гребень и застегнувшись на все пуговицы.
И всё же Эрик достаточно себя контролирует, чтобы не позволить осколкам кофеварки задеть испуганно пригнувшуюся Рейвен. Она перевоплощается резким болезненным толчком от неожиданности, прикрывает растрёпанную рыжую голову ярко-синими острыми локтями, и Леншерр почти физически ощущает всплеск её обиды и страха.
За спиной Рейвен медленно подгорают очередные тосты.
...- Эрик, - снова Чарльз, снова он рядом. Это его ладонь сжимает в успокаивающем жесте плечо товарища. И никаких выпущенных когтей, только надёжное тепло дружеской руки, но Эрик всё равно сжимается настороженной пружиной, готовясь воинственно распрямиться в любой момент. - Что с тобой происходит, мой друг? Я могу тебе помочь?
Нет, он не поможет, он способен только старательно делать встревоженное лицо. От Чарльза, испаряясь с его свитера, кожи, волос, исходит морозный запах ледяного безразличия. И брови лишь в напускном сочувствии изогнуты над пустыми глазами.
"Сначала себе помоги, Чарльз. Найди себя, где бы ты ни был, чёртов экспериментатор, и верни на привычное место".
***
Эрик избегает Чарльза до конца дня. Это и жалкий способ убедить самого себя во внезапном помутнении рассудка - что ещё за параноидальные детские выдумки? - и маленькая месть Шоу, учившему преследовать потенциального врага до победного конца.
- Чарльз не враг, - как мантру повторяет Эрик, сжимая виски руками, словно пытаясь раздавить между напряжёнными ладонями судорожно брыкающийся в голове иррациональный страх. - Чарльз не враг. Не враг.
Чарльз не враг. Но то, что сидело этим утром напротив Эрика в столовой, не было Чарльзом.
Невозможность, нелепость ситуации разъярёнными пираньями вгрызаются в голову Эрика с двух сторон. И что-то гадкое и упрямое не даёт надеяться на то, что Чарльз - лишь огромные безвкусные часы в холле пробьют полночь - сменит новую - почти безликую - оболочку на привычную и знакомую.
Ксавье приходит к нему сам, в конце дня, когда Леншерр, нервно дёргающийся от каждой прикасающейся к нему липкой вечерней тени, поспешно подкладывает поленья в тихо пережёвывающий сухие щепки камин. Эрик вслушивается в каждый шаг Чарльза, но глаза поднимать не спешит, баюкая хрупкую, чудом держащуюся в душе надежду на то, что привидевшаяся ему утром чужеродная ледяная плёнка в глазах друга - лишь порождение уставшего разума.
Чарльз садится непривычно далеко. В самом тёмном углу. Далеко от друга и от камина, и сердце Эрика пропускает удар. Тот Чарльз, к которому он привык, обожает огонь. Огонь - это свет, это жизнь. Чарльз видит огонь во всём: пылающий очаг своеволия в душе взбалмошной Рейвен; пламенную непокорность и горячую ярость в сердце Эрика; свечи надежды, освещающие ясные лица молодых мутантов: Алекса, Шона, Хэнка...
А от почти осязаемого напряжения того Чарльза, который устроился сейчас в глубоком кресле в отдалении от каминной решётки, подрагивающей в жаре жадно лижущих её языков пламени, у Эрика ползут по спине отвратительно колючие и мелкие мурашки.
На этот раз Чарльз решает не тратить времени на разговоры, и едва Эрик отводит взгляд от таинственной пляски огненных эльфов в камине, Ксавье влетает в его голову, ныряет с разбегу. Без предупреждения.
...и это больно. Очень. Чудовищно. Даже беспринципная ледяная Эмма Фрост, кажется, действовала деликатней...
Настоящий Чарльз никогда не вторгался в его разум столь резко и жёстко, будто лезвие топора, вонзающееся в ствол дерева. Глубоко. По самую рукоять. Присутствие Чарльза в своей голове Эрик, как правило, замечал не сразу - столь деликатен и осторожен тот был - а заметив, не испытывал немедленного желания вытолкнуть непрошенного гостя за ментальные двери. Наверное, это и зовётся доверием...
Этот же Чарльз деловито и грубо рассекает его сознание на две неровные половинки, словно остро заточенный нож, врезающийся в масло.
...Эрик едва помнит, как дышать... Каждый вздох вспухает у него в горле хрупким пузырём и с натужным свистом лопается, прилипая к гортани и нёбу.
Чарльз бесцеремонно раскапывает воспоминания Эрика, вырывает с корнем - будто нарочно - самые страшные и болезненные и - как умирающие растения - оставляет их биться на обочинах памяти в неловких судорогах.
Белые кривые зубы, разрывающие изнутри ехидные ухмылки немецких солдат, впиваются в разум Эрика, раздирают на части, как голодные хищные псы, грызущие свежее мясо.
Белый, как бумага, улыбающийся мёртвыми синими губами Шоу выплывает из страшных снов вверх ногами, размахивает тонкими, как нелепые макаронины, руками, цепляется острыми холёными ногтями за неровные края разорванного вторжением Чарльза сознания Эрика, оставляет глубокие розовые борозды, тут же наливающиеся густой кровью.
Ein, zwei, drei. Ein, zwei, drei!
Пиф-паф.
Металл, металл... Эрик чувствует его солёный, едкий вкус на языке, ощущает, как расплавленное горячее железо заполняет прорехи в его разуме делая голову страшно тяжёлой. Металлический колокол раскачивается у Эрика в голове, безжалостно бьёт по стенкам черепа изнутри.
- Чарльз, Чарльз...прекрати!..
Колокол замедляется, звонкий язычок насмешливо дрожит под металлической плотью. К Эрику наконец возвращаются ощущения. В нос ему утыкается пыльный жёсткий ворс ковра в гостиной Чарльза. Он пачкает щёки влажной горечью, и Эрик с отстранённым отвращением понимает, что это его собственная вязкая слюна, смешанная с липкими солёными слезами.
- Прекрати...прек... - бормочет Эрик, беспорядочно и растерянно тычась носом и подбородком в ковёр, как слепой щенок. Чёртова беспомощность! Даже проклятый Шоу не заставлял его быть настолько жалким...
В левую ладонь, лихорадочно пытающуюся поймать ускользающие воздушные потоки, неожиданно врезается горячий металл, покрытый острыми объёмными узорами. Каминная решётка... Чарльз всё ещё копошится в голове Эрика, но вяло и неторопливо, поэтому тот находит в себе силы подтянуться и сесть. Расшалившийся огонь, осмелев, касается влажным горячим языком судорожно сжавшихся на прутьях решётки пальцев Эрика и вспыхивает довольно, отразившись ярчайшими искрами в распахнутых глазах. Сотканные из пламени мотыльки, обгоняя друг друга, стремительно влетают в открытый кровоточащий разум Эрика и осыпают пробудившихся, выбравшихся из мыслей и воспоминаний чудовищ снопом оранжевых блёсток. На миг из мрачной тьмы выплывает лицо Чарльза с изумлённо раскрытыми глазами. Огненные искры летят ему в лицо, обжигают щёки, подпаливают ресницы, пухнут торопливо...
Резким толчком - с пугающим безмолвием - Чарльз выныривает из сознания Эрика.
...Эрик обнаруживает себя согнувшимся в неудобной позе, на коленях перед камином с ощущением чужого присутствия за своей спиной. Монстр сидит в кресле, держа спину ровно и смотрит на Эрика, не мигая. У него лицо Чарльза, его до боли яркие губы, мелкие рыжеватые веснушки на носу, его задумчивая морщинка между бровями. Но это не Чарльз. Не Чарльз. Настоящий Ксавье уже сидел бы рядом с другом, утопая коленями в щегольских брюках в пыльном ковре, нёс беспорядочную испуганную чепуху, звал Рейвен с какими-нибудь глупыми пижонскими нюхательными солями...
В камине сиротливо и тускло догорает последнее полено.
- Эрик, - звучно говорит монстр, и голос его до безумия качественно перекрашен неизвестным маляром в оттенок отчаяния. - Я...я не знаю, как так вышло... Я запутался сам, увяз в твоей голове, и это было очень, очень опасно. Прости меня, Эрик...
Эрик не верит. Но сейчас - пока голова ещё кружится, словно колесо, раскачиваемое бегущими белками, - он может только болезненно скривиться. И это довольно жалко.
Его Чарльз - Чарльз, знакомый и родной, - с его глупой тягой к состраданию и нежности ко всем живым существам никогда не причинил бы такой чудовищной боли чужому сознанию, будь то разум вероломной и бесконечно запутавшейся Ангел или даже гнилое вязкое болото тяжёлых мыслей Себастьяна Шоу. И конечно, он не сотворил бы подобное с разумом Эрика. Никогда.
"Ты не Чарльз, - яростно думает Эрик, зная, что умолкнувший монстр скрупулёзно считывает все его мысли. Создавать очертания фраз в голове больно, чудовищно больно, будто свежие раны щедро посыпают солью и растирают жёсткими шершавыми ладонями. - Ты не Чарльз. Ты враг".
***
Эрик соглашается сыграть с Чарльзом партию в шахматы. Ксавье ласково упрашивает его, умильно склоняет тёмную пену волос к плечу и выглядит почти прежним.
Эрик привык презрительно отворачиваться от страха. Но от неподвижного взгляда этого нового Чарльза его неизменно бросает в мелкую противную дрожь.
В этот раз Чарльз играет чёрными.
- Мы на пороге войны, - говорит Эрик, когда чёрный ферзь, чьи матовые бока не отражают свет, сбивает с ног его слона. Облекать хаотичные осколки мыслей в гладкие фразы всё ещё больно. Голова безумно тяжёлая, словно безвольно распухший мозг заполняет черепную коробку целиком, безжалостно давя на стенки.
Он не может заставить себя называть это существо, притаившееся за шахматной доской, именем Чарльза.
- ...Всё пропитано ожиданием войны. Стоит ступить на гравий у дома, как притаившиеся за углом орудия наставят на нас свои дула, - чёрный конь гулко падает на бок, в бессилии утыкаясь круглым носом в ровную клеточную сетку доски. Эрик умолкает на миг, глядя, как монстр холодно вертит выбывшую из игры фигурку в тонких пальцах. - ...Но всё же мы ещё не проиграли.
Разум Чарльза острой гранью - словно кончиком ножа - касается сознания Эрика, отдаваясь во лбу болезненной вспышкой. Леншерр знает, что монстр безошибочно находит неприкрытую угрозу в его мыслях, и выпрямляется на стуле. Он не привык таиться.
И когда Чарльз поднимает на него неподвижный тяжёлый взгляд, Эрик наконец преодолевает себя и перегибается через стол:
- Когда всё будет кончено...ты отдашь мне Шоу? Чтобы я наконец смог насладиться моментом, когда жизнь потухнет в нём...
Монстр улыбается, широко и так по-чарльзовски открыто. Той самой улыбкой, которая без права воскрешения сразила в своё время Рейвен, Мойру, детей... Эрик не даёт себя провести. Он не отрывает пристального взгляда от глаз Чарльза, мрачных и тёмных, как провалы пустых колодцев. И бесконечно чужих.
Они уже обсуждали с Чарльзом этот вопрос, не раз, не два... Эрик упорно желал собственноручно раздавить сердце Шоу в пальцах, уничтожить его одним ударом. Ксавье неизменно горячился, выпускал на волю всё своё чувство справедливости - очевидно, мутировавшее до полнейшего обострения - кричал что-то о справедливых руках правительства, о промывании мозгов. И каждый раз, к вящему неудовольствию Эрика, заканчивал разговор взвинчено-усталым обещанием "поговорить позже".
Леншерр ждёт вердикта Чарльза на этот раз, замерев напряжённой струной. Он ведь всё ещё может ошибаться насчёт монстра... Чёрт, кого он обманывает!
- Конечно, - произносит Ксавье, и сердце Эрика пропускает удар. - Конечно, друг мой. Он твой.
...сколько он ждал двух этих заветных слов! А теперь - как избалованный, пресытившийся получением давно и тщетно жаждаемого ребёнок - выходит из себя, яростно желая затолкать неожиданный, пугающий подарок Чарльза обратно в его аристократические ладони! Потому что настоящий Ксавье никогда бы не позволил себе раздаривать души людей - пусть даже отвратительных, циничных, прогнивших насквозь...да и не людей почти. Никогда.
"Шоу твой, Эрик. Ведь об этом ты мечтал все эти чёртовы долгие годы?.. Проклятье!"
Он заполучит право вонзить когти в грудь Себастьяну и без разрешения его светлости Чарльза Ксавье.
- Я уверен, что его убийство принесёт наконец в мою душу успокоение, мой друг, - говорит Эрик, улыбаясь. Наигранно скалясь.
И монстр добродушно кивает в ответ, пока его ферзь перекрывает белому королю пути к отступлению.
"Душа Шоу - если есть она у него, в его полом теле, - уже моя, Чарльз. Она принадлежит мне по древнейшему из прав - праву кровной мести. Но сначала мы найдём способ вернуть твою собственную душу в тело, отнятое у неё".
***
Хэнк ожидаемо не верит Эрику. Хэнк с ожидаемым нетерпением переступает на своих нелепых длиннопалых ступнях. Хэнк смотрит поверх очков с ожидаемой едкой насмешкой.
И всё, чёрт возьми, слишком ожидаемо.
- То есть ты утверждаешь, что телом профессора завладел чужеродный организм, обладающий телепатическими способностями?..
Металлический штатив за спиной Хэнка с треском ломается пополам, и учёный недовольно закатывает глаза.
- ...и подчинил волю профессора себе?..
- Я устал повторять, - кротко говорит Эрик. - Я вообще устал. Мои мозги словно протёрли через мясорубку и, наспех скатав в комок, засунули обратно в черепушку. Тебе сложно просто поверить мне?
С Хэнком можно не церемониться. Хэнк вовсе не распахнувшая душу навстречу всему миру фиалка. Как Чарльз.
Хэнк подозрительно щурится в ответ. Ни для кого не секрет, что Эрика он на дух не переносит. Хоть и скрывает это, неумело и нервно.
- Поверить можно. Но у меня недостаточно оснований, чтобы бросить всё и сломя голову бежать и связывать профессора, потому что какому-то человеку, страдающему параноидальными галлюцинациями, вдруг пришло в голову, что Чарльз Ксавье опасен для окружающего мира...
По ненавязчивому мнению Эрика, Хэнк заболтался. Леншерр кивает понимающе - два раза кивает, для пущего убеждения, - и сгребает Маккоя за шиворот лабораторного халата:
- Послушай. У меня было трудное детство и непростая юность. Я ментально не стабилен, у меня потрясающе расшатана психика, а в голове периодически начинает бренчать этот глупый марш "Edelweiss". Я всего лишь прошу тебя помочь Чарльзу.
Хэнк мрачно, без тени испуга, сжимает пальцы на запястье Эрика и смотрит тяжело, как запертый в клетке зверь - на своего мучителя.
- Помочь Чарльзу? Он не крошечный ребёнок и не дряхлый безумный старик. Если бы он профессор нуждался во врачебном вмешательстве, он пришёл бы немедленно.
- К тебе? - хищно уточняет Эрик. - Не слишком ли ты самонадеян?
- А ты видишь ещё одного биофизика и биохимика с докторской степенью и опытом работы в ЦРУ в радиусе...хотя бы километра? - Маккой негромко полыхает неприязнью в лицо Леншерру, однако, не обладая способностью долго копить в себе злость, потихоньку гасит гнев в светлых глазах. - Прекрати строить глупые догадки и успокойся, Эрик. Профессор заходил ко мне в лабораторию сегодня днём. Мы Церебро дорабатывали.
- И? - хмуро перебивает Эрик, выпуская ворот Хэнка из стальной хватки пальцев.
Хэнк в ответ спокойно пожимает плечами, с дотошной аккуратностью поправляет помятую рубашку, укоризненно цокает, показывая на ладони оторванную пуговицу:
- И...ничего. Я не заметил в его состоянии отклонений.
- Можно подумать, ты постоянно присматриваешься к нему!
Маккой мгновенно вспыхивает, из благородно и мраморно бледного превращаясь в крапчатого:
- Можно и подумать! Повторюсь, если я не смогу вовремя помочь профессору, то кто сможет? Ты? О, сомневаюсь.
- Как знать, - хмыкает Эрик, отворачиваясь, и возмущённого до крайности Хэнка за его плечом обрызгивает тонкими стальными щепками очередного штатива. - Может статься, что и я. Но - как ты уже заявил - волноваться не о чем.
***
Спустя неделю Эрику начинает казаться, что он сходит с ума.
Даже если плотно закрывать ночью голову подушкой, упрямо вжиматься лицом во влажную простыню, стискивая зубы, всё равно не помогает, всё равно чудятся в каждом чёрном углу светлые от скопившихся в них острых льдинок глаза Чарльза, иней равнодушия, намёрзший на тёмных ресницах.
И какого чёрта никто не верит Эрику?!
Никто, совершенно никто, даже чуткая Рейвен не принимает во внимание опасения Леншерра.
"Это Чарльз, Эрик, наш Чарльз".
"Прекрати нести чушь, это уже не смешно".
"Ты переутомился, Эрик... Тебе стоит отдохнуть".
...Эрик, наверное, действительно сходит с ума...
Потому что Чарльз мил и приветлив со всеми, как и раньше, - как, впрочем, и полагается Чарльзу Ксавье, воспитанному мальчику, аристократу. Вскользь кокетничает с Мойрой, подбадривает своих неуверенных птенцов, старательно наращивающих взрослое оперение, по утрам с неизменной сонной мягкостью касается губами виска Рейвен. И только Эрик нервно дёргается каждый раз, заставая подобные моменты. Когда понимает, что под гордо распушёнными крыльями Чарльзовых деток поблёскивают невесть откуда взявшиеся стальные боевые когти, которые лже-Ксавье упрямо выдаёт за солнечные блики. Когда - проходя скорым шагом, ставшим уже привычным в последние тревожные дни, мимо комнаты Чарльза - видит мимоходом, что фотография Рейвен исчезла с рабочего стола друга. Когда Мойра - рассудительная Мойра, преданный агент ЦРУ, напичканный уставами до мозга костей, - сражённая обаянием нового Чарльза, робко поддерживает на общем собрании необходимость сообщества мутантов отстаивать своё право на существование...
Эрик глухо уверяет себя, что такая перспектива лишь на руку ему. Кто бы там ни был под шкурой Чарльза, он подарил ему Шоу. Подарил возможность защитить права мутантов любыми - совершенно любыми - средствами. Этот новый Чарльза наиболее близок к идеальному в представлении Эрика, он разделяет цели и мечты Леншерра, он готов идти рядом, бок о бок, каким тернистым не был бы путь...
Но это не его Чарльз.
Кто-то опасный, беспринципный и холодный притаился под мягкой личиной Ксавье. И с каждым новым рассветом всё больше заостряются черты лица, всё крепчает мёртвая стужа в некогда ярких глазах.
И необходимо что-то с этим делать.
Но Эрику не верит никто. Потому что проще довериться Чарльзу, привычному, мягкому и спокойному Чарльзу, чем вечному бродяге, колючему и молчаливому.
...И Эрик, наверное, всё же сходит с ума.
***
Этот новый Ксавье боится огня.
Бежит от горячих языков пламени, как кошка, которой когда-то подпалили хвост.
И это странно, потому что Чарльз - безудержно и безрассудно смелый, ещё ребёнком протянувший руку помощи маленькой голодной девочке с ярко-синим цветом кожи, без раздумий нырнувший в ледяную воду на помощь совершенно незнакомому человеку, твёрдо смотревший в холодные и безжалостные глаза Эммы Фрост...Чарльз вообще-то ничего не боится.
И уж точно Чарльза Ксавье никогда не пугал огонь.
Первой необоснованный страх профессора замечает Рейвен, когда обычно спокойный и уравновешенный брат очень грозно просит её "прекратить балаган и унести чёртовы свечи в тот сарай, откуда они взялись, потому что нормальные люди предпочитают вечером пользоваться электрическим светом".
Во второй раз эта странность обнаруживается, когда Чарльз наотрез отказывается тренировать Алекса.
- Ты справишься сам, парень, - убеждает профессор, ласково, ободряюще хлопая растерянного Саммерса по крепкому плечу. - У тебя уже всё получается в лучшем виде!
- Профессор, - бормочет Алекс, опустив голову, завесившись выгоревшими волосами. Эрик, стоящий тут же, неподалёку, в очередной раз изумляется краем сознания, как эти "детки", со всей их горячностью, не использованной и не приручённой ещё силой, юношеской бравадой и отчаянным нравом, неизменно тушуются под острым взглядом светлых глаз Чарльза. - Профессор, я привык...к вашему присутствию...и я почти уверен, что-нибудь да пойдёт не так без вас.
- Я тоже уверен, - негромко вставляет Хэнк, и Алекс хмуро дёргает плечом в его сторону.
- Тебя не спрашивали, клоун, - и грубые слова звучат неожиданно тускло, потому что Чарльз уже развернулся по направлению к дому. - Профессор!
- Всё пройдёт как надо, - Ксавье бегло и невнимательно улыбается через плечо. - Хэнк присмотрит, чтобы ты не натворил бед.
Алекс готов уже высказать вслух - громко и грозно - всё, что он думает о Маккое, но Эрик вовремя кладёт ладонь на его плечо:
- Я замещу профессора, не отчаивайся.
Парнишка смотрит на Леншерра хмуро и сердито, и губы его совершенно по-детски обиженно дрожат:
- Мистер Эрик, он разочаровался во мне что ли? Что я не так-то делаю?..
Алекс многое делает не так, как нужно, и Эрик вскоре убеждается в этом, когда судорожно мечется по бункеру с огнетушителем, захлёбываясь едким дымом. Растерянный, перемазанный гарью Хэнк поспешно поднимает с земли испуганного Саммерса. Тот цепляется за руку Маккоя, словно утопающий за соломинку, прислоняется чёрным от копоти лбом к плечу товарища. У Алекса подкашиваются ноги, и он даже не пробует шутить.
Без Чарльза всё идёт наперекосяк.
Третий раз странная фобия Ксавье проявляется во время небольшого пикника, призванного разрядить напряжённую предвоенную обстановку. Хэнк обнаруживает её, Хэнк - раскрасневшийся и почти красивый, если верить тому, как светятся жаркой яркостью расплавленного золота обращённые на него глаза Рейвен. Доктор Маккой звонко и весело подзывает Чарльза к мангалу, и, когда тот подходит, улыбаясь широко и вопросительно, довольный Хэнк суёт в протянутую белую ладонь гладкую сталь шампура, подталкивает коллегу в спину к распахнутой, пышущей жаром пасти мангала. Чарльз отшатывается, едва тлеющие уголья выплёвывают в его сторону насмешливые звёздочки огненных искр, с неожиданной силой отталкивает руки Хэнка и спешно удаляется к сидящей на траве Мойре, жмурящейся на солнце, как сытая кошка.
- Прости, Хэнк, я что-то сегодня не настроен на шашлыки, - извиняясь, почти раскаиваясь, кричит он из-за плеча Мактаггерт.
Хэнк пожимает плечами изумлённо, и разобраться с оставшимися шашлыками ему помогает Эрик. Если монстр, завладевший разумом Чарльза, панически боится пламени, то Леншерр, отделённый от пугающего существа уютным потрескиванием искрящихся угольков, чувствует себя почти защищённым. Впервые за целую неделю...
И совершенно не удивительно, что после злополучного пикника Хэнк вламывается в гостиную, где Эрик задумчиво ворошит угли в камине. Взъерошенный, растерявший привычную напускную строгость, старательно гасящий мрачный взгляд, загорающийся у него под ресницами каждый раз при виде Леншерра. В странных растянутых широченных носках с дурацкими ромбиками.
- Возможно, - ещё с порога - очень и очень воинственно - заявляет Хэнк. - Возможно, ты был прав. В чём-то. Только возможно! Я не отрицаю и иной вариант...
- Уйми истерику, - решительно обрубает скомканную речь учёного Эрик. - Давай обо всём по порядку. И так, чтобы доходчиво было, без особых заумствований.
Следующий час они проводят, уткнувшись в бумаги, притащенные Хэнком. Топор холодной войны зарыт на время. Маккой смешно переступает этими своими ромбиками, покачивается на носочках, совершенно противоестественно перебирает длинными пальцами ног пыльный ворс ковра, цепляется за свои записи, как утопающий за соломинку.
Из непривычно путаных объяснений обычно предпочитающего точные и строгие до невозможности, до раздражительного длинные формулировки Хэнка, Эрик понимает только то, что он, кажется, не сошёл с ума. И что Чарльз всё-таки в опасности.
- Церебро, - говорит Хэнк, немного успокоившись. - Очень тонкий механизм. Необходимо обращаться с ним правильно. Чарльз только осваивает навык подобного применения своих способностей, поэтому использовать Церебро ему нужно дозировано, в строго рассчитанном временном отрезке.
- Но Чарльз... - аккуратно подхватывает Эрик движение нечеловечески быстрой мысли Хэнка.
- Но Чарльз, - учёный соглашается недовольно. - Повёл себя как...как...
- Идиот? Нет, стой, самонадеянный идиот? Он ведь превысил норму ежедневного использования Церебро, так?
- Как ребёнок, - бурчит в ответ Хэнк, всем своим видом показывая, что честное имя профессора в обиду не даст. - Как ребёнок, чересчур заинтересовавшийся новой игрушкой. Активность его мозга превысила норму, и Церебро занёс профессора в неизвестные нам до сих пор пространства. И там ему что-то встретилось, что-то встало у него на пути...
Эрик чувствует, как леденеет спина. До этого момента, до того, как в высоком шёпоте Хэнка обрела имя новая угроза, они сталкивались лицом к лицу лишь с опасностями осязаемыми и вполне реальными. И кровожадный Шоу, и повисшая на горизонте с недавних пор чёрная туча, предвестница близости очередной мировой войны, - всё это - вне всякого сомнения - страшные, разрушительные силы. Но они всё же словно под копирку списаны со старых киноплёнок, с пыльных кадров прошлого. И был уже когда-то некий Шоу - идентичный нынешнему в идеях и помыслах - и заглядывал холодными рыбьими глазами в души предполагаемым жертвам. И войн не такое уж и большое число прошло по земле с момента зарождения мира. Всего одна, одна битва - бесконечная, бессмысленная, кровавая - истребляет людей испокон веку, носится кругами по планете, оставляя за собой горько-солёные алые следы, и лишь изредка замедляет шаг, впуская свежий мирный воздух сквозь прорехи в дымовой завесе.
Но то, что поработило разум Чарльза, подчинило себе его волю, оплело чёрными щупальцами сознание, не имеет лица, не поддаётся идентификации. Даже Хэнк - умница Хэнк - колеблется, не в силах дать точное имя тому злу, с которым они неожиданно - и так не вовремя! - столкнулись.
Если бы не Церебро - потрясающее изобретение, на сотни шагов опережающее медлительное время, - и не раздражающе мутировавшее до невероятных размеров любопытство Чарльза, безуспешно маскируемое им под научный интерес, они, быть может, никогда не встретили бы этого врага, невидимого, страшного и почти всесильного.
Рядом с Эриком Хэнк, опомнившись, разжимает судорожно стиснутые, побелевшие пальцы, и бумаги с расплывающимися каракулями записей разлетаются по комнате, подобно крупным осенним листьям с дерева-альбиноса.
- Как ты понял, что у Чарльза в голове действительно сидит эта тварь? - отстранённо провожая взглядом мелко исписанный лист, пушащийся по краям бумажной бахромой, хрипло спрашивает Эрик. - Хей, Маккой, а может, мы ошибаемся всё-таки? Может, это у нас в черепушках гнёзда кто-то свил?
- Не ошибаемся, - бормочет учёный. - Оставь свои метафоры до более светлых времён, Эрик. Сейчас не лучшее время, чтобы броситься на попятную.
- Как ты понял? - рыком вырывается из горла Эрика, и Хэнк умолкает, кидается к своим бумажкам.
- Я проверил показатели Церебро. В устройстве произошёл какой-то сбой около недели назад. Чарльз сказал мне тогда, что в тот день сила сразу нескольких обнаруженных им мутантов возросла, прямо у него на глазах, и это вывело машину из строя. Всё-таки Церебро ещё необходимо дорабатывать. Я не придал этому внимания тогда...
- Чарльз сказал!.. - громыхает Эрик, и металлические узорные решётки на окнах выгибаются ассиметричными дугами. - Чарльз сказал - и все спокойны... А потом выясняется, что это вовсе и не Чарльз сказал!
- Эрик, утихомирь свои силы! - Хэнк, оказывается, умеет рычать не хуже Леншерра. Тот даже замолкает. От удивления. - Вот так... Я продолжаю. Сегодня вечером, после пикника я обнаружил, что кто-то перенастроил Церебро. Теперь его действие направлено не на поиск мутантов...
- На что же тогда?.. - ему кажется, или в полутёмной гостиной и правда стало слишком тихо, неуютно и мрачно.
Хэнк нервно стаскивает очки с переносицы, дышит на стёкла, яростно трёт их пальцами:
- Я понятия не имею, Эрик! Цель задана слишком далёкая и расплывчатая...
- ...Это ведь ясно, как день, так? Тварь собирается искать себе подобных. Я прав, приятель?
Маккой смотрит на Эрика, словно потерявшийся, отставший от своего выводка щенок. Ещё одна хрупкая, хрустальная натура. От такого помощничка никакой пользы не дождёшься.
- Ну же, - подбадривает учёного Леншерр. - Кто у нас биофизик-биохимик с какими-то там степенями и опытами?
- К чёрту опыты, - Генри стряхивает с себя наконец ледяное бездвижие, рвётся к Эрику, хватает за локоть, вцепляется остро и хищно. - Ты прав, прав! И ты был прав, чёрт возьми, с самого начала! Почему ты не доказывал? Почему отмалчивался столько времени?! Может, мы уже потеряли Чарльза...
- Вы не слушали меня, - стряхнуть Хэнка не выходит, и они так и остаются друг напротив друга, гневно шипя, искрясь нервно, как оголённые провода, готовые вспыхнуть в любое мгновение. - Ни один из вас! Вы почти заставили меня поверить, что я сошёл с ума!
Хэнк наконец отцепляется - медленно, растерянно, словно на автопилоте, - машинально приглаживает измятый рукав рубашки Эрика. Смешные круглые очки неловко соскальзывают на кончик его носа, и он моргает, подслеповато и беззащитно.
Эрик хмыкает с напускным гневом. Он остыл уже от недавней вспышки, и теперь ощущает, как спина покрывается ледяной корочкой затаённого страха.
"Быть может, мы уже потеряли Чарльза..."
Во внутреннем голосе почему-то проскальзывают лживо-сочувственные нотки Шоу, и Эрик, не сдержавшись, горячо ругается вслух. Легче, впрочем, не становится. Что ж. Ожидаемо.
- Как ты предлагаешь помочь Чарльзу?
- Я не говорил, что есть возможность ему помочь! - сердито взвивается Хэнк, и очки-кругляши вновь срываются с его переносицы, качнувшись, ударяют по горько искривившимся губам. - Мы не знаем силу этого существа, и оно - будучи искусным телепатом - несомненно полностью контролирует Чарльза, и...
- Разве я спрашивал тебя о возможностях? - чеканит Эрик, словно из твёрдой сверкающей холодно стали буквы высекает. Он меняется в мгновение ока. Он почти пугающ сейчас, с серыми тенями бессонных ночей, залёгшими под глубоко впавшими глазами, со сведёнными к переносице острыми стрелками бровей, с тонкой линией крепко спаянных, почти не разжимающихся в разговоре губ. - Я спросил, что именно мы можем сделать, чтобы вытащить из Чарльза эту дрянь?
...Всё же Хэнк вынужден признать: этот странный человек с жестокими глазами придаёт ему храбрости.
Часть 2
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Первый класс
Пэйринг или персонажи: Чарльз Ксавье/Эрик Леншерр, Хэнк Маккой
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, драма, даркфик, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
"Мы забываем, что сознание - всего лишь поверхность, лишь авангард нашего психического существования".(с) Карл Густав Юнг
Часть 1Эрик искренне считает, что знает Чарльза. Точно представляет, как действуют рычажки в идеальном - идеально добром, идеально светлом - сознании до ужаса благородного и аристократичного Ксавье. Чарльз порой открывает перед ним дверь в комнаты памяти, подкидывает образы из детства: себя, ласкового вихрастого мальчишку с чудесными игривыми веснушками, домашнюю и умиротворённую Рейвен в пушистом белом халате, их совместные школьные проделки, тёплые семейные вечера двух беззаветно любящих друг друга людей...
Если бы Эрик не подозревал упрямо, что таким образом друг пытается внушить ему своё представление о так называемом "мирном существовании", то возможно и сам потянулся бы навстречу распахнутому доверительно разуму Ксавье...
Но каждый раз, выражая молчаливый отказ в подчинении идеалам Чарльза, губами Эрика презрительно улыбался Шоу.
"Никому нельзя доверять, мой мальчик".
Чарльз не знаком с Шоу. Иногда Эрику кажется, что именно этот факт делает его друга таким доверчивым ко всему живому и мыслящему. Доверчивым до бессмысленности.
Чарльз целиком состоит из хороших качеств, которые люди во все времена с томным придыханием называют идеальными... Из бесполезных и глупых качеств, по мнению Эрика. В неосознанной попытке защитить этого уязвимого для всех встречных ветров человека Леншерр - во время очередного до странности уютного вечера, проведённого за шахматной доской, - нехотя открывает свой разум навстречу сознанию Чарльза, тут же с наивной и горячей готовностью распахнувшемуся, укутавшему светлыми мыслями, как мягким облаком. Да, наверное, не так уж плохо будет, если они лучше изучат друг друга.
Эрику всегда - всю его сознательную и довольно отвратительную, на его же собственный непредвзятый взгляд, жизнь - не хватало чьего-то надёжного, ободряющего присутствия рядом. Недоставало того странного чувства, которое обласканные жизнью со всех боков люди слащаво называют дружбой. Эрик упрямо не жаловался на собственное одиночество. Может быть, потому что некому было душу излить. Не перед Шоу же каяться в крамольных мыслях. Ещё чего не хватало. И не перед рассеянно-нервозным алым Азазелем распинаться...
Чарльз Ксавье без раздумий прыгнул за Эриком в ледяную воду. Чарльз Ксавье, подняв тучу синих кристальных брызг, приземлился в самом центре маленького, скукожившегося в попытке защититься до невероятно крошечных размеров мира Эрика.
...Неужели этого ему не хватало все эти чёртовы годы боли и отчаяния? Ну какой идиот согласится добровольно променять вольную жизнь на пыльную комнату в старом унылом особняке? Постоянное и бесцеремонное вмешательство в мысли, настойчивое копошение чужого разума в голове и жаркое оспаривание всех гениальных, казалось бы, идей прилагаются. Эрик, неловко споткнувшись, запутавшись в собственных длинных ногах, перешагнул порог Вестчестера и увяз навсегда. Увяз в лёгкой и прозрачной паутинной пыли, весело искрящейся под брызгами солнечного света, увяз в незнакомом ему доселе чувстве командного духа, подогревающем со всех сторон, словно жаром из неугасающего костра.
Безнадёжно - без права выбраться и сбежать - утонул в яркой лазури светлых глаз Чарльза.
И - Шоу, разумеется, пришёл бы в неописуемый ужас - похоже, во все эти тёмные годы, на всех скользких дорогах, во всех грязных, пропахших голодными мышами гостиницах Эрику не хватало именно Чарльза...
***
Эрик действительно считает, что знает Чарльза.
Но когда одним свежим утром Чарльз, причёсанный - так раздражающе аккуратно, волнисто и бархатно - на ровный квадратный метр расцвечивающий пространство вокруг себя спокойной мягкостью утренней улыбки, спускается к завтраку, Эрик не сразу, не с первого коротко брошенного исподлобья взгляда определяет подмену.
- Доброе утро, Чарльз, - Рейвен словно светится изнутри в присутствии названного брата. Но не солнечно и ярко - что, по мнению Эрика, было бы раздражающе - а гораздо нежнее, как бледно-лазоревое рассветное небо.
- Доброе утро, - Чарльз такой же, как и всегда, такой, каким и должен быть утренний профессор Ксавье. Привычным, трогательно-домашним жестом тянется за своей рыжей кружкой - прошлую, синюю, как Рейвен, Эрик разбил ненароком. - Эрик.
Леншерр поднимает глаза от свежей, хрустящей газеты, вопросительно смотрит на Чарльза, всё ещё стоящего к нему спиной, - получается куда-то между лопаток:
- Утра, Чарльз.
Чарльз светло улыбается поверх плеча - Эрику с его места видно лишь приподнятый уголок ярких губ - и говорит легко, почти нараспев:
- Как спалось, мой друг?
...И Эрик замирает.
Он действительно хорошо знает Чарльза. И привычный ему Ксавье никогда - совершенно никогда - не позволил бы себе задать другу этот вопрос.
"Как спалось?"
Чарльз знает, что Эрик мечется по ночам - какой бы удобной и мягкой не была отведённая ему кровать - что судорожно комкает одеревеневшими, застывшими пальцами отяжелевшие от пота простыни.
"Как спится, дорогой Эрик?"
Себастьян Шоу, неизменно появляется в его мутных снах и неизменно задаёт тот же самый вопрос.
А потом снова - ein, zwei, drei - свист летящей мимо уха пули. И крик. И Шоу скалит белоснежные зубы в добрейшей акульей улыбке.
"С добрым утром, мой дорогой мальчик!"
Чарльз прекрасно знает, как спится Эрику каждую ночь. Знает, потому что - неизменно разбуженный яростным, до краёв полным боли всплеском ментальной энергии - не тратя ни мгновения, не спрашивая разрешения друга, ныряет в тёмное вязкое болото его снов, нашаривает ледяную ладонь, крепко сжимает. Проходит через весь ад вместе с ним. Закрывает горячими ладонями глаза Эрика - чтобы страшные, кровавые образы из прошлого пролетали мимо его взора, не задевая, не царапая глазную роговицу. Окружает их обоих глухой ватной завесой - благо, во снах позволено всё - чтобы громыхающее ein, zwei, drei, окутанное серым пороховым дымом, не рвало тонкие барабанные перепонки.
Чарльз никогда не спрашивает, как спалось Эрику, потому что всегда - каждую ночь, до самого тёмного предрассветного мгновения - делит с ним сны.
- Ты не Чарльз.
...если он ошибается - а он надеется на вероятность этой ошибки всем сердцем - то ещё не поздно всё списать на неудачную утреннюю шутку...
- Прости? - Чарльз, занявший место напротив, на другом конце стола, наконец рассеянно поднимает глаза, и холодильник за спиной Эрика нервно вздрагивает, задетый случайными брызгами от всплеска магнетической энергии. - ...Рейвен, милая, тосты, которые ты собираешься мне предложить, немного подгорели.
...Эрик не ошибается. Потому что знает этот взгляд, застывший, равнодушный, с колкими черепками белёсого льда в глубине зрачков. Знает и узнаёт теперь - возвращая болезненными толчками из закромов памяти - узнаёт, как старого врага. Акула видит своего клыкастого собрата издалека. Так смотрел Шоу, не имеющий сердца, так равнодушно он разглядывал жертв очередного своего эксперимента. Так смотреть он пытался научить - или заставить, невелика разница, - Эрика.
Так смотрит теперь Чарльз.
А у Чарльза - мягкого, ласкового, безрассудно тянущегося помогать всем обездоленным, бесконечно живого и яркого - просто не может быть таких пустых и безжалостных глаз.
- Ты не Чарльз, - упрямо выплёвывает Эрик, и Ксавье - или то, что притворяется им, - тревожно приподняв брови, оглядывается через плечо, на загудевший натужно металлический кран.
- Ты, вероятно, всё ещё не до конца проснулся, друг мой, - Чарльз смеётся. Смеётся расслабленно, идеально имитируя яркую, мягкую звонкость Ксавье. Не отличишь. Рейвен, прильнувшая к плечу брата, оттеняет его веселье коротким смешком. Она хотя бы настоящая: глаза искрятся весело и открыто. - Что за странные идеи посещают твою голову, Эрик?
Друг мой. Этот Чарльз играет свою роль великолепно. Браво.
Эрик не верит ни единому слову Ксавье. Шоу тоже умел быть мягким, порой старательно - для какой-то бессмысленной тренировки - примеряя на себя образ домашнего рассеянного семьянина, для которого важны только толпы краснощёких сытых родственников, процветание Родины и традиция ходить в булочную по воскресеньям.
Чарльз смотрит на Эрика через стол, и на круглом лице его словно талантливым художником нарисована тревожная забота о душевном состоянии Эрика. Тот - как никак - обладает хрупким внутренним миром, истерзанным в детстве беспринципными нацистскими методами. А льдинки в ярких глазах Чарльза - чужеродные, острые - смыкаются плотным кругом, образуя ледяную стену равнодушия, обволакивающую зрачок.
- Ещё кофе, Эрик? - Рейвен. Умная девочка. Она - обладая невероятным, почти звериным чутьём - ощущает беспокойство, мутным туманом колыхающееся над столом, и робко пытается разрядить обстановку с помощью упоминания каких-то ничего не значащих бытовых мелочей. Все усилия девушки оказываются напрасными, когда металлическая кофеварка позади неё взрывается на на сотни крошечных, тревожно сверкающих в утреннем свете песчинок.
Эрик взвинчен и бесконечно зол. На Шоу, выдрессировавшего своего маленького пленника распознавать самую скрытую фальшь с первого взгляда. На Чарльза, исчезнувшего неизвестно куда в самый неподходящий момент, когда решающая битва не за горами. На того, кто осмелился занять место Ксавье, улыбаться его губами, укорять его голосом, портить его яркие глаза ледяным оттенком равнодушной жестокости. На Рейвен, не отличившую своего названного брата от того, кто сидит сейчас на месте Чарльза, натянув его оболочку на ядовитые шипы и колючий гребень и застегнувшись на все пуговицы.
И всё же Эрик достаточно себя контролирует, чтобы не позволить осколкам кофеварки задеть испуганно пригнувшуюся Рейвен. Она перевоплощается резким болезненным толчком от неожиданности, прикрывает растрёпанную рыжую голову ярко-синими острыми локтями, и Леншерр почти физически ощущает всплеск её обиды и страха.
За спиной Рейвен медленно подгорают очередные тосты.
...- Эрик, - снова Чарльз, снова он рядом. Это его ладонь сжимает в успокаивающем жесте плечо товарища. И никаких выпущенных когтей, только надёжное тепло дружеской руки, но Эрик всё равно сжимается настороженной пружиной, готовясь воинственно распрямиться в любой момент. - Что с тобой происходит, мой друг? Я могу тебе помочь?
Нет, он не поможет, он способен только старательно делать встревоженное лицо. От Чарльза, испаряясь с его свитера, кожи, волос, исходит морозный запах ледяного безразличия. И брови лишь в напускном сочувствии изогнуты над пустыми глазами.
"Сначала себе помоги, Чарльз. Найди себя, где бы ты ни был, чёртов экспериментатор, и верни на привычное место".
***
Эрик избегает Чарльза до конца дня. Это и жалкий способ убедить самого себя во внезапном помутнении рассудка - что ещё за параноидальные детские выдумки? - и маленькая месть Шоу, учившему преследовать потенциального врага до победного конца.
- Чарльз не враг, - как мантру повторяет Эрик, сжимая виски руками, словно пытаясь раздавить между напряжёнными ладонями судорожно брыкающийся в голове иррациональный страх. - Чарльз не враг. Не враг.
Чарльз не враг. Но то, что сидело этим утром напротив Эрика в столовой, не было Чарльзом.
Невозможность, нелепость ситуации разъярёнными пираньями вгрызаются в голову Эрика с двух сторон. И что-то гадкое и упрямое не даёт надеяться на то, что Чарльз - лишь огромные безвкусные часы в холле пробьют полночь - сменит новую - почти безликую - оболочку на привычную и знакомую.
Ксавье приходит к нему сам, в конце дня, когда Леншерр, нервно дёргающийся от каждой прикасающейся к нему липкой вечерней тени, поспешно подкладывает поленья в тихо пережёвывающий сухие щепки камин. Эрик вслушивается в каждый шаг Чарльза, но глаза поднимать не спешит, баюкая хрупкую, чудом держащуюся в душе надежду на то, что привидевшаяся ему утром чужеродная ледяная плёнка в глазах друга - лишь порождение уставшего разума.
Чарльз садится непривычно далеко. В самом тёмном углу. Далеко от друга и от камина, и сердце Эрика пропускает удар. Тот Чарльз, к которому он привык, обожает огонь. Огонь - это свет, это жизнь. Чарльз видит огонь во всём: пылающий очаг своеволия в душе взбалмошной Рейвен; пламенную непокорность и горячую ярость в сердце Эрика; свечи надежды, освещающие ясные лица молодых мутантов: Алекса, Шона, Хэнка...
А от почти осязаемого напряжения того Чарльза, который устроился сейчас в глубоком кресле в отдалении от каминной решётки, подрагивающей в жаре жадно лижущих её языков пламени, у Эрика ползут по спине отвратительно колючие и мелкие мурашки.
На этот раз Чарльз решает не тратить времени на разговоры, и едва Эрик отводит взгляд от таинственной пляски огненных эльфов в камине, Ксавье влетает в его голову, ныряет с разбегу. Без предупреждения.
...и это больно. Очень. Чудовищно. Даже беспринципная ледяная Эмма Фрост, кажется, действовала деликатней...
Настоящий Чарльз никогда не вторгался в его разум столь резко и жёстко, будто лезвие топора, вонзающееся в ствол дерева. Глубоко. По самую рукоять. Присутствие Чарльза в своей голове Эрик, как правило, замечал не сразу - столь деликатен и осторожен тот был - а заметив, не испытывал немедленного желания вытолкнуть непрошенного гостя за ментальные двери. Наверное, это и зовётся доверием...
Этот же Чарльз деловито и грубо рассекает его сознание на две неровные половинки, словно остро заточенный нож, врезающийся в масло.
...Эрик едва помнит, как дышать... Каждый вздох вспухает у него в горле хрупким пузырём и с натужным свистом лопается, прилипая к гортани и нёбу.
Чарльз бесцеремонно раскапывает воспоминания Эрика, вырывает с корнем - будто нарочно - самые страшные и болезненные и - как умирающие растения - оставляет их биться на обочинах памяти в неловких судорогах.
Белые кривые зубы, разрывающие изнутри ехидные ухмылки немецких солдат, впиваются в разум Эрика, раздирают на части, как голодные хищные псы, грызущие свежее мясо.
Белый, как бумага, улыбающийся мёртвыми синими губами Шоу выплывает из страшных снов вверх ногами, размахивает тонкими, как нелепые макаронины, руками, цепляется острыми холёными ногтями за неровные края разорванного вторжением Чарльза сознания Эрика, оставляет глубокие розовые борозды, тут же наливающиеся густой кровью.
Ein, zwei, drei. Ein, zwei, drei!
Пиф-паф.
Металл, металл... Эрик чувствует его солёный, едкий вкус на языке, ощущает, как расплавленное горячее железо заполняет прорехи в его разуме делая голову страшно тяжёлой. Металлический колокол раскачивается у Эрика в голове, безжалостно бьёт по стенкам черепа изнутри.
- Чарльз, Чарльз...прекрати!..
Колокол замедляется, звонкий язычок насмешливо дрожит под металлической плотью. К Эрику наконец возвращаются ощущения. В нос ему утыкается пыльный жёсткий ворс ковра в гостиной Чарльза. Он пачкает щёки влажной горечью, и Эрик с отстранённым отвращением понимает, что это его собственная вязкая слюна, смешанная с липкими солёными слезами.
- Прекрати...прек... - бормочет Эрик, беспорядочно и растерянно тычась носом и подбородком в ковёр, как слепой щенок. Чёртова беспомощность! Даже проклятый Шоу не заставлял его быть настолько жалким...
В левую ладонь, лихорадочно пытающуюся поймать ускользающие воздушные потоки, неожиданно врезается горячий металл, покрытый острыми объёмными узорами. Каминная решётка... Чарльз всё ещё копошится в голове Эрика, но вяло и неторопливо, поэтому тот находит в себе силы подтянуться и сесть. Расшалившийся огонь, осмелев, касается влажным горячим языком судорожно сжавшихся на прутьях решётки пальцев Эрика и вспыхивает довольно, отразившись ярчайшими искрами в распахнутых глазах. Сотканные из пламени мотыльки, обгоняя друг друга, стремительно влетают в открытый кровоточащий разум Эрика и осыпают пробудившихся, выбравшихся из мыслей и воспоминаний чудовищ снопом оранжевых блёсток. На миг из мрачной тьмы выплывает лицо Чарльза с изумлённо раскрытыми глазами. Огненные искры летят ему в лицо, обжигают щёки, подпаливают ресницы, пухнут торопливо...
Резким толчком - с пугающим безмолвием - Чарльз выныривает из сознания Эрика.
...Эрик обнаруживает себя согнувшимся в неудобной позе, на коленях перед камином с ощущением чужого присутствия за своей спиной. Монстр сидит в кресле, держа спину ровно и смотрит на Эрика, не мигая. У него лицо Чарльза, его до боли яркие губы, мелкие рыжеватые веснушки на носу, его задумчивая морщинка между бровями. Но это не Чарльз. Не Чарльз. Настоящий Ксавье уже сидел бы рядом с другом, утопая коленями в щегольских брюках в пыльном ковре, нёс беспорядочную испуганную чепуху, звал Рейвен с какими-нибудь глупыми пижонскими нюхательными солями...
В камине сиротливо и тускло догорает последнее полено.
- Эрик, - звучно говорит монстр, и голос его до безумия качественно перекрашен неизвестным маляром в оттенок отчаяния. - Я...я не знаю, как так вышло... Я запутался сам, увяз в твоей голове, и это было очень, очень опасно. Прости меня, Эрик...
Эрик не верит. Но сейчас - пока голова ещё кружится, словно колесо, раскачиваемое бегущими белками, - он может только болезненно скривиться. И это довольно жалко.
Его Чарльз - Чарльз, знакомый и родной, - с его глупой тягой к состраданию и нежности ко всем живым существам никогда не причинил бы такой чудовищной боли чужому сознанию, будь то разум вероломной и бесконечно запутавшейся Ангел или даже гнилое вязкое болото тяжёлых мыслей Себастьяна Шоу. И конечно, он не сотворил бы подобное с разумом Эрика. Никогда.
"Ты не Чарльз, - яростно думает Эрик, зная, что умолкнувший монстр скрупулёзно считывает все его мысли. Создавать очертания фраз в голове больно, чудовищно больно, будто свежие раны щедро посыпают солью и растирают жёсткими шершавыми ладонями. - Ты не Чарльз. Ты враг".
***
Эрик соглашается сыграть с Чарльзом партию в шахматы. Ксавье ласково упрашивает его, умильно склоняет тёмную пену волос к плечу и выглядит почти прежним.
Эрик привык презрительно отворачиваться от страха. Но от неподвижного взгляда этого нового Чарльза его неизменно бросает в мелкую противную дрожь.
В этот раз Чарльз играет чёрными.
- Мы на пороге войны, - говорит Эрик, когда чёрный ферзь, чьи матовые бока не отражают свет, сбивает с ног его слона. Облекать хаотичные осколки мыслей в гладкие фразы всё ещё больно. Голова безумно тяжёлая, словно безвольно распухший мозг заполняет черепную коробку целиком, безжалостно давя на стенки.
Он не может заставить себя называть это существо, притаившееся за шахматной доской, именем Чарльза.
- ...Всё пропитано ожиданием войны. Стоит ступить на гравий у дома, как притаившиеся за углом орудия наставят на нас свои дула, - чёрный конь гулко падает на бок, в бессилии утыкаясь круглым носом в ровную клеточную сетку доски. Эрик умолкает на миг, глядя, как монстр холодно вертит выбывшую из игры фигурку в тонких пальцах. - ...Но всё же мы ещё не проиграли.
Разум Чарльза острой гранью - словно кончиком ножа - касается сознания Эрика, отдаваясь во лбу болезненной вспышкой. Леншерр знает, что монстр безошибочно находит неприкрытую угрозу в его мыслях, и выпрямляется на стуле. Он не привык таиться.
И когда Чарльз поднимает на него неподвижный тяжёлый взгляд, Эрик наконец преодолевает себя и перегибается через стол:
- Когда всё будет кончено...ты отдашь мне Шоу? Чтобы я наконец смог насладиться моментом, когда жизнь потухнет в нём...
Монстр улыбается, широко и так по-чарльзовски открыто. Той самой улыбкой, которая без права воскрешения сразила в своё время Рейвен, Мойру, детей... Эрик не даёт себя провести. Он не отрывает пристального взгляда от глаз Чарльза, мрачных и тёмных, как провалы пустых колодцев. И бесконечно чужих.
Они уже обсуждали с Чарльзом этот вопрос, не раз, не два... Эрик упорно желал собственноручно раздавить сердце Шоу в пальцах, уничтожить его одним ударом. Ксавье неизменно горячился, выпускал на волю всё своё чувство справедливости - очевидно, мутировавшее до полнейшего обострения - кричал что-то о справедливых руках правительства, о промывании мозгов. И каждый раз, к вящему неудовольствию Эрика, заканчивал разговор взвинчено-усталым обещанием "поговорить позже".
Леншерр ждёт вердикта Чарльза на этот раз, замерев напряжённой струной. Он ведь всё ещё может ошибаться насчёт монстра... Чёрт, кого он обманывает!
- Конечно, - произносит Ксавье, и сердце Эрика пропускает удар. - Конечно, друг мой. Он твой.
...сколько он ждал двух этих заветных слов! А теперь - как избалованный, пресытившийся получением давно и тщетно жаждаемого ребёнок - выходит из себя, яростно желая затолкать неожиданный, пугающий подарок Чарльза обратно в его аристократические ладони! Потому что настоящий Ксавье никогда бы не позволил себе раздаривать души людей - пусть даже отвратительных, циничных, прогнивших насквозь...да и не людей почти. Никогда.
"Шоу твой, Эрик. Ведь об этом ты мечтал все эти чёртовы долгие годы?.. Проклятье!"
Он заполучит право вонзить когти в грудь Себастьяну и без разрешения его светлости Чарльза Ксавье.
- Я уверен, что его убийство принесёт наконец в мою душу успокоение, мой друг, - говорит Эрик, улыбаясь. Наигранно скалясь.
И монстр добродушно кивает в ответ, пока его ферзь перекрывает белому королю пути к отступлению.
"Душа Шоу - если есть она у него, в его полом теле, - уже моя, Чарльз. Она принадлежит мне по древнейшему из прав - праву кровной мести. Но сначала мы найдём способ вернуть твою собственную душу в тело, отнятое у неё".
***
Хэнк ожидаемо не верит Эрику. Хэнк с ожидаемым нетерпением переступает на своих нелепых длиннопалых ступнях. Хэнк смотрит поверх очков с ожидаемой едкой насмешкой.
И всё, чёрт возьми, слишком ожидаемо.
- То есть ты утверждаешь, что телом профессора завладел чужеродный организм, обладающий телепатическими способностями?..
Металлический штатив за спиной Хэнка с треском ломается пополам, и учёный недовольно закатывает глаза.
- ...и подчинил волю профессора себе?..
- Я устал повторять, - кротко говорит Эрик. - Я вообще устал. Мои мозги словно протёрли через мясорубку и, наспех скатав в комок, засунули обратно в черепушку. Тебе сложно просто поверить мне?
С Хэнком можно не церемониться. Хэнк вовсе не распахнувшая душу навстречу всему миру фиалка. Как Чарльз.
Хэнк подозрительно щурится в ответ. Ни для кого не секрет, что Эрика он на дух не переносит. Хоть и скрывает это, неумело и нервно.
- Поверить можно. Но у меня недостаточно оснований, чтобы бросить всё и сломя голову бежать и связывать профессора, потому что какому-то человеку, страдающему параноидальными галлюцинациями, вдруг пришло в голову, что Чарльз Ксавье опасен для окружающего мира...
По ненавязчивому мнению Эрика, Хэнк заболтался. Леншерр кивает понимающе - два раза кивает, для пущего убеждения, - и сгребает Маккоя за шиворот лабораторного халата:
- Послушай. У меня было трудное детство и непростая юность. Я ментально не стабилен, у меня потрясающе расшатана психика, а в голове периодически начинает бренчать этот глупый марш "Edelweiss". Я всего лишь прошу тебя помочь Чарльзу.
Хэнк мрачно, без тени испуга, сжимает пальцы на запястье Эрика и смотрит тяжело, как запертый в клетке зверь - на своего мучителя.
- Помочь Чарльзу? Он не крошечный ребёнок и не дряхлый безумный старик. Если бы он профессор нуждался во врачебном вмешательстве, он пришёл бы немедленно.
- К тебе? - хищно уточняет Эрик. - Не слишком ли ты самонадеян?
- А ты видишь ещё одного биофизика и биохимика с докторской степенью и опытом работы в ЦРУ в радиусе...хотя бы километра? - Маккой негромко полыхает неприязнью в лицо Леншерру, однако, не обладая способностью долго копить в себе злость, потихоньку гасит гнев в светлых глазах. - Прекрати строить глупые догадки и успокойся, Эрик. Профессор заходил ко мне в лабораторию сегодня днём. Мы Церебро дорабатывали.
- И? - хмуро перебивает Эрик, выпуская ворот Хэнка из стальной хватки пальцев.
Хэнк в ответ спокойно пожимает плечами, с дотошной аккуратностью поправляет помятую рубашку, укоризненно цокает, показывая на ладони оторванную пуговицу:
- И...ничего. Я не заметил в его состоянии отклонений.
- Можно подумать, ты постоянно присматриваешься к нему!
Маккой мгновенно вспыхивает, из благородно и мраморно бледного превращаясь в крапчатого:
- Можно и подумать! Повторюсь, если я не смогу вовремя помочь профессору, то кто сможет? Ты? О, сомневаюсь.
- Как знать, - хмыкает Эрик, отворачиваясь, и возмущённого до крайности Хэнка за его плечом обрызгивает тонкими стальными щепками очередного штатива. - Может статься, что и я. Но - как ты уже заявил - волноваться не о чем.
***
Спустя неделю Эрику начинает казаться, что он сходит с ума.
Даже если плотно закрывать ночью голову подушкой, упрямо вжиматься лицом во влажную простыню, стискивая зубы, всё равно не помогает, всё равно чудятся в каждом чёрном углу светлые от скопившихся в них острых льдинок глаза Чарльза, иней равнодушия, намёрзший на тёмных ресницах.
И какого чёрта никто не верит Эрику?!
Никто, совершенно никто, даже чуткая Рейвен не принимает во внимание опасения Леншерра.
"Это Чарльз, Эрик, наш Чарльз".
"Прекрати нести чушь, это уже не смешно".
"Ты переутомился, Эрик... Тебе стоит отдохнуть".
...Эрик, наверное, действительно сходит с ума...
Потому что Чарльз мил и приветлив со всеми, как и раньше, - как, впрочем, и полагается Чарльзу Ксавье, воспитанному мальчику, аристократу. Вскользь кокетничает с Мойрой, подбадривает своих неуверенных птенцов, старательно наращивающих взрослое оперение, по утрам с неизменной сонной мягкостью касается губами виска Рейвен. И только Эрик нервно дёргается каждый раз, заставая подобные моменты. Когда понимает, что под гордо распушёнными крыльями Чарльзовых деток поблёскивают невесть откуда взявшиеся стальные боевые когти, которые лже-Ксавье упрямо выдаёт за солнечные блики. Когда - проходя скорым шагом, ставшим уже привычным в последние тревожные дни, мимо комнаты Чарльза - видит мимоходом, что фотография Рейвен исчезла с рабочего стола друга. Когда Мойра - рассудительная Мойра, преданный агент ЦРУ, напичканный уставами до мозга костей, - сражённая обаянием нового Чарльза, робко поддерживает на общем собрании необходимость сообщества мутантов отстаивать своё право на существование...
Эрик глухо уверяет себя, что такая перспектива лишь на руку ему. Кто бы там ни был под шкурой Чарльза, он подарил ему Шоу. Подарил возможность защитить права мутантов любыми - совершенно любыми - средствами. Этот новый Чарльза наиболее близок к идеальному в представлении Эрика, он разделяет цели и мечты Леншерра, он готов идти рядом, бок о бок, каким тернистым не был бы путь...
Но это не его Чарльз.
Кто-то опасный, беспринципный и холодный притаился под мягкой личиной Ксавье. И с каждым новым рассветом всё больше заостряются черты лица, всё крепчает мёртвая стужа в некогда ярких глазах.
И необходимо что-то с этим делать.
Но Эрику не верит никто. Потому что проще довериться Чарльзу, привычному, мягкому и спокойному Чарльзу, чем вечному бродяге, колючему и молчаливому.
...И Эрик, наверное, всё же сходит с ума.
***
Этот новый Ксавье боится огня.
Бежит от горячих языков пламени, как кошка, которой когда-то подпалили хвост.
И это странно, потому что Чарльз - безудержно и безрассудно смелый, ещё ребёнком протянувший руку помощи маленькой голодной девочке с ярко-синим цветом кожи, без раздумий нырнувший в ледяную воду на помощь совершенно незнакомому человеку, твёрдо смотревший в холодные и безжалостные глаза Эммы Фрост...Чарльз вообще-то ничего не боится.
И уж точно Чарльза Ксавье никогда не пугал огонь.
Первой необоснованный страх профессора замечает Рейвен, когда обычно спокойный и уравновешенный брат очень грозно просит её "прекратить балаган и унести чёртовы свечи в тот сарай, откуда они взялись, потому что нормальные люди предпочитают вечером пользоваться электрическим светом".
Во второй раз эта странность обнаруживается, когда Чарльз наотрез отказывается тренировать Алекса.
- Ты справишься сам, парень, - убеждает профессор, ласково, ободряюще хлопая растерянного Саммерса по крепкому плечу. - У тебя уже всё получается в лучшем виде!
- Профессор, - бормочет Алекс, опустив голову, завесившись выгоревшими волосами. Эрик, стоящий тут же, неподалёку, в очередной раз изумляется краем сознания, как эти "детки", со всей их горячностью, не использованной и не приручённой ещё силой, юношеской бравадой и отчаянным нравом, неизменно тушуются под острым взглядом светлых глаз Чарльза. - Профессор, я привык...к вашему присутствию...и я почти уверен, что-нибудь да пойдёт не так без вас.
- Я тоже уверен, - негромко вставляет Хэнк, и Алекс хмуро дёргает плечом в его сторону.
- Тебя не спрашивали, клоун, - и грубые слова звучат неожиданно тускло, потому что Чарльз уже развернулся по направлению к дому. - Профессор!
- Всё пройдёт как надо, - Ксавье бегло и невнимательно улыбается через плечо. - Хэнк присмотрит, чтобы ты не натворил бед.
Алекс готов уже высказать вслух - громко и грозно - всё, что он думает о Маккое, но Эрик вовремя кладёт ладонь на его плечо:
- Я замещу профессора, не отчаивайся.
Парнишка смотрит на Леншерра хмуро и сердито, и губы его совершенно по-детски обиженно дрожат:
- Мистер Эрик, он разочаровался во мне что ли? Что я не так-то делаю?..
Алекс многое делает не так, как нужно, и Эрик вскоре убеждается в этом, когда судорожно мечется по бункеру с огнетушителем, захлёбываясь едким дымом. Растерянный, перемазанный гарью Хэнк поспешно поднимает с земли испуганного Саммерса. Тот цепляется за руку Маккоя, словно утопающий за соломинку, прислоняется чёрным от копоти лбом к плечу товарища. У Алекса подкашиваются ноги, и он даже не пробует шутить.
Без Чарльза всё идёт наперекосяк.
Третий раз странная фобия Ксавье проявляется во время небольшого пикника, призванного разрядить напряжённую предвоенную обстановку. Хэнк обнаруживает её, Хэнк - раскрасневшийся и почти красивый, если верить тому, как светятся жаркой яркостью расплавленного золота обращённые на него глаза Рейвен. Доктор Маккой звонко и весело подзывает Чарльза к мангалу, и, когда тот подходит, улыбаясь широко и вопросительно, довольный Хэнк суёт в протянутую белую ладонь гладкую сталь шампура, подталкивает коллегу в спину к распахнутой, пышущей жаром пасти мангала. Чарльз отшатывается, едва тлеющие уголья выплёвывают в его сторону насмешливые звёздочки огненных искр, с неожиданной силой отталкивает руки Хэнка и спешно удаляется к сидящей на траве Мойре, жмурящейся на солнце, как сытая кошка.
- Прости, Хэнк, я что-то сегодня не настроен на шашлыки, - извиняясь, почти раскаиваясь, кричит он из-за плеча Мактаггерт.
Хэнк пожимает плечами изумлённо, и разобраться с оставшимися шашлыками ему помогает Эрик. Если монстр, завладевший разумом Чарльза, панически боится пламени, то Леншерр, отделённый от пугающего существа уютным потрескиванием искрящихся угольков, чувствует себя почти защищённым. Впервые за целую неделю...
И совершенно не удивительно, что после злополучного пикника Хэнк вламывается в гостиную, где Эрик задумчиво ворошит угли в камине. Взъерошенный, растерявший привычную напускную строгость, старательно гасящий мрачный взгляд, загорающийся у него под ресницами каждый раз при виде Леншерра. В странных растянутых широченных носках с дурацкими ромбиками.
- Возможно, - ещё с порога - очень и очень воинственно - заявляет Хэнк. - Возможно, ты был прав. В чём-то. Только возможно! Я не отрицаю и иной вариант...
- Уйми истерику, - решительно обрубает скомканную речь учёного Эрик. - Давай обо всём по порядку. И так, чтобы доходчиво было, без особых заумствований.
Следующий час они проводят, уткнувшись в бумаги, притащенные Хэнком. Топор холодной войны зарыт на время. Маккой смешно переступает этими своими ромбиками, покачивается на носочках, совершенно противоестественно перебирает длинными пальцами ног пыльный ворс ковра, цепляется за свои записи, как утопающий за соломинку.
Из непривычно путаных объяснений обычно предпочитающего точные и строгие до невозможности, до раздражительного длинные формулировки Хэнка, Эрик понимает только то, что он, кажется, не сошёл с ума. И что Чарльз всё-таки в опасности.
- Церебро, - говорит Хэнк, немного успокоившись. - Очень тонкий механизм. Необходимо обращаться с ним правильно. Чарльз только осваивает навык подобного применения своих способностей, поэтому использовать Церебро ему нужно дозировано, в строго рассчитанном временном отрезке.
- Но Чарльз... - аккуратно подхватывает Эрик движение нечеловечески быстрой мысли Хэнка.
- Но Чарльз, - учёный соглашается недовольно. - Повёл себя как...как...
- Идиот? Нет, стой, самонадеянный идиот? Он ведь превысил норму ежедневного использования Церебро, так?
- Как ребёнок, - бурчит в ответ Хэнк, всем своим видом показывая, что честное имя профессора в обиду не даст. - Как ребёнок, чересчур заинтересовавшийся новой игрушкой. Активность его мозга превысила норму, и Церебро занёс профессора в неизвестные нам до сих пор пространства. И там ему что-то встретилось, что-то встало у него на пути...
Эрик чувствует, как леденеет спина. До этого момента, до того, как в высоком шёпоте Хэнка обрела имя новая угроза, они сталкивались лицом к лицу лишь с опасностями осязаемыми и вполне реальными. И кровожадный Шоу, и повисшая на горизонте с недавних пор чёрная туча, предвестница близости очередной мировой войны, - всё это - вне всякого сомнения - страшные, разрушительные силы. Но они всё же словно под копирку списаны со старых киноплёнок, с пыльных кадров прошлого. И был уже когда-то некий Шоу - идентичный нынешнему в идеях и помыслах - и заглядывал холодными рыбьими глазами в души предполагаемым жертвам. И войн не такое уж и большое число прошло по земле с момента зарождения мира. Всего одна, одна битва - бесконечная, бессмысленная, кровавая - истребляет людей испокон веку, носится кругами по планете, оставляя за собой горько-солёные алые следы, и лишь изредка замедляет шаг, впуская свежий мирный воздух сквозь прорехи в дымовой завесе.
Но то, что поработило разум Чарльза, подчинило себе его волю, оплело чёрными щупальцами сознание, не имеет лица, не поддаётся идентификации. Даже Хэнк - умница Хэнк - колеблется, не в силах дать точное имя тому злу, с которым они неожиданно - и так не вовремя! - столкнулись.
Если бы не Церебро - потрясающее изобретение, на сотни шагов опережающее медлительное время, - и не раздражающе мутировавшее до невероятных размеров любопытство Чарльза, безуспешно маскируемое им под научный интерес, они, быть может, никогда не встретили бы этого врага, невидимого, страшного и почти всесильного.
Рядом с Эриком Хэнк, опомнившись, разжимает судорожно стиснутые, побелевшие пальцы, и бумаги с расплывающимися каракулями записей разлетаются по комнате, подобно крупным осенним листьям с дерева-альбиноса.
- Как ты понял, что у Чарльза в голове действительно сидит эта тварь? - отстранённо провожая взглядом мелко исписанный лист, пушащийся по краям бумажной бахромой, хрипло спрашивает Эрик. - Хей, Маккой, а может, мы ошибаемся всё-таки? Может, это у нас в черепушках гнёзда кто-то свил?
- Не ошибаемся, - бормочет учёный. - Оставь свои метафоры до более светлых времён, Эрик. Сейчас не лучшее время, чтобы броситься на попятную.
- Как ты понял? - рыком вырывается из горла Эрика, и Хэнк умолкает, кидается к своим бумажкам.
- Я проверил показатели Церебро. В устройстве произошёл какой-то сбой около недели назад. Чарльз сказал мне тогда, что в тот день сила сразу нескольких обнаруженных им мутантов возросла, прямо у него на глазах, и это вывело машину из строя. Всё-таки Церебро ещё необходимо дорабатывать. Я не придал этому внимания тогда...
- Чарльз сказал!.. - громыхает Эрик, и металлические узорные решётки на окнах выгибаются ассиметричными дугами. - Чарльз сказал - и все спокойны... А потом выясняется, что это вовсе и не Чарльз сказал!
- Эрик, утихомирь свои силы! - Хэнк, оказывается, умеет рычать не хуже Леншерра. Тот даже замолкает. От удивления. - Вот так... Я продолжаю. Сегодня вечером, после пикника я обнаружил, что кто-то перенастроил Церебро. Теперь его действие направлено не на поиск мутантов...
- На что же тогда?.. - ему кажется, или в полутёмной гостиной и правда стало слишком тихо, неуютно и мрачно.
Хэнк нервно стаскивает очки с переносицы, дышит на стёкла, яростно трёт их пальцами:
- Я понятия не имею, Эрик! Цель задана слишком далёкая и расплывчатая...
- ...Это ведь ясно, как день, так? Тварь собирается искать себе подобных. Я прав, приятель?
Маккой смотрит на Эрика, словно потерявшийся, отставший от своего выводка щенок. Ещё одна хрупкая, хрустальная натура. От такого помощничка никакой пользы не дождёшься.
- Ну же, - подбадривает учёного Леншерр. - Кто у нас биофизик-биохимик с какими-то там степенями и опытами?
- К чёрту опыты, - Генри стряхивает с себя наконец ледяное бездвижие, рвётся к Эрику, хватает за локоть, вцепляется остро и хищно. - Ты прав, прав! И ты был прав, чёрт возьми, с самого начала! Почему ты не доказывал? Почему отмалчивался столько времени?! Может, мы уже потеряли Чарльза...
- Вы не слушали меня, - стряхнуть Хэнка не выходит, и они так и остаются друг напротив друга, гневно шипя, искрясь нервно, как оголённые провода, готовые вспыхнуть в любое мгновение. - Ни один из вас! Вы почти заставили меня поверить, что я сошёл с ума!
Хэнк наконец отцепляется - медленно, растерянно, словно на автопилоте, - машинально приглаживает измятый рукав рубашки Эрика. Смешные круглые очки неловко соскальзывают на кончик его носа, и он моргает, подслеповато и беззащитно.
Эрик хмыкает с напускным гневом. Он остыл уже от недавней вспышки, и теперь ощущает, как спина покрывается ледяной корочкой затаённого страха.
"Быть может, мы уже потеряли Чарльза..."
Во внутреннем голосе почему-то проскальзывают лживо-сочувственные нотки Шоу, и Эрик, не сдержавшись, горячо ругается вслух. Легче, впрочем, не становится. Что ж. Ожидаемо.
- Как ты предлагаешь помочь Чарльзу?
- Я не говорил, что есть возможность ему помочь! - сердито взвивается Хэнк, и очки-кругляши вновь срываются с его переносицы, качнувшись, ударяют по горько искривившимся губам. - Мы не знаем силу этого существа, и оно - будучи искусным телепатом - несомненно полностью контролирует Чарльза, и...
- Разве я спрашивал тебя о возможностях? - чеканит Эрик, словно из твёрдой сверкающей холодно стали буквы высекает. Он меняется в мгновение ока. Он почти пугающ сейчас, с серыми тенями бессонных ночей, залёгшими под глубоко впавшими глазами, со сведёнными к переносице острыми стрелками бровей, с тонкой линией крепко спаянных, почти не разжимающихся в разговоре губ. - Я спросил, что именно мы можем сделать, чтобы вытащить из Чарльза эту дрянь?
...Всё же Хэнк вынужден признать: этот странный человек с жестокими глазами придаёт ему храбрости.
Часть 2
@темы: "Люди X"
Название: Семь минут
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Логан/Китти, Эрик/Чарльз
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, слэш, романтика, ангст
Размер: драббл
Статус: закончен
Описание:
"Семи минут, профессор, мало и мне, и вам".
Раннее утро в убежище до того, как Китти отправила разум Логана в прошлое. Четверо, потерявших всё, что составляло смысл их жизни, четверо, потерявших себя. Четверо, нашедших свет у самого края бездны.
Примечания автора:
...И вот Люди Икс захватили моё сознание...
читать дальшеЛипкие, противные капли срывались с низко и грозно нависшего потолка, разбивались о голую шею, оставляя скользкие, влажные круглые следы на горячей коже. Система климат-контроля в древней величественной развалюхе, которую детки Чарльза с наивным придыханием называют "наша Академия", ни к чёрту. Надо попросить Зверёныша разобраться - кто здесь всепризнанный гений в конце концов?..
Слипшиеся ресницы согласились расклеиться только после применения серьёзных мысленных угроз. Лучше бы они проявили большую стойкость. Лучше бы пелена мрачного туманного сна прилипла к глазам намертво.
Потому что Хэнк не придёт и не починит, с привычным добродушным ворчанием протиснувшись сквозь пелену тяжёлого сигарного дыма, систему климат-контроля в тёмной комнате. И не будет мягко и успокаивающе шуршать чистой синевой пушистой шерсти, неловко и смешно торчащей из рукавов парадного костюма. Потому что Хэнка больше нет. Потому что слишком многих больше нет.
Логану тяжело давалось это пробуждение. Сознание, всё ещё болтающееся на периферии сна и реальности, тихонько просилось обратно. В пустое и тихое ничто. В тесную камеру ожидания собственной смерти.
Для Логана - непокорной звериной души - скромно ждать собственного конца, мёрзло и жалко кутаясь в сон...нет, это хуже всякого кошмара. Он ещё нужен здесь. Ему ещё есть кого защищать.
...И сколько, чёрт возьми, времени?!
"Ровно восемь часов и семь минут утра, Логан. У тебя есть ещё двадцать три минуты заслуженного отдыха, - мягкий голос профессора Ксавье осторожно пригладил его взъерошенные мысли. Так диких зверей успокаивают безудержно смелые, сильные люди... - Я рад, что время ещё имеет для тебя значение".
"Я не собирался спать, - угрюмо насупившись, Логан отправил профессору ответную волну мыслей. - Я нужен там".
Там - за массивными каменными воротами, замкнутыми на тяжёлый засов, - царила давящая тишина. Чёрная - Логан отсюда ощущал её цвет - чёрная, как распахнутая пасть абстрактной жадной бездны, в которую они все бесконечно падали.
"Какой от тебя прок, когда ты едва держишься на ногах? - резонно и твёрдо возразил упрямый, несгибаемый профессор в голове Логана. - Тебе необходимо было отдохнуть. Блинк, Шторм, Санспот и Бишоп чутко стоят на страже..."
Логан с недовольным глухим рычанием обернулся на профессора. Ксавье восседал в своём кресле, устало сгорбив спину, и яркие ястребиные глаза его поблескивали в полутьме острыми лунными лезвиями. Измождённый ночным бдением Магнито спал, доверительно пристроившись у ног профессора, прислонившись закопчённым виском с налипшими на него прядями к бездвижным коленям старого - и вновь обретённого, нашедшегося в водовороте войны - друга. Враг всего человечества, безвременно ушедший на покой, хмурил брови во сне, недоумённо и неловко. Жилистая ладонь Ксавье - белое размытое пятно - покоилась на седых волосах Железного Эрика, медленно перебирала всё ещё сохранявшими аристократичную тонкость пальцами встрёпанные вихры.
Логан подавил недовольное ворчание. Перемирие. Перемирие. И пусть паутина волос Магнито вовсе не место для ладони профессора, Ксавье имеет право на мгновение покоя после многих лет метаний, страданий.
Да и скреблось надоедливыми кошачьими коготками в разуме что-то более важное...
"Я. Не собирался. Спать".
"Не собирался," - спокойно подтвердил профессор. Вокруг его сухих губ собрались смешливые морщинки, а пальцы на волосах Эрика дрогнули.
Кажется, затекла правая рука... Не шевельнуть. Отлежал, наверное. Оглядываться лень. Само пройдёт, что уж там...
"Это вы. Не вздумайте отпираться, профессор, вы что-то отключили в моей голове своей ч... своей телепатией! Усыпили меня. За ненадобностью что ли? Без меня справятся, так?"
Чарльз фыркнул, весело и очень молодо. Не в разуме Логана, наяву, раздвинув уголки губ, блеснув белой полоской зубов.
"Не будешь же ты упрекать меня за маленькие стариковские слабости? Видел бы ты себя вчера вечером! По тебе словно добрая сотня Стражей потопталась. Сердце не выдержало на твои закатывающиеся глаза смотреть..."
"Я должен стоять в карауле!"
"Ради Бога, Логан... - Ксавье в голове у Росомахи тихо вздохнул, без тени раздражения. - Есть кому караулить и без тебя. Сейчас ты нужен кое-кому другому".
Нервный вопрос "кому это ещё?" остался незаданным. Логан осторожно - словно зверь в засаде - повернул голову, скосил глаза на правую руку, онемевшую и такую бездвижную, словно снова в неё вживили адамантиевые когти, а Магнито, обнаружив старую игрушку, от безделья развлекался перед сном с редким металлом.
На каменном полу, тесно прижавшись боком к бедру Логана, подтянув круглые грязные колени к животу, свернувшись тёплым, неуместно уютным для сырого промозглого помещения комочком, спала Китти Прайд. Она упрямо завладела правой рукой Логана и теперь прильнула нежным ободком ушка, виском, в котором тихонько билась живая жилка, к жёстким костяшками пальцев Росомахи, там, где покоились в чутком сне костяные когти. Логан неосознанно коснулся пальцами свободной ладони - неожиданно показавшимися толстыми, нелепыми и заскорузлыми - спутанных, испачканных в земле волос Китти, её мягкой, как сметана, трогательно перемазанной сухим пеплом щеки.
"Давно я служу для девчонки плюшевым мишкой?" - со всей возможной строгостью поинтересовался мутант у профессора. Руку, впрочем, так и не отнял.
Ксавье - ехидно, Логан мог поклясться! - улыбнулся:
"Она весьма безапелляционно заявила, что только твой храп её и успокаивает".
На этот раз и Росомаха не сдержал ухмылки. Хотел приглушить смешок, но мощные лёгкие, уставшие ежедневно выдавливать скудную порцию дыхания, годившуюся только для постоянного осторожного шёпота, взбунтовались, и получилось громче, чем мужчина планировал. Гулко отразившись от влажных стен, неуместно радостный для столь тяжёлых времён звук многократно усилился и прогрохотал по всему убежищу насмешливым рокотом.
Ксавье поморщился укоризненно, когда Железный Эрик вздрогнул под его рукой и сел прямо, стирая с лица перепачканными ладонями налёт сна. Первый взгляд, брошенный Магнито, тревожный и грозно сосредоточенный, достался профессору:
- Чарльз?.. - и звучный голос кажется хриплым со сна, и в одном слове гораздо больше оттенков и чувств, чем можно было передать в длинной оде из ненужных метафор и признаний.
- Всё в порядке, - эхом отозвался Ксавье. - Это Логан. Спи.
Эрик тряхнул головой - с былым, молодым упрямством, будто недовольный бычок, - и неловко перехватил в смуглые пальцы соскользнувшую с его волос ладонь Чарльза...
Логан предпочёл отвернуться. Слишком личными, слишком интимными выглядели даже такие невинные жесты, касания двух людей, которым самим провидением было предписано возводить свои укрепления вместе, а не порознь. Теперь, наверное, слишком поздно... Но разве дано всю эту причудливую канитель чувств и душевных терзаний понять ему, с его звериной натурой и...
Китти завозилась у его бока, придвинулась ближе, что-то проворчала неслышно, с интонациями рассерженного ребёнка. Логан рассеянно наклонился ближе, ощутил тёплое, сонное дыхание девушки на кончике собственного носа.
"Семь минут на отдых, Логан, - звякнул у Росомахи в голове тёплый голос профессора. - Используй их с умом".
А миг спустя все разрозненные грани сознания Логана заполнил ясный - как летний лес, как утреннее небо, как чистая вода в журчащем ручье - взгляд сонных шоколадных глаз Китти. Забавно моргая, она протянула к Росомахе руки, и он осторожно подтянул её вверх, помогая сесть... В следующий же миг Китти обескуражила Логана, упрямым движением запутавшись в кольце его рук, чудовищную силу которых всегда приходилось сдерживать, замерев у него на груди, словно крошечная пойманная птичка. Сердце зверя гулко било в грудную клетку, тщетно пытаясь поймать, удержать убегающие секунды, отчаянно необходимые, чтобы разобраться во внезапно нахлынувшей смеси своих собственных и чужих - слишком юных и слишком горячих - чувств.
Семь минут, профессор. Этого слишком мало, чтобы восполнить то, что отчего-то упустил из виду в погоне за ложными идеалами, оказавшимися не способными сохранить жизни тем, кто был бесконечно дорог. Дороже, чем казалось.
"Семи минут, профессор, мало и мне, и вам".
- Логан, - пробормотала Китти, обвивая тёплыми спросонья руками каменные плечи Росомахи, сонно жмурясь ему в шею, щекоча пушистыми стрелками ресниц твёрдую линию подбородка. - Логан, на твоей руке ужасно жёстко спать...
Автор: Mariuelle
Фэндом: Люди Икс: Дни минувшего будущего
Пэйринг или персонажи: Логан/Китти, Эрик/Чарльз
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, слэш, романтика, ангст
Размер: драббл
Статус: закончен
Описание:
"Семи минут, профессор, мало и мне, и вам".
Раннее утро в убежище до того, как Китти отправила разум Логана в прошлое. Четверо, потерявших всё, что составляло смысл их жизни, четверо, потерявших себя. Четверо, нашедших свет у самого края бездны.
Примечания автора:
...И вот Люди Икс захватили моё сознание...
читать дальшеЛипкие, противные капли срывались с низко и грозно нависшего потолка, разбивались о голую шею, оставляя скользкие, влажные круглые следы на горячей коже. Система климат-контроля в древней величественной развалюхе, которую детки Чарльза с наивным придыханием называют "наша Академия", ни к чёрту. Надо попросить Зверёныша разобраться - кто здесь всепризнанный гений в конце концов?..
Слипшиеся ресницы согласились расклеиться только после применения серьёзных мысленных угроз. Лучше бы они проявили большую стойкость. Лучше бы пелена мрачного туманного сна прилипла к глазам намертво.
Потому что Хэнк не придёт и не починит, с привычным добродушным ворчанием протиснувшись сквозь пелену тяжёлого сигарного дыма, систему климат-контроля в тёмной комнате. И не будет мягко и успокаивающе шуршать чистой синевой пушистой шерсти, неловко и смешно торчащей из рукавов парадного костюма. Потому что Хэнка больше нет. Потому что слишком многих больше нет.
Логану тяжело давалось это пробуждение. Сознание, всё ещё болтающееся на периферии сна и реальности, тихонько просилось обратно. В пустое и тихое ничто. В тесную камеру ожидания собственной смерти.
Для Логана - непокорной звериной души - скромно ждать собственного конца, мёрзло и жалко кутаясь в сон...нет, это хуже всякого кошмара. Он ещё нужен здесь. Ему ещё есть кого защищать.
...И сколько, чёрт возьми, времени?!
"Ровно восемь часов и семь минут утра, Логан. У тебя есть ещё двадцать три минуты заслуженного отдыха, - мягкий голос профессора Ксавье осторожно пригладил его взъерошенные мысли. Так диких зверей успокаивают безудержно смелые, сильные люди... - Я рад, что время ещё имеет для тебя значение".
"Я не собирался спать, - угрюмо насупившись, Логан отправил профессору ответную волну мыслей. - Я нужен там".
Там - за массивными каменными воротами, замкнутыми на тяжёлый засов, - царила давящая тишина. Чёрная - Логан отсюда ощущал её цвет - чёрная, как распахнутая пасть абстрактной жадной бездны, в которую они все бесконечно падали.
"Какой от тебя прок, когда ты едва держишься на ногах? - резонно и твёрдо возразил упрямый, несгибаемый профессор в голове Логана. - Тебе необходимо было отдохнуть. Блинк, Шторм, Санспот и Бишоп чутко стоят на страже..."
Логан с недовольным глухим рычанием обернулся на профессора. Ксавье восседал в своём кресле, устало сгорбив спину, и яркие ястребиные глаза его поблескивали в полутьме острыми лунными лезвиями. Измождённый ночным бдением Магнито спал, доверительно пристроившись у ног профессора, прислонившись закопчённым виском с налипшими на него прядями к бездвижным коленям старого - и вновь обретённого, нашедшегося в водовороте войны - друга. Враг всего человечества, безвременно ушедший на покой, хмурил брови во сне, недоумённо и неловко. Жилистая ладонь Ксавье - белое размытое пятно - покоилась на седых волосах Железного Эрика, медленно перебирала всё ещё сохранявшими аристократичную тонкость пальцами встрёпанные вихры.
Логан подавил недовольное ворчание. Перемирие. Перемирие. И пусть паутина волос Магнито вовсе не место для ладони профессора, Ксавье имеет право на мгновение покоя после многих лет метаний, страданий.
Да и скреблось надоедливыми кошачьими коготками в разуме что-то более важное...
"Я. Не собирался. Спать".
"Не собирался," - спокойно подтвердил профессор. Вокруг его сухих губ собрались смешливые морщинки, а пальцы на волосах Эрика дрогнули.
Кажется, затекла правая рука... Не шевельнуть. Отлежал, наверное. Оглядываться лень. Само пройдёт, что уж там...
"Это вы. Не вздумайте отпираться, профессор, вы что-то отключили в моей голове своей ч... своей телепатией! Усыпили меня. За ненадобностью что ли? Без меня справятся, так?"
Чарльз фыркнул, весело и очень молодо. Не в разуме Логана, наяву, раздвинув уголки губ, блеснув белой полоской зубов.
"Не будешь же ты упрекать меня за маленькие стариковские слабости? Видел бы ты себя вчера вечером! По тебе словно добрая сотня Стражей потопталась. Сердце не выдержало на твои закатывающиеся глаза смотреть..."
"Я должен стоять в карауле!"
"Ради Бога, Логан... - Ксавье в голове у Росомахи тихо вздохнул, без тени раздражения. - Есть кому караулить и без тебя. Сейчас ты нужен кое-кому другому".
Нервный вопрос "кому это ещё?" остался незаданным. Логан осторожно - словно зверь в засаде - повернул голову, скосил глаза на правую руку, онемевшую и такую бездвижную, словно снова в неё вживили адамантиевые когти, а Магнито, обнаружив старую игрушку, от безделья развлекался перед сном с редким металлом.
На каменном полу, тесно прижавшись боком к бедру Логана, подтянув круглые грязные колени к животу, свернувшись тёплым, неуместно уютным для сырого промозглого помещения комочком, спала Китти Прайд. Она упрямо завладела правой рукой Логана и теперь прильнула нежным ободком ушка, виском, в котором тихонько билась живая жилка, к жёстким костяшками пальцев Росомахи, там, где покоились в чутком сне костяные когти. Логан неосознанно коснулся пальцами свободной ладони - неожиданно показавшимися толстыми, нелепыми и заскорузлыми - спутанных, испачканных в земле волос Китти, её мягкой, как сметана, трогательно перемазанной сухим пеплом щеки.
"Давно я служу для девчонки плюшевым мишкой?" - со всей возможной строгостью поинтересовался мутант у профессора. Руку, впрочем, так и не отнял.
Ксавье - ехидно, Логан мог поклясться! - улыбнулся:
"Она весьма безапелляционно заявила, что только твой храп её и успокаивает".
На этот раз и Росомаха не сдержал ухмылки. Хотел приглушить смешок, но мощные лёгкие, уставшие ежедневно выдавливать скудную порцию дыхания, годившуюся только для постоянного осторожного шёпота, взбунтовались, и получилось громче, чем мужчина планировал. Гулко отразившись от влажных стен, неуместно радостный для столь тяжёлых времён звук многократно усилился и прогрохотал по всему убежищу насмешливым рокотом.
Ксавье поморщился укоризненно, когда Железный Эрик вздрогнул под его рукой и сел прямо, стирая с лица перепачканными ладонями налёт сна. Первый взгляд, брошенный Магнито, тревожный и грозно сосредоточенный, достался профессору:
- Чарльз?.. - и звучный голос кажется хриплым со сна, и в одном слове гораздо больше оттенков и чувств, чем можно было передать в длинной оде из ненужных метафор и признаний.
- Всё в порядке, - эхом отозвался Ксавье. - Это Логан. Спи.
Эрик тряхнул головой - с былым, молодым упрямством, будто недовольный бычок, - и неловко перехватил в смуглые пальцы соскользнувшую с его волос ладонь Чарльза...
Логан предпочёл отвернуться. Слишком личными, слишком интимными выглядели даже такие невинные жесты, касания двух людей, которым самим провидением было предписано возводить свои укрепления вместе, а не порознь. Теперь, наверное, слишком поздно... Но разве дано всю эту причудливую канитель чувств и душевных терзаний понять ему, с его звериной натурой и...
Китти завозилась у его бока, придвинулась ближе, что-то проворчала неслышно, с интонациями рассерженного ребёнка. Логан рассеянно наклонился ближе, ощутил тёплое, сонное дыхание девушки на кончике собственного носа.
"Семь минут на отдых, Логан, - звякнул у Росомахи в голове тёплый голос профессора. - Используй их с умом".
А миг спустя все разрозненные грани сознания Логана заполнил ясный - как летний лес, как утреннее небо, как чистая вода в журчащем ручье - взгляд сонных шоколадных глаз Китти. Забавно моргая, она протянула к Росомахе руки, и он осторожно подтянул её вверх, помогая сесть... В следующий же миг Китти обескуражила Логана, упрямым движением запутавшись в кольце его рук, чудовищную силу которых всегда приходилось сдерживать, замерев у него на груди, словно крошечная пойманная птичка. Сердце зверя гулко било в грудную клетку, тщетно пытаясь поймать, удержать убегающие секунды, отчаянно необходимые, чтобы разобраться во внезапно нахлынувшей смеси своих собственных и чужих - слишком юных и слишком горячих - чувств.
Семь минут, профессор. Этого слишком мало, чтобы восполнить то, что отчего-то упустил из виду в погоне за ложными идеалами, оказавшимися не способными сохранить жизни тем, кто был бесконечно дорог. Дороже, чем казалось.
"Семи минут, профессор, мало и мне, и вам".
- Логан, - пробормотала Китти, обвивая тёплыми спросонья руками каменные плечи Росомахи, сонно жмурясь ему в шею, щекоча пушистыми стрелками ресниц твёрдую линию подбородка. - Логан, на твоей руке ужасно жёстко спать...
@темы: "Люди X"
Название: Иоахим спит
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: Хан Нуньен Сингх, Иоахим
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: драббл
Статус: закончен
Описание:
Иоахим спит, и под его неплотно сомкнутыми ресницами дрожит и теплится огонёк света. Пока Хан может видеть самый малый отблеск этого света, его надежда не угасает. Иоахим спит - и свет в его глазах набирает силу.
Примечания автора:
Иоахим - правая рука Хана, человек, которому он мог безоговорочно доверять. И лучший друг.
Иоахим
читать дальшеУснуть в подобных условиях совершенно не представлялось возможным. И проблема заключалась вовсе не во внешних факторах. Напротив, их маленькую группу поместили в условия, которые вполне заслуживали эпитета "идеальные". Ну или были не так далеки от него... Система климат-контроля была налажена великолепно, словно плотной ватой заткнули все щели, сквозь которые мог бы протиснуться какой-нибудь абстрактный сквозняк. Ни единого дуновения ветра. Ни одной холодной мурашке не дозволено было коснуться липкой крошечной лапкой спин собравшихся в помещении людей. Хотя как людей их группу в данный отрезок времени не идентифицировал никто. Их пренебрежительно называли "телами" и иногда - с налётом презрительности, наспех наклеенным на научный интерес, - "экспериментальными образцами".
Им было отведено специальное время на сон, строго выверенный период времени. И они - "экспериментальные образцы", подопытные мышки - безропотно укладывались в приготовленные постели, спина к спине, как урожай огурцов, аккуратно сваленных на грядку.
Он не понимал, как можно уснуть, зная, что приготовила для них судьба, что ожидает их за завесой ночи, в завтрашнем дне. Возможно, произойдёт в предутренние - самые тёмные, как известно, - часы что-нибудь непредвиденное - стены лаборатории обрушатся или ядро Земли взорвётся - то, что помешает эксперименту. Но скорее всего всё пройдёт, как запланировано, по чёткому графику. Завтра их жизнь изменится. Он никак не мог вспомнить, как именно...он едва припоминал своё собственное, собирал по крупицам осколки каких-то воспоминаний из былой жизни... Его предупреждали, что так будет. Их ничто не должно удерживать в прошлом, ничто не должно мешать сделать шаг в новый мир.
Поэтому он не спит. Не отпускает рассеянный разум бесцельно плавать по морям снов. Потому что уснуть означает перестать контролировать свои мысли, растерять даже остатки сохранившихся размышлений о той невероятной судьбе, к которой их готовили. Как можно расслабиться в подобный момент, когда каждая клеточка в теле трепещет от предвкушения, готовится наполниться доселе невиданной силой?
Лучше не вертеться в постели, ибо каждое неловкое движение отдаётся в голове невыносимым треском, испаряя ещё частичку воспоминаний. Последствия той вакцины, которую ввели им утром. Неприятно. Приходится сосредоточить внимание на одной неподвижной точке перед собой и даже исключить возможность частого моргания. Той абстрактной точкой в пространстве оказываются закрытые глаза человека, лежащего напротив. Он не помнит имя, не помнит ни один из тех светлых бликов, скользящих по золотистой глади чужих волос, не помнит, какой цвет сокрыт за сомкнутыми веками. Кажется, они знакомились когда-то давно...в прошлой жизни что ли... Знакомились небрежно и быстро, готовясь сразу забыть друг друга.
Незнакомец спит, как младенец, совершенно по-детски подложив ладони по смуглую щёку, и тихое дыхание его невидимой волной разбивает застывшее пространство. И во всём его спокойном лице бесконечно раздражающая безмятежность. Как может он спать этой ночью? Этой чёрной, тягучей, тоскливой ночью, упуская возможность насладиться последними оставшимися черепками воспоминаний. Ведь завтра они перестанут быть собой, и всё, что волновало их до сих пор, и весь мир окажутся лишь пустой шелухой.
***
Кажется, он приходит в новый мир первым. Первым чувствует вспышку чудовищной головной боли и первым отстранённо удивляется её неожиданно быстрому - и бесследному, как оказывается позже, - исчезновению.
Он первым ставит босые ноги на холодный кафель лаборатории, первым отказывается от помощи, предложенной кем-то из смутно знакомых ему фигур. Да и не фигуры ему знакомы - их одеяния. Белые однотонные саваны. И это так смешно, так скучно, и такая сила наполняет всё его тело, что он радостно смеётся. И первым отмечает, как широко и сытно дышат лёгкие, как звонко отражаются все оттенки его голоса от отвратительно унылых белых стен.
Позже его ведут вдоль операционных столов, он, отчаянно скучая, вглядывается в белые лица и плотно спаянные веки со словно намёрзшими на ресницы слюдяными каплями слёз. Останавливается только у одного стола и застывает, отстранённо наслаждаясь каменной неподвижностью своей фигуры. И его не могут сдвинуть с места и, смешно и сердито восхищаясь, приносят белый халат - с трудом сошедшийся в плечах - и имя. Имя ему нравится, звучит ёмко и жёстко, будто булыжники, ныряющие в прозрачное озеро.
Хан Нуньен Сингх.
- Его имя? - теперь, когда он сильнее всех, кто неловко топчется вокруг, незачем утруждать себя длинными цветистыми рассуждениями. Лишь указывает ладонью на спящего в облаке золотых волос человека.
Его понимают:
- Иоахим.
Имя короче и менее внушительно, чем Хан Нуньен Сингх, но так и должно быть.
Иоахим спит. Безмятежно, спокойно до слипшихся ресниц и глубоких теней под глазами. Кажется, так уже было...в какой-то другой жизни. И пора это прекратить.
- Разбудите его.
***
Команда Хана доверяет своему капитану безоговорочно. Поэтому они лишь молча, в одинаковом поклоне склоняют головы. Кажется, они даже не слушают его, зная заранее невысказанные слова.
Ряд одинаково прозрачных, одинаково печальных, одинаково молчаливых криокапсул, поглотивших его команду, погрузивших их в неподвижный туман вечного сна, жжёт глаза Хана злыми ядовитыми каплями. Беспомощный. Он отвык быть беспомощным. Отвык чувствовать себя маленьким, бесполезным... Одиноким.
- Я снова один. Один в огромной враждебной вселенной.
- Ты не один. Ты никогда не будешь один, - волосы Иоахима шелестят в пальцах Хана, а глаза его друга и первого помощника смотрят ясно и светло. Свет. Свет ждёт его в конце тоннеля страхов и тьмы.
Хан качает головой, ставшей в один миг тяжёлой, чугунной, гулко звенящей. Иоахим не отрывает взгляд от его глаз и тогда, когда свежий цвет его лица скрадывает туман, заполняющий криокапсулу. Превращает в белую неподвижную маску. Хан прижимает ладонь к груди, к сердцу, потом прикладывает к ледяному безмолвному пузырю напротив лица Иоахима, напротив сомкнувшихся горько губ и потускневшей яркости глаз.
- Засыпай, Иоахим. Я последую за тобой. Мы проснёмся в новой вселенной.
Иоахим вновь спит. И с ним спит, спрятавшись за створками густых ресниц, надежда Хана, его неугасимый свет.
***
Капитан Кирк выпускает локоть Хана нехотя. Он не верит. Он не поможет. От него не будет проку. Потрясающая преданность своей команде. Даже жаль его.
Любовь сильна. Любовь строит города, любовь разрушает горы по камушкам, любовь наполняет моря, любовь выкорчёвывает дождевые леса. Но у капитана Кирка есть только она. Любовь к своей команде. Только любовь.
В душе же Хана она плотно сплетена с ненавистью. Ненавистью к бессилию, собственному и чужому. Ненавистью, не растворившейся даже в мире тягучего долгого сна. Ненавистью, пережившей тех, на кого она была направлена.
И значит, Хан сильнее.
И когда капитана Кирка, настороженно оглядывающегося, вызывают в комнату совещаний члены его не менее настороженной команды, Хан безошибочно находит необходимую криокапсулу и открывает, отгоняя рукавом неудобной - отвратительно чужой - формы Звёздного Флота холодный густой туман сна. Золотые волны волос морозно похрустывают под дрожащими пальцами Хана. Мгновение слабости он себе позволить может. Только мгновение. Чтобы слаще была месть потом.
Иоахим ещё спит, и брови его сведены горько, и кожа болезненно ледяная. Но смёрзшиеся ресницы подрагивают под тёплым осторожным дыханием склонившегося Хана, и тающий иней остаётся у него на подушечках пальцев.
Иоахим ещё спит, но Хан склоняется к нему и касается губами белого лба, вкладывая в прикосновение всё, что было пережито и передумано за десятилетия тяжёлого сна.
- Просыпайся, Иоахим. Пришло время вернуть то, что было отнято у нас.
***
В пещере душно и до отвратительного темно. Горький запах влажных шкур, в которые люди привыкли укутываться, спасаясь от вечного холода, щиплет нос, острой колючкой скатывается в горло. Гадко чавкает в углу сырой мох, гулко глотая падающие с потолка капли.
Он сидит, привалившись к острому камню, не чувствуя боли. Он ещё помнит своё имя. Оно срывается с уступов памяти так же громко, как те капли. Хан. Хан.
Вчера он потерял ещё двоих. Их настигли изголодавшиеся звери, обитающие на этой проклятой планете. Иоахим не позволил ему смотреть, как разрывают их товарищей на части. Увёл. Увёл обратно в тишину и темноту пещеры, обратно в паутину горьких мыслей.
Иоахим спит. Спит, сердито сдвинув брови, положив лохматую голову на его колени. Не его очередь дежурить. И не очередь Хана. Но позволив Иоахиму вырвать у судьбы клочок обещанного каждому человеку отдыха, себе Хан в покое отказал. Не время спать. Не время расслаблять разум. Возможно, утром звери придут сюда. И не будет спасения. Только боль.
Жизнь команды Хана - его семьи - больше не меняется. И неоткуда ждать перемен. Так зачем же искать время для сна, если вся жизнь стала тягучей, долгой и бессмысленной, как сон?
Иоахим спит, и под его неплотно сомкнутыми ресницами дрожит и теплится огонёк света. Пока Хан может видеть самый малый отблеск этого света, его надежда не угасает. Иоахим спит - и свет в его глазах набирает силу. Из снов и видений. Хан проводит ладонью по лбу Иоахима, стирая горькую морщинку.
- Спи, мой друг. Спи, Иоахим. Я разбужу тебя, когда наступит утро, и наш мир вновь озарит свет.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: Хан Нуньен Сингх, Иоахим
Рейтинг: PG-13
Жанры: слэш, ангст, hurt/comfort
Размер: драббл
Статус: закончен
Описание:
Иоахим спит, и под его неплотно сомкнутыми ресницами дрожит и теплится огонёк света. Пока Хан может видеть самый малый отблеск этого света, его надежда не угасает. Иоахим спит - и свет в его глазах набирает силу.
Примечания автора:
Иоахим - правая рука Хана, человек, которому он мог безоговорочно доверять. И лучший друг.
Иоахим
читать дальшеУснуть в подобных условиях совершенно не представлялось возможным. И проблема заключалась вовсе не во внешних факторах. Напротив, их маленькую группу поместили в условия, которые вполне заслуживали эпитета "идеальные". Ну или были не так далеки от него... Система климат-контроля была налажена великолепно, словно плотной ватой заткнули все щели, сквозь которые мог бы протиснуться какой-нибудь абстрактный сквозняк. Ни единого дуновения ветра. Ни одной холодной мурашке не дозволено было коснуться липкой крошечной лапкой спин собравшихся в помещении людей. Хотя как людей их группу в данный отрезок времени не идентифицировал никто. Их пренебрежительно называли "телами" и иногда - с налётом презрительности, наспех наклеенным на научный интерес, - "экспериментальными образцами".
Им было отведено специальное время на сон, строго выверенный период времени. И они - "экспериментальные образцы", подопытные мышки - безропотно укладывались в приготовленные постели, спина к спине, как урожай огурцов, аккуратно сваленных на грядку.
Он не понимал, как можно уснуть, зная, что приготовила для них судьба, что ожидает их за завесой ночи, в завтрашнем дне. Возможно, произойдёт в предутренние - самые тёмные, как известно, - часы что-нибудь непредвиденное - стены лаборатории обрушатся или ядро Земли взорвётся - то, что помешает эксперименту. Но скорее всего всё пройдёт, как запланировано, по чёткому графику. Завтра их жизнь изменится. Он никак не мог вспомнить, как именно...он едва припоминал своё собственное, собирал по крупицам осколки каких-то воспоминаний из былой жизни... Его предупреждали, что так будет. Их ничто не должно удерживать в прошлом, ничто не должно мешать сделать шаг в новый мир.
Поэтому он не спит. Не отпускает рассеянный разум бесцельно плавать по морям снов. Потому что уснуть означает перестать контролировать свои мысли, растерять даже остатки сохранившихся размышлений о той невероятной судьбе, к которой их готовили. Как можно расслабиться в подобный момент, когда каждая клеточка в теле трепещет от предвкушения, готовится наполниться доселе невиданной силой?
Лучше не вертеться в постели, ибо каждое неловкое движение отдаётся в голове невыносимым треском, испаряя ещё частичку воспоминаний. Последствия той вакцины, которую ввели им утром. Неприятно. Приходится сосредоточить внимание на одной неподвижной точке перед собой и даже исключить возможность частого моргания. Той абстрактной точкой в пространстве оказываются закрытые глаза человека, лежащего напротив. Он не помнит имя, не помнит ни один из тех светлых бликов, скользящих по золотистой глади чужих волос, не помнит, какой цвет сокрыт за сомкнутыми веками. Кажется, они знакомились когда-то давно...в прошлой жизни что ли... Знакомились небрежно и быстро, готовясь сразу забыть друг друга.
Незнакомец спит, как младенец, совершенно по-детски подложив ладони по смуглую щёку, и тихое дыхание его невидимой волной разбивает застывшее пространство. И во всём его спокойном лице бесконечно раздражающая безмятежность. Как может он спать этой ночью? Этой чёрной, тягучей, тоскливой ночью, упуская возможность насладиться последними оставшимися черепками воспоминаний. Ведь завтра они перестанут быть собой, и всё, что волновало их до сих пор, и весь мир окажутся лишь пустой шелухой.
***
Кажется, он приходит в новый мир первым. Первым чувствует вспышку чудовищной головной боли и первым отстранённо удивляется её неожиданно быстрому - и бесследному, как оказывается позже, - исчезновению.
Он первым ставит босые ноги на холодный кафель лаборатории, первым отказывается от помощи, предложенной кем-то из смутно знакомых ему фигур. Да и не фигуры ему знакомы - их одеяния. Белые однотонные саваны. И это так смешно, так скучно, и такая сила наполняет всё его тело, что он радостно смеётся. И первым отмечает, как широко и сытно дышат лёгкие, как звонко отражаются все оттенки его голоса от отвратительно унылых белых стен.
Позже его ведут вдоль операционных столов, он, отчаянно скучая, вглядывается в белые лица и плотно спаянные веки со словно намёрзшими на ресницы слюдяными каплями слёз. Останавливается только у одного стола и застывает, отстранённо наслаждаясь каменной неподвижностью своей фигуры. И его не могут сдвинуть с места и, смешно и сердито восхищаясь, приносят белый халат - с трудом сошедшийся в плечах - и имя. Имя ему нравится, звучит ёмко и жёстко, будто булыжники, ныряющие в прозрачное озеро.
Хан Нуньен Сингх.
- Его имя? - теперь, когда он сильнее всех, кто неловко топчется вокруг, незачем утруждать себя длинными цветистыми рассуждениями. Лишь указывает ладонью на спящего в облаке золотых волос человека.
Его понимают:
- Иоахим.
Имя короче и менее внушительно, чем Хан Нуньен Сингх, но так и должно быть.
Иоахим спит. Безмятежно, спокойно до слипшихся ресниц и глубоких теней под глазами. Кажется, так уже было...в какой-то другой жизни. И пора это прекратить.
- Разбудите его.
***
Команда Хана доверяет своему капитану безоговорочно. Поэтому они лишь молча, в одинаковом поклоне склоняют головы. Кажется, они даже не слушают его, зная заранее невысказанные слова.
Ряд одинаково прозрачных, одинаково печальных, одинаково молчаливых криокапсул, поглотивших его команду, погрузивших их в неподвижный туман вечного сна, жжёт глаза Хана злыми ядовитыми каплями. Беспомощный. Он отвык быть беспомощным. Отвык чувствовать себя маленьким, бесполезным... Одиноким.
- Я снова один. Один в огромной враждебной вселенной.
- Ты не один. Ты никогда не будешь один, - волосы Иоахима шелестят в пальцах Хана, а глаза его друга и первого помощника смотрят ясно и светло. Свет. Свет ждёт его в конце тоннеля страхов и тьмы.
Хан качает головой, ставшей в один миг тяжёлой, чугунной, гулко звенящей. Иоахим не отрывает взгляд от его глаз и тогда, когда свежий цвет его лица скрадывает туман, заполняющий криокапсулу. Превращает в белую неподвижную маску. Хан прижимает ладонь к груди, к сердцу, потом прикладывает к ледяному безмолвному пузырю напротив лица Иоахима, напротив сомкнувшихся горько губ и потускневшей яркости глаз.
- Засыпай, Иоахим. Я последую за тобой. Мы проснёмся в новой вселенной.
Иоахим вновь спит. И с ним спит, спрятавшись за створками густых ресниц, надежда Хана, его неугасимый свет.
***
Капитан Кирк выпускает локоть Хана нехотя. Он не верит. Он не поможет. От него не будет проку. Потрясающая преданность своей команде. Даже жаль его.
Любовь сильна. Любовь строит города, любовь разрушает горы по камушкам, любовь наполняет моря, любовь выкорчёвывает дождевые леса. Но у капитана Кирка есть только она. Любовь к своей команде. Только любовь.
В душе же Хана она плотно сплетена с ненавистью. Ненавистью к бессилию, собственному и чужому. Ненавистью, не растворившейся даже в мире тягучего долгого сна. Ненавистью, пережившей тех, на кого она была направлена.
И значит, Хан сильнее.
И когда капитана Кирка, настороженно оглядывающегося, вызывают в комнату совещаний члены его не менее настороженной команды, Хан безошибочно находит необходимую криокапсулу и открывает, отгоняя рукавом неудобной - отвратительно чужой - формы Звёздного Флота холодный густой туман сна. Золотые волны волос морозно похрустывают под дрожащими пальцами Хана. Мгновение слабости он себе позволить может. Только мгновение. Чтобы слаще была месть потом.
Иоахим ещё спит, и брови его сведены горько, и кожа болезненно ледяная. Но смёрзшиеся ресницы подрагивают под тёплым осторожным дыханием склонившегося Хана, и тающий иней остаётся у него на подушечках пальцев.
Иоахим ещё спит, но Хан склоняется к нему и касается губами белого лба, вкладывая в прикосновение всё, что было пережито и передумано за десятилетия тяжёлого сна.
- Просыпайся, Иоахим. Пришло время вернуть то, что было отнято у нас.
***
В пещере душно и до отвратительного темно. Горький запах влажных шкур, в которые люди привыкли укутываться, спасаясь от вечного холода, щиплет нос, острой колючкой скатывается в горло. Гадко чавкает в углу сырой мох, гулко глотая падающие с потолка капли.
Он сидит, привалившись к острому камню, не чувствуя боли. Он ещё помнит своё имя. Оно срывается с уступов памяти так же громко, как те капли. Хан. Хан.
Вчера он потерял ещё двоих. Их настигли изголодавшиеся звери, обитающие на этой проклятой планете. Иоахим не позволил ему смотреть, как разрывают их товарищей на части. Увёл. Увёл обратно в тишину и темноту пещеры, обратно в паутину горьких мыслей.
Иоахим спит. Спит, сердито сдвинув брови, положив лохматую голову на его колени. Не его очередь дежурить. И не очередь Хана. Но позволив Иоахиму вырвать у судьбы клочок обещанного каждому человеку отдыха, себе Хан в покое отказал. Не время спать. Не время расслаблять разум. Возможно, утром звери придут сюда. И не будет спасения. Только боль.
Жизнь команды Хана - его семьи - больше не меняется. И неоткуда ждать перемен. Так зачем же искать время для сна, если вся жизнь стала тягучей, долгой и бессмысленной, как сон?
Иоахим спит, и под его неплотно сомкнутыми ресницами дрожит и теплится огонёк света. Пока Хан может видеть самый малый отблеск этого света, его надежда не угасает. Иоахим спит - и свет в его глазах набирает силу. Из снов и видений. Хан проводит ладонью по лбу Иоахима, стирая горькую морщинку.
- Спи, мой друг. Спи, Иоахим. Я разбужу тебя, когда наступит утро, и наш мир вновь озарит свет.
@темы: "Star Trek"
Название: Возвращение
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: Дэвид Маркус/Саавик
Рейтинг: G
Жанры: гет, джен, романтика, ангст
Предупреждения: смерть персонажа, ОМП
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
О тех, кто не может не вернуться.
читать дальшеСаавик знает, что чудес не бывает. Мечтам никто не помогает сбыться, и вовсе не потому что мир жесток. Просто вопиюще нелогично верить в то, что никогда не произойдёт.
Саавик гордится своим знанием. Оно не смогло соединить края зияющей трещины в её душе, там, где раньше был Дэвид Маркус, и откуда его безжалостно вырвал клингонский клинок. Но не разлететься этой трещине во все стороны тонкими нитями чёрных провалов вулканское неверие в чудеса всё же помогает.
Дэвид не вернётся. Дэвида поглотил Генезис, жадно разинув сухую пылающую пасть. Великое творение уничтожило своего мастера, то ли отомстив ему за собственную непрочность и недолговечность, то ли отблагодарив за краткий миг сияющего великолепия.
Всё последовательно. Саавик ещё ранее замечала за Дэвидом странные перепады настроения, скачущие, словно показания трикодера, регистрирующего ситуацию на Генезисе. Маркус был сердцем своего изобретения, и смерть планеты означала и его гибель.
Дэвид не вернётся.
***
Дэвид возвращается ранним вулканским утром, вновь отворяет дверь в её жизнь, когда очертания города за окном, смутные строгие силуэты, далёкие горы - всё кажется зеркальным и непрочным багровым отражением в луже воды.
Дэвид не говорит о своём возвращении, не кричит, по-отцовски громыхая радостью, не улыбается Саавик. Он просто смотрит миндальными глазами капитана Кирка, смотрит долго, в самую душу. Находит пытливым взглядом незатянувшуюся, наспех замаскированную ментальную трещину, протянувшуюся от ребра к ребру, и хмурится.
Саавик всё ещё держится за своё знание. Не так просто отречься от того, во что верил безумно долго...всю сознательную жизнь.
В этом воплощении у Дэвида маленькие ладошки, мягкие, как лепестки диковинных цветов на Генезисе. Дэвид забавно сжимает их в тёплые и совсем не опасные кулачки, словно удивляясь сам произошедшим с ним метаморфозам. Саавик берёт его руки в свои - по два крошечных цветка в каждой её ладони - и целует по очереди каждый пальчик. Человеческий жест. Дэвид должен оценить. Ведь он научил её этому проявлению любви.
Волосы Дэвида всё в тех же белокурых завитых колечках, только нежнее, мягче. Саавик касается их кончиком носа, смазав остатки вулканской логичности, удивлённо вдыхает незнакомый тёплый аромат. А отогнув пальцами, подрагивающими от колючих импульсов непривычной ласки, сквозящей под каждым ногтем, светлый до прозрачности завиток у виска, Саавик касается тонких капель заострённых ушек.
Дэвид смотрит из-под её руки - без улыбки на пухлых губах, но с пляшущими солнечными зайчиками в глазах, такими привычными, такими человечными, - и Саавик отдёргивает ладонь с изумившим её саму жалобным всхлипом.
Сомнений не может быть. Былое знание оказалось ложным. Дэвид вернулся.
***
Джеймс Кирк, примчавшийся на Вулкан по вызову Саавик, как огненнокрылая комета, не собирается вести себя тихо и чинно.
- В прошлый раз я хранил молчание многие годы, - заявляет капитан безапелляционно. - Слишком дорогого мне это стоило.
И Спок понимающе кивает за его спиной и смотрит на прильнувшего к резной колыбели Джима с вечной, неисправимой нежностью.
Кирк не может наглядеться на внука, не выпускает его из рук и - безмерно удивив Саавик - повторяя её жест, зарывается носом в нежные светлые завитки волос ребёнка.
- Прости меня, - едва слышно, бледно и блекло, шепчет капитан в крошечное острое ушко. - Прости...
И Саавик не может сдержать нелогичный судорожный вздох. Спутанный шёпот капитана Кирка вбивает последний кол в осколки её былого знания. Чудеса имеют особенность порой случаться. Дэвид вернулся. И Джеймс Кирк тоже понимает это.
Саавик подходит к своему бывшему наставнику, чувствуя, как окружают её мягким облаком исходящие от него импульсы горячей, всеобъемлющей любви. Чувство, которое Саавик всегда отрицала. До тех пор, пока не встретила гордого, живого, белокурого Маркуса. Чувство, которое капитан Кирк обращал ко всем, собравшимся в этой комнате. К Споку, к ней, Саавик, и к крошечному белоснежному свёртку в защитном кольце рук капитана. К сыну Дэвида Маркуса. К Дэвиду, вновь обретшему живую форму.
- Дэвид, капитан Кирк.
И Джеймс вскидывает на Саавик острый взгляд - смесь чудовищной душевной боли и понимания, которое ранее показалось бы ей странным.
- Я дала ему земное имя. Дэвид... Надеюсь, вы не против?
Кирк издаёт подобие стона, заставившее Саавик отшатнуться изумлённо, а Спока - напротив - торопливо и встревоженно податься вперёд. А Джим вновь склоняется над внуком, бережно, смешивая нежность с прозрачными человеческими слезами, целует светлый детский лоб:
- Дэвид. Мой Дэвид...
Знание не стоит ничего против веры. Дэвид всегда верил и за себя, и за Саавик. Джеймс Кирк верит за всю свою команду, за всех, кто нуждается в этом. Они спасают миры, раз за разом, они возвращают мёртвых к жизни. И любое оружие бессильно против их вечной веры.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: Дэвид Маркус/Саавик
Рейтинг: G
Жанры: гет, джен, романтика, ангст
Предупреждения: смерть персонажа, ОМП
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
О тех, кто не может не вернуться.
читать дальшеСаавик знает, что чудес не бывает. Мечтам никто не помогает сбыться, и вовсе не потому что мир жесток. Просто вопиюще нелогично верить в то, что никогда не произойдёт.
Саавик гордится своим знанием. Оно не смогло соединить края зияющей трещины в её душе, там, где раньше был Дэвид Маркус, и откуда его безжалостно вырвал клингонский клинок. Но не разлететься этой трещине во все стороны тонкими нитями чёрных провалов вулканское неверие в чудеса всё же помогает.
Дэвид не вернётся. Дэвида поглотил Генезис, жадно разинув сухую пылающую пасть. Великое творение уничтожило своего мастера, то ли отомстив ему за собственную непрочность и недолговечность, то ли отблагодарив за краткий миг сияющего великолепия.
Всё последовательно. Саавик ещё ранее замечала за Дэвидом странные перепады настроения, скачущие, словно показания трикодера, регистрирующего ситуацию на Генезисе. Маркус был сердцем своего изобретения, и смерть планеты означала и его гибель.
Дэвид не вернётся.
***
Дэвид возвращается ранним вулканским утром, вновь отворяет дверь в её жизнь, когда очертания города за окном, смутные строгие силуэты, далёкие горы - всё кажется зеркальным и непрочным багровым отражением в луже воды.
Дэвид не говорит о своём возвращении, не кричит, по-отцовски громыхая радостью, не улыбается Саавик. Он просто смотрит миндальными глазами капитана Кирка, смотрит долго, в самую душу. Находит пытливым взглядом незатянувшуюся, наспех замаскированную ментальную трещину, протянувшуюся от ребра к ребру, и хмурится.
Саавик всё ещё держится за своё знание. Не так просто отречься от того, во что верил безумно долго...всю сознательную жизнь.
В этом воплощении у Дэвида маленькие ладошки, мягкие, как лепестки диковинных цветов на Генезисе. Дэвид забавно сжимает их в тёплые и совсем не опасные кулачки, словно удивляясь сам произошедшим с ним метаморфозам. Саавик берёт его руки в свои - по два крошечных цветка в каждой её ладони - и целует по очереди каждый пальчик. Человеческий жест. Дэвид должен оценить. Ведь он научил её этому проявлению любви.
Волосы Дэвида всё в тех же белокурых завитых колечках, только нежнее, мягче. Саавик касается их кончиком носа, смазав остатки вулканской логичности, удивлённо вдыхает незнакомый тёплый аромат. А отогнув пальцами, подрагивающими от колючих импульсов непривычной ласки, сквозящей под каждым ногтем, светлый до прозрачности завиток у виска, Саавик касается тонких капель заострённых ушек.
Дэвид смотрит из-под её руки - без улыбки на пухлых губах, но с пляшущими солнечными зайчиками в глазах, такими привычными, такими человечными, - и Саавик отдёргивает ладонь с изумившим её саму жалобным всхлипом.
Сомнений не может быть. Былое знание оказалось ложным. Дэвид вернулся.
***
Джеймс Кирк, примчавшийся на Вулкан по вызову Саавик, как огненнокрылая комета, не собирается вести себя тихо и чинно.
- В прошлый раз я хранил молчание многие годы, - заявляет капитан безапелляционно. - Слишком дорогого мне это стоило.
И Спок понимающе кивает за его спиной и смотрит на прильнувшего к резной колыбели Джима с вечной, неисправимой нежностью.
Кирк не может наглядеться на внука, не выпускает его из рук и - безмерно удивив Саавик - повторяя её жест, зарывается носом в нежные светлые завитки волос ребёнка.
- Прости меня, - едва слышно, бледно и блекло, шепчет капитан в крошечное острое ушко. - Прости...
И Саавик не может сдержать нелогичный судорожный вздох. Спутанный шёпот капитана Кирка вбивает последний кол в осколки её былого знания. Чудеса имеют особенность порой случаться. Дэвид вернулся. И Джеймс Кирк тоже понимает это.
Саавик подходит к своему бывшему наставнику, чувствуя, как окружают её мягким облаком исходящие от него импульсы горячей, всеобъемлющей любви. Чувство, которое Саавик всегда отрицала. До тех пор, пока не встретила гордого, живого, белокурого Маркуса. Чувство, которое капитан Кирк обращал ко всем, собравшимся в этой комнате. К Споку, к ней, Саавик, и к крошечному белоснежному свёртку в защитном кольце рук капитана. К сыну Дэвида Маркуса. К Дэвиду, вновь обретшему живую форму.
- Дэвид, капитан Кирк.
И Джеймс вскидывает на Саавик острый взгляд - смесь чудовищной душевной боли и понимания, которое ранее показалось бы ей странным.
- Я дала ему земное имя. Дэвид... Надеюсь, вы не против?
Кирк издаёт подобие стона, заставившее Саавик отшатнуться изумлённо, а Спока - напротив - торопливо и встревоженно податься вперёд. А Джим вновь склоняется над внуком, бережно, смешивая нежность с прозрачными человеческими слезами, целует светлый детский лоб:
- Дэвид. Мой Дэвид...
Знание не стоит ничего против веры. Дэвид всегда верил и за себя, и за Саавик. Джеймс Кирк верит за всю свою команду, за всех, кто нуждается в этом. Они спасают миры, раз за разом, они возвращают мёртвых к жизни. И любое оружие бессильно против их вечной веры.
@темы: "Star Trek"
Название: Деление надвое
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: миррор!Дэвид Маркус, миррор!Питер Кирк
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
- Нас осталось всего двое. Два Кирка. Двое тех, в ком течёт кровь того, кто почти покорил весь этот мир! Мы с тобой либо должны объединиться и прослыть на всю Вселенную грозой, более яростной, чем Джеймс Кирк. Вплоть до последнего рубежа. И дальше.
- Либо?
читать дальшеНа двенадцатую годовщину таинственного исчезновения Энтерпрайз со всех радаров и каналов связи напиваться до умопомрачения, соблюдая какой-то древний обычай, было уже нецелесообразно. Империя быстро заштопывала все раны, от крупных и значительных до самых мельчайших. Никому не интересны судьбы тех неудачников, которые не уцелели в вечной жестокой игре.
По правде сказать, для Дэвида Маркуса ритуал закусывания вина скупыми мужскими слезами не нёс ни смысловой, ни эмоциональной нагрузки ещё в самые первые годы после того странного случая. И здесь не имел значения возраст. В четырнадцать лет ты уже мужчина, ты способен не только употреблять крепкие напитки, ты способен убивать. Значимо было только то, что Дэвид не считал нужным оплакивать своего отца.
Джеймс Т. Кирк, самый молодой и самый жестокий капитан за всю историю Звёздного Флота. Гордо шагающий сквозь туманную пелену галактик, сапоги - по колено в чужой крови. О, им следовало гордиться! Им и гордились. Вся Империя смотрела на Кирка с гадким, липким подобострастием, которое знаменитый капитан лишь небрежно стряхивал с подошв. И вся Империя ненавидела Кирка. Ибо боялась, что, устав оставлять алые следы на космических дорогах, жестокий капитан и его непобедимый, неустрашимый экипаж поставят на колени былых союзников, тех, кто раньше осмеливался управлять ими.
В том, чтобы ненавидеть капитана Кирка, не было ничего зазорного. В том, чтобы радоваться его неожиданному исчезновению, тоже.
Дэвид ненавидел Джеймса Кирка по заданной Империей схеме, ненавидел само упоминание его имени. За то, что помнил отвратительно пронзительный звон шпор на высоких отцовских сапогах, когда тот раздражённо мерил широкими шагами гостиную. За постоянное затравленное выражение во взгляде матери. За периодически возникаемое в памяти, страшно реалистичное ощущение жёстких пальцев отца, дёргающих его, своего испуганного сына, за подбородок в холодно-изучающем жесте. За весёлый звон упавшей на стол имперской медали капитана Кристофера Пайка, которую отец однажды принёс домой и небрежно бросил сыну, как игрушку. За то, что неукротимый Джеймс Тиберий однажды - слишком, слишком легко - променял семью на бескрайние космические просторы.
Но Дэвид всё равно - начиная с того самого дня - в каждую годовщину исчезновения Энтерпрайз, доставал один бокал из подаренного отцу адмиралом Маркусом сервиза, задумчиво проводил пальцем по хрустальной вязи и наполнял, ровно до середины. Задымить свою голову винным парами было легко. Гораздо сложнее было на каждом глотке стараться думать о Джеймсе Кирке.
***
Закончив Академию, Дэвид счёл нужным отречься от семьи, забыть её. Адмирала Маркуса с его холодными рыбьими глазами, которого он никогда не мог заставить себя назвать дедушкой. Вайнону и Джорджа, родителей Джеймса, ни разу за все эти годы не связавшихся с семьёй сына.
- Они тобой гордятся, - однажды - сквозь плотно сжатые зубы - бросила Кэрол мужу. Дэвид, затаившийся в коридоре, слушал разговор родителей, не понимая тогда.
У Джеймса Кирка был потрясающе лёгкий смех, словно золотистый звон хрусталя. Говорили, именно так он смеялся, перед тем, как уничтожить своих врагов:
- Гордятся? Они не хотят ничего обо мне слышать. Миссис Кирк, вы потрясающе наивны! Как вы ещё живёте на этом свете?
- Не твоими стараниями, Джеймс! - отрезала тогда Кэрол и, стараясь не встречаться с мужем взглядом, вышла из кухни. Столкнулась в дверях с замершим Дэвидом - и едва глянула на него, отстранила локтём.
Дэвид Маркус старался забыть и мать. А она, кажется, не особенно страдала от его невнимания.
Но в погоне за вечным одиночеством Дэвид так и не смог вычеркнуть из своей жизни последний кусочек семьи. Это было похоже на привычку вызывать в голове образ отца за бокалом вина каждый год. Как воспоминание, которое не уничтожить.
Однажды, в безумно яркий весенний день, когда каждое живое существо радостно трепетало, отказываясь - всего один раз в год - верить в существование Империи, в коридоре Академии Дэвиду преградил дорогу стройный невысокий кадет, чей мундир сиял тремя значками отличия, а волосы светились победно-рыжим настолько, что казалось на голове его свил уютное гнездо солнечный луч.
- Дэвид Маркус, - с резким и опасным весельем в голосе отчеканил незнакомец. - Наконец-то я с тобой познакомился.
- Знакомство стоило того? - холодно спросил Дэвид, удобно устраивая пальцы на гладкой поверхности фазера.
Рыжий кадет рассмеялся, ярко и звонко, и Дэвид замер. Он узнал это смех...хотя и думал, что такое невозможно.
- О, я уверен, считается дурным тоном убивать при первом знакомстве, - весело заявил кадет, но рукой коснулся кобуры на бедре, показывая, что тоже вооружён. - К тому же, наше знакомство может оказаться весьма интересным. Я Питер Кирк, сын Джорджа Сэмуэля Кирка.
Дэвид молчал, не снимая пальцы с фазера, не убирая глубокой напряжённой складки между бровей, и Питер поинтересовался, чуть холоднее, чем раньше:
- Ну как, вышло у меня отсрочить нашу перестрелку?
Дэвид наконец кивнул и протянул тому, кто имел смелость назваться его двоюродным братом, руку. Ту, что ещё мгновение назад сжимала ледяную сталь фазера:
- На время.
Питер Кирк солнечно улыбнулся, вновь пробудив в душе Дэвида болезненные воспоминания.
Тогда их знакомство и правда обещало оказаться интересным. Самое страшное, что оно не переставало быть таким до сих пор. Слишком долгий, слишком мирный союз по строгому мнению законов Империи.
***
- Ты никогда не думал, что будет, если он вернётся? - Питер всегда сохранял лицо, в любой ситуации. Он умел красиво пить, так что алели только тонко очерченные губы, становились острее скулы, и глаза блестели ярче. - Джеймс Кирк.
Они пили за двенадцатую годовщину исчезновения Энтерпрайз, сидя в комнате Маркуса. Вино казалось практически идеальным, и Дэвид - не изменяя себе - сжимал в руках свой бокал, заполненный наполовину. Только в этот раз он достал два прибора. Для себя и Питера.
- А что может быть? - Дэвид искренне надеялся, что его усмешка вышла не слишком кривой. - Мне всё равно, где он, сгинул ли в чёрной дыре или стоит сейчас за этой дверью, собираясь зайти в комнату.
- И ты позволишь ему выпить с нами? - Питер смотрел весело, спрятавшись за своим бокалом.
- Я думаю, что смог бы убить его, - Дэвиду казалось, что слова его падают тяжёлыми булыжниками, оставляя грязные следы на и без того измаранной душе.
- Просто за желание выпить? - Питер удивился шутливо, но Дэвид знал...чёрт, был уверен, как ни в чём другом в этом тёмном мире, что Питер в любой ситуации окажется тем, кто его поддержит, что бы он не решил сделать. И Маркус задавал себе вопрос: смог бы он поступить так же ради Питера? Или предпочёл бы отойти в сторону, чтобы умолк его лёгкий смех, неизменно вызывающий тяжёлые воспоминания?
Питер Кирк потянулся, выгнувшись в спине, как гибкая лиана, обошёл стол и наполнил бокал Дэвида. Ещё наполовину.
- Хей. Он не вернётся.
***
За окном мир наполнялся рассветными красками, ещё бледными, нежными, нетронутыми, а Дэвид устал считать, сколько половинчатых бокалов он вылил в себя.
- Нас осталось всего двое, - Питер рассуждал вслух, уронив рыжую голову, казавшуюся блеклой и погасшей в утренних сумерках, на сложенные на столе руки. - Два Кирка. Двое тех, в ком течёт кровь того, кто почти покорил весь этот мир!
- Почти, - грубо отрезал Дэвид. - Я не собираюсь считать себя Кирком. Будь моя воля, я бы выпустил всю его кровь из своих вен и наполнил бы их новой.
- Таких операций не делают, - возразил Питер. - Во всяком случае вторую часть. Я говорю это к тому, что мы с тобой либо должны объединиться и прослыть на всю Вселенную грозой, более яростной, чем Джеймс Кирк. Вплоть до последнего рубежа. И дальше.
- Либо? - Дэвид незаметно проверил наличие фазера на бедре. Пусто в кобуре.
Питер, уловивший его движение, с тяжёлым, тоскливым вздохом поднял из-за стола и развёл руки в разные стороны:
- Я безоружен. Я потерял свой фазер среди твоих вещей, ещё когда только пришёл сюда накануне. И я не буду уточнять, что "либо"...
Дэвид закрыл глаза, уронил отяжелевшую голову на стол, стараясь восстановить в памяти истины, вбиваемые в них инструкторами Академии.
"Союз должен быть заключён с тем, кто обладает достаточной силой и готов служить тебе... Питер - лучший кадет Академии уже третий год, моё желание сотрудничать с ним обосновано материально..."
- Дэвид, - мягко позвал Питер, и Маркус распахнул глаза.
"К чёрту".
- Дэвид, я получил в распоряжение новенькую модель Энтерпрайз. 1702. Точная копия той, что была у твоего отца. Только круче оснащённая, с улучшенной фазерной установкой...
- Награда лучшему выпускнику? - пробормотал Дэвид. - Поздравлять тебя что ли? Кто из капитанов на этот раз раньше времени отошёл от дел?
- Беллас. Он имел неосторожность расслабиться в моём присутствии... Я не о том. Я уже выслал прошение о назначении тебя на мой корабль офицером по науке.
Дэвид вскинул глаза на брата, первый раз ощущая свою голову как нечто пустое и ненужное, лишённое всякой мысли.
- Я же сказал, нам, последним Киркам в мире, необходимо держаться вместе, - Питер улыбался так же самоуверенно, ярко и жёстко, как Джеймс Тиберий когда-то, и тошнота, подкатившая к горлу Дэвида, стала твёрдым комом, мешая вдохнуть. - Поодиночке нас быстро уберут.
Играть так играть. До конца.
Дэвид поднялся, опрокинув бокал:
- И куда вы намерены отправиться? Капитан.
Питер рассмеялся, весело, в каком-то диком предвкушении:
- В последнем сообщении, поступившем от Энтерпрайз, говорится о выбросе энергии, открывшем вход в параллельную вселенную. Только подумай! Другой мир, на которой ещё не пала тень Империи! Думаю, начнём с тех самых координат. А там...кто знает?
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь
Пэйринг или персонажи: миррор!Дэвид Маркус, миррор!Питер Кирк
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
- Нас осталось всего двое. Два Кирка. Двое тех, в ком течёт кровь того, кто почти покорил весь этот мир! Мы с тобой либо должны объединиться и прослыть на всю Вселенную грозой, более яростной, чем Джеймс Кирк. Вплоть до последнего рубежа. И дальше.
- Либо?
читать дальшеНа двенадцатую годовщину таинственного исчезновения Энтерпрайз со всех радаров и каналов связи напиваться до умопомрачения, соблюдая какой-то древний обычай, было уже нецелесообразно. Империя быстро заштопывала все раны, от крупных и значительных до самых мельчайших. Никому не интересны судьбы тех неудачников, которые не уцелели в вечной жестокой игре.
По правде сказать, для Дэвида Маркуса ритуал закусывания вина скупыми мужскими слезами не нёс ни смысловой, ни эмоциональной нагрузки ещё в самые первые годы после того странного случая. И здесь не имел значения возраст. В четырнадцать лет ты уже мужчина, ты способен не только употреблять крепкие напитки, ты способен убивать. Значимо было только то, что Дэвид не считал нужным оплакивать своего отца.
Джеймс Т. Кирк, самый молодой и самый жестокий капитан за всю историю Звёздного Флота. Гордо шагающий сквозь туманную пелену галактик, сапоги - по колено в чужой крови. О, им следовало гордиться! Им и гордились. Вся Империя смотрела на Кирка с гадким, липким подобострастием, которое знаменитый капитан лишь небрежно стряхивал с подошв. И вся Империя ненавидела Кирка. Ибо боялась, что, устав оставлять алые следы на космических дорогах, жестокий капитан и его непобедимый, неустрашимый экипаж поставят на колени былых союзников, тех, кто раньше осмеливался управлять ими.
В том, чтобы ненавидеть капитана Кирка, не было ничего зазорного. В том, чтобы радоваться его неожиданному исчезновению, тоже.
Дэвид ненавидел Джеймса Кирка по заданной Империей схеме, ненавидел само упоминание его имени. За то, что помнил отвратительно пронзительный звон шпор на высоких отцовских сапогах, когда тот раздражённо мерил широкими шагами гостиную. За постоянное затравленное выражение во взгляде матери. За периодически возникаемое в памяти, страшно реалистичное ощущение жёстких пальцев отца, дёргающих его, своего испуганного сына, за подбородок в холодно-изучающем жесте. За весёлый звон упавшей на стол имперской медали капитана Кристофера Пайка, которую отец однажды принёс домой и небрежно бросил сыну, как игрушку. За то, что неукротимый Джеймс Тиберий однажды - слишком, слишком легко - променял семью на бескрайние космические просторы.
Но Дэвид всё равно - начиная с того самого дня - в каждую годовщину исчезновения Энтерпрайз, доставал один бокал из подаренного отцу адмиралом Маркусом сервиза, задумчиво проводил пальцем по хрустальной вязи и наполнял, ровно до середины. Задымить свою голову винным парами было легко. Гораздо сложнее было на каждом глотке стараться думать о Джеймсе Кирке.
***
Закончив Академию, Дэвид счёл нужным отречься от семьи, забыть её. Адмирала Маркуса с его холодными рыбьими глазами, которого он никогда не мог заставить себя назвать дедушкой. Вайнону и Джорджа, родителей Джеймса, ни разу за все эти годы не связавшихся с семьёй сына.
- Они тобой гордятся, - однажды - сквозь плотно сжатые зубы - бросила Кэрол мужу. Дэвид, затаившийся в коридоре, слушал разговор родителей, не понимая тогда.
У Джеймса Кирка был потрясающе лёгкий смех, словно золотистый звон хрусталя. Говорили, именно так он смеялся, перед тем, как уничтожить своих врагов:
- Гордятся? Они не хотят ничего обо мне слышать. Миссис Кирк, вы потрясающе наивны! Как вы ещё живёте на этом свете?
- Не твоими стараниями, Джеймс! - отрезала тогда Кэрол и, стараясь не встречаться с мужем взглядом, вышла из кухни. Столкнулась в дверях с замершим Дэвидом - и едва глянула на него, отстранила локтём.
Дэвид Маркус старался забыть и мать. А она, кажется, не особенно страдала от его невнимания.
Но в погоне за вечным одиночеством Дэвид так и не смог вычеркнуть из своей жизни последний кусочек семьи. Это было похоже на привычку вызывать в голове образ отца за бокалом вина каждый год. Как воспоминание, которое не уничтожить.
Однажды, в безумно яркий весенний день, когда каждое живое существо радостно трепетало, отказываясь - всего один раз в год - верить в существование Империи, в коридоре Академии Дэвиду преградил дорогу стройный невысокий кадет, чей мундир сиял тремя значками отличия, а волосы светились победно-рыжим настолько, что казалось на голове его свил уютное гнездо солнечный луч.
- Дэвид Маркус, - с резким и опасным весельем в голосе отчеканил незнакомец. - Наконец-то я с тобой познакомился.
- Знакомство стоило того? - холодно спросил Дэвид, удобно устраивая пальцы на гладкой поверхности фазера.
Рыжий кадет рассмеялся, ярко и звонко, и Дэвид замер. Он узнал это смех...хотя и думал, что такое невозможно.
- О, я уверен, считается дурным тоном убивать при первом знакомстве, - весело заявил кадет, но рукой коснулся кобуры на бедре, показывая, что тоже вооружён. - К тому же, наше знакомство может оказаться весьма интересным. Я Питер Кирк, сын Джорджа Сэмуэля Кирка.
Дэвид молчал, не снимая пальцы с фазера, не убирая глубокой напряжённой складки между бровей, и Питер поинтересовался, чуть холоднее, чем раньше:
- Ну как, вышло у меня отсрочить нашу перестрелку?
Дэвид наконец кивнул и протянул тому, кто имел смелость назваться его двоюродным братом, руку. Ту, что ещё мгновение назад сжимала ледяную сталь фазера:
- На время.
Питер Кирк солнечно улыбнулся, вновь пробудив в душе Дэвида болезненные воспоминания.
Тогда их знакомство и правда обещало оказаться интересным. Самое страшное, что оно не переставало быть таким до сих пор. Слишком долгий, слишком мирный союз по строгому мнению законов Империи.
***
- Ты никогда не думал, что будет, если он вернётся? - Питер всегда сохранял лицо, в любой ситуации. Он умел красиво пить, так что алели только тонко очерченные губы, становились острее скулы, и глаза блестели ярче. - Джеймс Кирк.
Они пили за двенадцатую годовщину исчезновения Энтерпрайз, сидя в комнате Маркуса. Вино казалось практически идеальным, и Дэвид - не изменяя себе - сжимал в руках свой бокал, заполненный наполовину. Только в этот раз он достал два прибора. Для себя и Питера.
- А что может быть? - Дэвид искренне надеялся, что его усмешка вышла не слишком кривой. - Мне всё равно, где он, сгинул ли в чёрной дыре или стоит сейчас за этой дверью, собираясь зайти в комнату.
- И ты позволишь ему выпить с нами? - Питер смотрел весело, спрятавшись за своим бокалом.
- Я думаю, что смог бы убить его, - Дэвиду казалось, что слова его падают тяжёлыми булыжниками, оставляя грязные следы на и без того измаранной душе.
- Просто за желание выпить? - Питер удивился шутливо, но Дэвид знал...чёрт, был уверен, как ни в чём другом в этом тёмном мире, что Питер в любой ситуации окажется тем, кто его поддержит, что бы он не решил сделать. И Маркус задавал себе вопрос: смог бы он поступить так же ради Питера? Или предпочёл бы отойти в сторону, чтобы умолк его лёгкий смех, неизменно вызывающий тяжёлые воспоминания?
Питер Кирк потянулся, выгнувшись в спине, как гибкая лиана, обошёл стол и наполнил бокал Дэвида. Ещё наполовину.
- Хей. Он не вернётся.
***
За окном мир наполнялся рассветными красками, ещё бледными, нежными, нетронутыми, а Дэвид устал считать, сколько половинчатых бокалов он вылил в себя.
- Нас осталось всего двое, - Питер рассуждал вслух, уронив рыжую голову, казавшуюся блеклой и погасшей в утренних сумерках, на сложенные на столе руки. - Два Кирка. Двое тех, в ком течёт кровь того, кто почти покорил весь этот мир!
- Почти, - грубо отрезал Дэвид. - Я не собираюсь считать себя Кирком. Будь моя воля, я бы выпустил всю его кровь из своих вен и наполнил бы их новой.
- Таких операций не делают, - возразил Питер. - Во всяком случае вторую часть. Я говорю это к тому, что мы с тобой либо должны объединиться и прослыть на всю Вселенную грозой, более яростной, чем Джеймс Кирк. Вплоть до последнего рубежа. И дальше.
- Либо? - Дэвид незаметно проверил наличие фазера на бедре. Пусто в кобуре.
Питер, уловивший его движение, с тяжёлым, тоскливым вздохом поднял из-за стола и развёл руки в разные стороны:
- Я безоружен. Я потерял свой фазер среди твоих вещей, ещё когда только пришёл сюда накануне. И я не буду уточнять, что "либо"...
Дэвид закрыл глаза, уронил отяжелевшую голову на стол, стараясь восстановить в памяти истины, вбиваемые в них инструкторами Академии.
"Союз должен быть заключён с тем, кто обладает достаточной силой и готов служить тебе... Питер - лучший кадет Академии уже третий год, моё желание сотрудничать с ним обосновано материально..."
- Дэвид, - мягко позвал Питер, и Маркус распахнул глаза.
"К чёрту".
- Дэвид, я получил в распоряжение новенькую модель Энтерпрайз. 1702. Точная копия той, что была у твоего отца. Только круче оснащённая, с улучшенной фазерной установкой...
- Награда лучшему выпускнику? - пробормотал Дэвид. - Поздравлять тебя что ли? Кто из капитанов на этот раз раньше времени отошёл от дел?
- Беллас. Он имел неосторожность расслабиться в моём присутствии... Я не о том. Я уже выслал прошение о назначении тебя на мой корабль офицером по науке.
Дэвид вскинул глаза на брата, первый раз ощущая свою голову как нечто пустое и ненужное, лишённое всякой мысли.
- Я же сказал, нам, последним Киркам в мире, необходимо держаться вместе, - Питер улыбался так же самоуверенно, ярко и жёстко, как Джеймс Тиберий когда-то, и тошнота, подкатившая к горлу Дэвида, стала твёрдым комом, мешая вдохнуть. - Поодиночке нас быстро уберут.
Играть так играть. До конца.
Дэвид поднялся, опрокинув бокал:
- И куда вы намерены отправиться? Капитан.
Питер рассмеялся, весело, в каком-то диком предвкушении:
- В последнем сообщении, поступившем от Энтерпрайз, говорится о выбросе энергии, открывшем вход в параллельную вселенную. Только подумай! Другой мир, на которой ещё не пала тень Империи! Думаю, начнём с тех самых координат. А там...кто знает?
@темы: "Star Trek"
Название: Mvua, njoo, mvua
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь: Перезагрузка
Пэйринг или персонажи: Ниота Ухура/Монтгомерри Скотт
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, романтика
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Мистер Скотт использует корабельный канал связи не по делу.
Мистер Скотт почти не использует корабельный канал связи по делу.
читать дальшеМистер Скотти, без сомнения, - незаменимое лицо на Энтерпрайз.
Он появился из неоткуда, как джинн из бутылки, и сразу же врос в корабельную жизнь, вплавился, как ракушка в замшелый влажный бок старой лодки. Его поймал где-то в просторах этой странной и смешной Вселенной Джеймс Кирк. А в случае с Кирком не бывает случайных людей и событий.
Мистер Скотт был хорош всем. С каждой стороны, как восхитительно отполированный камень. Мельчайшие же трещинки - кто же без них обходится? - с лихвой затмевал сияющий блеск неукротимого шотландского нрава.
И лишь одна крупная прореха была в практически идеальном полотне с намалёванным сверху улыбающимся образом.
Мистер Скотт использовал корабельный канал связи не по делу.
Мистер Скотт почти не использовал корабельный канал связи по делу.
...- Мистер Скотт, - собранной, деловитой Ухуре труднее, чем кому-либо смириться с чужим присутствием в пространстве, которое ещё недавно безраздельно принадлежало ей. - Зачем вы подключились к моим коммуникациям? Опять. Ваше сопение засоряет канал.
Скотти долго шуршит на своей подпольной радиостанции, возится, бормочет, создавая разномастные шумы, неприятные, почти болезненные для тонко настроенного слуха Ухуры.
- Прекратите свой переносной балаган, мистер Скотт, - пригнувшись над консолью, шипит Ниота, прикрывая губы рукой.
Кирк, прогуливающийся по мостику с видом всесильного императора, обозревающего с высоты паланкина свои владения, оборачивается на её яростный шёпот, и смотрит, прищурившись. Очевидно, он готовится черкнуть размашистую галочку в списке "необходимых дел Великого Капитана". Поперёк пункта "интересоваться жизнью каждого члена корабля". Примечание - "наплевать при этом, профессиональная то жизнь или личная". Однако сейчас он имеет право спросить у Ухуры всё, что угодно. Она связист на его корабле, и время её смены ещё не закончилось.
- Что-то случилось, лейтенант? - мягким переливом интересуется Джим. И Спок, неизменно реагирующий на голос своего капитана, как викинг на воинственный клич своего племени, напрягает спину, вытягивается прямой струной.
Мистер Скотт с красноречивой, томной тоской вздыхает, и Ухуре приходится включить весь свой профессионализм, чтобы не отвлекаться на этот театр одного актёра.
- Всё в порядке, капитан, - зачем тревожить Кирка такими пустяками? Она и сама прекрасно справится.
- Милочка, - очень серьёзно и с очень фамильярной экспрессией говорит Скотти, словно почувствовав, что капитан отошёл. - То, что вы назвали балаганом, обеспечивает всё наше существование на корабле. Я связался с вами из самого сердца нашей красавицы Энтерпрайз. Умолкни эти "посторонние шумы", засоряющие, якобы, ваш канал связи, не было бы ни вас, ни этого самого канала!
- Зато вы бы везде выжили, с вашим-то упорством, - ворчит Ниота. - Как-нибудь я обязательно приду послушать песню двигателей Энтерпрайз. И может, даже растрогаюсь до слёз. Но не в вашу смену. Удалите себя из моего пространства.
Скотти молчит какое-то время, и тишина эта пропитана его сдерживаемой насмешкой настолько, что Ухура почти чувствует её и ёжится недовольно.
- Милочка, - наконец - очень мягко - говорит инженер. - Вы со всеми коммуникациями на этом корабле на короткой ноге. Вы давно могли убрать меня - если я вам так надоел - из ваших ушей. Но вы же этого не сделали? До сих пор. Значит, я могу оставаться и дальше. У нас в Шотландии говорят...
Ниота искренне боится, что её вспыхнувшие щёки заметят даже на Кроносе, поэтому поспешно, даже слишком, до отдачи в ухе, обрубает канал связи.
***
- Мисс Ухура, - тягучим мёдом растекается голос Скотти в наушнике. - Ухура...
Её смена заканчивается через две минуты, а голова слишком отяжелела за долгий рабочий день, и тратить силы на споры сейчас совершенно не хочется, поэтому Ниота просто утыкается лбом в консоль и молчит.
- Лейтенант, - шепчет Скотти, и это уже удивительно. Подобные ему люди не способны говорить тихо, в силу строения голосовых связок, наверное. Ухура ненавидит громкие звуки. Они ударяют по барабанным перепонкам, колотят безжалостно, угрожая сломать тонкие перегородки и заполнить разум невыносимой жужжащей болью. Но голос Скотти Ниота - удивляясь сама себе - находит...привлекательным. С точки зрения лингвиста. - Лейтенант, вы не будете меня прогонять?
- У вас одна минута, мистер Скотт, - придав голосу достаточную ледяную форму, бурчит Ухура. - И вы убираетесь с моего канала связи.
Скотти молчит мгновение, и Ниота поднимает голову с консоли с неожиданной тревогой. Ушёл? Испарился, обидевшись? Но окликнуть его не позволяет какое-то давящее чувство в груди. То же самое, которое, сжимая горло плотным обручем, запрещало ей ранее принимать смешные ухаживания Кирка.
- Как вы горячи, - насмешливо вклинивается вдруг голос Скотти в её мысли. - Я напуган, право слово.
- Тридцать секунд.
- Постойте, постойте! Я всего лишь хотел похвастаться, что выучил песню...
Ниота поджимает губы и задумчиво оборачивается на золотистый затылок капитана Кирка. Он устал ещё больше, чем она, но его смена длиннее... Через двадцать секунд он обернётся и мягким кивком отправит её отдыхать.
- Для такого легкомысленного весельчака, как вы, выучить пару попсовых куплетов не так уж трудно, - грубовато отрезает Ухура, и поднимает руку, готовясь по сигналу Кирка вытащить наушник.
- Да стойте же, - с досадой бросает Скотти и, не дожидаясь ответа, сбивчиво тараторит, смешно растягивая гласные.
Mvua, njoo, mvua,
Watu wanakutamani.
Tumechokana na jua,
Chakula haba shambani.
Mvua, nyesha, mvua...*
Ухура закрывает глаза, опускает тяжёлые засовы век, прижимает их ладонями для большей верности. От нелепой скороговорки Скотти веет нестерпимым жёлтым жаром родных африканских просторов. Навалившаяся усталость бьёт в виски, подгоняя слёзы к глазам.
- Вы только что спели на суахили молитву дождю, - шепчет она с нервным смешком, зная, что Скотти услышит каждое слово. Канал связи на Энтерпрайз налажен идеально...
Скотти сбивается на вдохе, замолкает смущённо.
- Пусть так, - наконец бросает он с напускной бравадой. - Так даже лучше.
Его голос останавливается на неоконченном звуке, и Ухура терпеливо ждёт.
И её ожидания вознаграждены.
- Вы будете дождём для моих пересохших полей, лейтенант?..
Кирк за спиной Ниоты ожидающе шевелится, и она бережно кладёт наушник на стол. Оборачивается, встречаясь с уставшим взором глаз, которые будут вечно гореть в чёрном непроглядном космосе.
- Сдаю смену, капитан.
***
- Лейтенант, приём, приём, - Скотти смеётся на другом конце канала связи, смеётся заразительно и радостно, и Ухуре хочется отшвырнуть наушник. И обязательно попасть в кого-нибудь. - Доброго утречка, моя милая неприступная крепость!
- У вашей крепости в арсенале имеются тяжёлые камни. Будьте осторожнее, - с наигранной вежливостью огрызается Ниота. И вместо того, чтобы устранить из ушей заливисто-грубоватое веселье Скотти, старается уловить все частоты искрящихся, как хорошее шампанское, смешинок.
- Вы в хорошем настроении, лейтенант, - улыбка инженера играет в его голосе, как шаловливый котёнок. - Опять прогонять будете? - и, не давая Ухуре ответить язвительно, поспешно вплетает в свою речь переливы отдалённой музыки.
- Дискотека в инженерном отсеке, мистер Скотт? - фыркает Ниота - и замолкает, не желая больше говорить. Ни слова.
Раствориться в музыке, в нежном креме французских композиций, в истинно аристократическом грассировании, которое щекочет открытые нервы Ухуры, доставляя её слуховым каналам истинное удовольствие.
- Джо Дассен, - шепчет мистер Скотти. - Потанцуем, лейтенант?..
И они танцуют, через корабельный канал связи, не сдвигаясь с места, не видя, но чувствуя друг друга.
Et si tu n’existais pas,
Je ne serais qu’un point de plus
Dans ce monde qui vient et qui va,
Je me sentirais perdu,
J’aurais besoin de toi.**
- Вы великолепно вальсируете...
Хмельное бормотание мистера Скотта неожиданно прерывается весёлым, очень громким, золотистым смешком.
- Неплохая попытка, Скотти, - смеётся Кирк. Подключившийся к их беседе Кирк. - Но потрясающе несвоевременная. Вернитесь к работе, товарищи офицеры. Можете считать это приказом.
Скотти в ответ выражается по-шотландски, но с такой экспрессией, что Ухура находит просто необходимым поспешно оборвать канал связи.
***
Скотти не подключается к коммуникациям Ниоты. Скотти не напевает - тихо и нежно-хрипло - шотландские мотивы. Скотти не ругает Кинсера, не потрудившись даже приглушить громовые раскаты голоса. Скотти не читает стихи по-шотландски.
Скотти не может пошевелить ни рукой, ни ногой. У Скотти запеклись губы, а глаза окружены страшными чёрными кругами. Скотти лежит в лазарете, и доктор Маккой рычит на каждого, кто пытается нарушить покой больного.
- Я ненавижу клингонов, - рычал Джим - тёмный лицом, как небо перед грозой - когда какой-то сумасшедший капитан клингонской боевой птицы на межпланетной космической станции пробил крылом здоровенную, с неровно обкромсанными краями дыру в инженерном отсеке. По случайности. Клингонский пилот не справился с управлением, и корабль занесло. На мирно стоящую у причала Энтерпрайз. - Ненавижу, ненавижу...
Мистера Скотта ранило обломками. И Ухура оказалась окружена пустотой. Разумеется, она принимает многочисленные сигналы со станции, из ремонтных доков, от членов корабля, отправленных в увольнительную. Она добавляет необходимую долю улыбки в голос. Она твёрдо передаёт по каналу связи распоряжения. И нет сомнений, что постоянное жужжание голоса мистера Скотта было бы в этой кутерьме лишним...
Но она всё равно - дождавшись окончания долгой, ужасно долгой смены - идёт в лазарет твёрдым шагом. И Маккой, стоящий цепным псом у дверей, с трудноопределяемой гримасой на выразительном лице берёт у неё наушник.
- Зачем это ещё, лейтенант?
Объяснять долго...и не все рассуждения будут логичны. Поэтому Ниота лишь смотрит на Леонарда - почти умоляюще, разрушив по кирпичикам привычную стену излишней гордости. За ненадобностью. И он уносит наушник, ворча.
Ниота подключает мистера Скотта к своему личному каналу связи. И убедившись, что его тяжёлое дыхание через наушник проникает в её собственные лёгкие, чуть задыхаясь, из своей каюты читает ему шотландские сказки. В оригинале. И надеется, что правильно понимает хитроумный замысел авторов.
...Когда дыхание мистера Скотта исчезает из поля слышимости, и эфир заполняют визгливые шумы, Ниота действует мгновенно. И всё же - ей кажется, до судорожных вдохов кажется, - слишком медленно.
Скотти полулежит на лазаретной койке, упираясь локтями в смятые простыни. Тонкий, изящный наушник валяется на полу, смятый и мёртвый, проводки смешаны в одну спутанную чёрную массу.
Ухуре кажется, что преданный своему делу офицер в ней мог бы задушить мистера Скотта за неуважительное отношение к хрупкой технике прямо здесь...но женская сторона всё же оказывается сильнее. Скотти смотрит потешно жалобно, и круглые пятна болезни вокруг глаз делают его похожим на задумчивую панду.
Увидев растерянную Ухуру, Скотти делает гримасу и говорит сипло, но резко:
- Вы совершенно не умеете передавать смысл старых шотландских сказов, милочка! Я даже очнулся раньше обещанного доктором срока, услышав этот кошмар!
А потом он протягивает к ней руки.
И больше не нужны никакие наушники.
У них свой собственный канал связи.
__________________________
*Дождь, приди, дождь,
Люди жаждут тебя.
Мы устали от солнца,
На полях мало еды.
Дождь, полей, дождь... (перевод с суахили)
**Если б не было тебя,
Я был бы лишь еще одной точкой
В этом мире, которая приходит и уходит.
Я чувствовал бы себя потерянным.
Ты была бы мне так нужна. (Джо Дассен - "Et si tu n’existais pas")
Автор: Mariuelle
Фэндом: Звездный путь: Перезагрузка
Пэйринг или персонажи: Ниота Ухура/Монтгомерри Скотт
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, романтика
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
Мистер Скотт использует корабельный канал связи не по делу.
Мистер Скотт почти не использует корабельный канал связи по делу.
читать дальшеМистер Скотти, без сомнения, - незаменимое лицо на Энтерпрайз.
Он появился из неоткуда, как джинн из бутылки, и сразу же врос в корабельную жизнь, вплавился, как ракушка в замшелый влажный бок старой лодки. Его поймал где-то в просторах этой странной и смешной Вселенной Джеймс Кирк. А в случае с Кирком не бывает случайных людей и событий.
Мистер Скотт был хорош всем. С каждой стороны, как восхитительно отполированный камень. Мельчайшие же трещинки - кто же без них обходится? - с лихвой затмевал сияющий блеск неукротимого шотландского нрава.
И лишь одна крупная прореха была в практически идеальном полотне с намалёванным сверху улыбающимся образом.
Мистер Скотт использовал корабельный канал связи не по делу.
Мистер Скотт почти не использовал корабельный канал связи по делу.
...- Мистер Скотт, - собранной, деловитой Ухуре труднее, чем кому-либо смириться с чужим присутствием в пространстве, которое ещё недавно безраздельно принадлежало ей. - Зачем вы подключились к моим коммуникациям? Опять. Ваше сопение засоряет канал.
Скотти долго шуршит на своей подпольной радиостанции, возится, бормочет, создавая разномастные шумы, неприятные, почти болезненные для тонко настроенного слуха Ухуры.
- Прекратите свой переносной балаган, мистер Скотт, - пригнувшись над консолью, шипит Ниота, прикрывая губы рукой.
Кирк, прогуливающийся по мостику с видом всесильного императора, обозревающего с высоты паланкина свои владения, оборачивается на её яростный шёпот, и смотрит, прищурившись. Очевидно, он готовится черкнуть размашистую галочку в списке "необходимых дел Великого Капитана". Поперёк пункта "интересоваться жизнью каждого члена корабля". Примечание - "наплевать при этом, профессиональная то жизнь или личная". Однако сейчас он имеет право спросить у Ухуры всё, что угодно. Она связист на его корабле, и время её смены ещё не закончилось.
- Что-то случилось, лейтенант? - мягким переливом интересуется Джим. И Спок, неизменно реагирующий на голос своего капитана, как викинг на воинственный клич своего племени, напрягает спину, вытягивается прямой струной.
Мистер Скотт с красноречивой, томной тоской вздыхает, и Ухуре приходится включить весь свой профессионализм, чтобы не отвлекаться на этот театр одного актёра.
- Всё в порядке, капитан, - зачем тревожить Кирка такими пустяками? Она и сама прекрасно справится.
- Милочка, - очень серьёзно и с очень фамильярной экспрессией говорит Скотти, словно почувствовав, что капитан отошёл. - То, что вы назвали балаганом, обеспечивает всё наше существование на корабле. Я связался с вами из самого сердца нашей красавицы Энтерпрайз. Умолкни эти "посторонние шумы", засоряющие, якобы, ваш канал связи, не было бы ни вас, ни этого самого канала!
- Зато вы бы везде выжили, с вашим-то упорством, - ворчит Ниота. - Как-нибудь я обязательно приду послушать песню двигателей Энтерпрайз. И может, даже растрогаюсь до слёз. Но не в вашу смену. Удалите себя из моего пространства.
Скотти молчит какое-то время, и тишина эта пропитана его сдерживаемой насмешкой настолько, что Ухура почти чувствует её и ёжится недовольно.
- Милочка, - наконец - очень мягко - говорит инженер. - Вы со всеми коммуникациями на этом корабле на короткой ноге. Вы давно могли убрать меня - если я вам так надоел - из ваших ушей. Но вы же этого не сделали? До сих пор. Значит, я могу оставаться и дальше. У нас в Шотландии говорят...
Ниота искренне боится, что её вспыхнувшие щёки заметят даже на Кроносе, поэтому поспешно, даже слишком, до отдачи в ухе, обрубает канал связи.
***
- Мисс Ухура, - тягучим мёдом растекается голос Скотти в наушнике. - Ухура...
Её смена заканчивается через две минуты, а голова слишком отяжелела за долгий рабочий день, и тратить силы на споры сейчас совершенно не хочется, поэтому Ниота просто утыкается лбом в консоль и молчит.
- Лейтенант, - шепчет Скотти, и это уже удивительно. Подобные ему люди не способны говорить тихо, в силу строения голосовых связок, наверное. Ухура ненавидит громкие звуки. Они ударяют по барабанным перепонкам, колотят безжалостно, угрожая сломать тонкие перегородки и заполнить разум невыносимой жужжащей болью. Но голос Скотти Ниота - удивляясь сама себе - находит...привлекательным. С точки зрения лингвиста. - Лейтенант, вы не будете меня прогонять?
- У вас одна минута, мистер Скотт, - придав голосу достаточную ледяную форму, бурчит Ухура. - И вы убираетесь с моего канала связи.
Скотти молчит мгновение, и Ниота поднимает голову с консоли с неожиданной тревогой. Ушёл? Испарился, обидевшись? Но окликнуть его не позволяет какое-то давящее чувство в груди. То же самое, которое, сжимая горло плотным обручем, запрещало ей ранее принимать смешные ухаживания Кирка.
- Как вы горячи, - насмешливо вклинивается вдруг голос Скотти в её мысли. - Я напуган, право слово.
- Тридцать секунд.
- Постойте, постойте! Я всего лишь хотел похвастаться, что выучил песню...
Ниота поджимает губы и задумчиво оборачивается на золотистый затылок капитана Кирка. Он устал ещё больше, чем она, но его смена длиннее... Через двадцать секунд он обернётся и мягким кивком отправит её отдыхать.
- Для такого легкомысленного весельчака, как вы, выучить пару попсовых куплетов не так уж трудно, - грубовато отрезает Ухура, и поднимает руку, готовясь по сигналу Кирка вытащить наушник.
- Да стойте же, - с досадой бросает Скотти и, не дожидаясь ответа, сбивчиво тараторит, смешно растягивая гласные.
Mvua, njoo, mvua,
Watu wanakutamani.
Tumechokana na jua,
Chakula haba shambani.
Mvua, nyesha, mvua...*
Ухура закрывает глаза, опускает тяжёлые засовы век, прижимает их ладонями для большей верности. От нелепой скороговорки Скотти веет нестерпимым жёлтым жаром родных африканских просторов. Навалившаяся усталость бьёт в виски, подгоняя слёзы к глазам.
- Вы только что спели на суахили молитву дождю, - шепчет она с нервным смешком, зная, что Скотти услышит каждое слово. Канал связи на Энтерпрайз налажен идеально...
Скотти сбивается на вдохе, замолкает смущённо.
- Пусть так, - наконец бросает он с напускной бравадой. - Так даже лучше.
Его голос останавливается на неоконченном звуке, и Ухура терпеливо ждёт.
И её ожидания вознаграждены.
- Вы будете дождём для моих пересохших полей, лейтенант?..
Кирк за спиной Ниоты ожидающе шевелится, и она бережно кладёт наушник на стол. Оборачивается, встречаясь с уставшим взором глаз, которые будут вечно гореть в чёрном непроглядном космосе.
- Сдаю смену, капитан.
***
- Лейтенант, приём, приём, - Скотти смеётся на другом конце канала связи, смеётся заразительно и радостно, и Ухуре хочется отшвырнуть наушник. И обязательно попасть в кого-нибудь. - Доброго утречка, моя милая неприступная крепость!
- У вашей крепости в арсенале имеются тяжёлые камни. Будьте осторожнее, - с наигранной вежливостью огрызается Ниота. И вместо того, чтобы устранить из ушей заливисто-грубоватое веселье Скотти, старается уловить все частоты искрящихся, как хорошее шампанское, смешинок.
- Вы в хорошем настроении, лейтенант, - улыбка инженера играет в его голосе, как шаловливый котёнок. - Опять прогонять будете? - и, не давая Ухуре ответить язвительно, поспешно вплетает в свою речь переливы отдалённой музыки.
- Дискотека в инженерном отсеке, мистер Скотт? - фыркает Ниота - и замолкает, не желая больше говорить. Ни слова.
Раствориться в музыке, в нежном креме французских композиций, в истинно аристократическом грассировании, которое щекочет открытые нервы Ухуры, доставляя её слуховым каналам истинное удовольствие.
- Джо Дассен, - шепчет мистер Скотти. - Потанцуем, лейтенант?..
И они танцуют, через корабельный канал связи, не сдвигаясь с места, не видя, но чувствуя друг друга.
Et si tu n’existais pas,
Je ne serais qu’un point de plus
Dans ce monde qui vient et qui va,
Je me sentirais perdu,
J’aurais besoin de toi.**
- Вы великолепно вальсируете...
Хмельное бормотание мистера Скотта неожиданно прерывается весёлым, очень громким, золотистым смешком.
- Неплохая попытка, Скотти, - смеётся Кирк. Подключившийся к их беседе Кирк. - Но потрясающе несвоевременная. Вернитесь к работе, товарищи офицеры. Можете считать это приказом.
Скотти в ответ выражается по-шотландски, но с такой экспрессией, что Ухура находит просто необходимым поспешно оборвать канал связи.
***
Скотти не подключается к коммуникациям Ниоты. Скотти не напевает - тихо и нежно-хрипло - шотландские мотивы. Скотти не ругает Кинсера, не потрудившись даже приглушить громовые раскаты голоса. Скотти не читает стихи по-шотландски.
Скотти не может пошевелить ни рукой, ни ногой. У Скотти запеклись губы, а глаза окружены страшными чёрными кругами. Скотти лежит в лазарете, и доктор Маккой рычит на каждого, кто пытается нарушить покой больного.
- Я ненавижу клингонов, - рычал Джим - тёмный лицом, как небо перед грозой - когда какой-то сумасшедший капитан клингонской боевой птицы на межпланетной космической станции пробил крылом здоровенную, с неровно обкромсанными краями дыру в инженерном отсеке. По случайности. Клингонский пилот не справился с управлением, и корабль занесло. На мирно стоящую у причала Энтерпрайз. - Ненавижу, ненавижу...
Мистера Скотта ранило обломками. И Ухура оказалась окружена пустотой. Разумеется, она принимает многочисленные сигналы со станции, из ремонтных доков, от членов корабля, отправленных в увольнительную. Она добавляет необходимую долю улыбки в голос. Она твёрдо передаёт по каналу связи распоряжения. И нет сомнений, что постоянное жужжание голоса мистера Скотта было бы в этой кутерьме лишним...
Но она всё равно - дождавшись окончания долгой, ужасно долгой смены - идёт в лазарет твёрдым шагом. И Маккой, стоящий цепным псом у дверей, с трудноопределяемой гримасой на выразительном лице берёт у неё наушник.
- Зачем это ещё, лейтенант?
Объяснять долго...и не все рассуждения будут логичны. Поэтому Ниота лишь смотрит на Леонарда - почти умоляюще, разрушив по кирпичикам привычную стену излишней гордости. За ненадобностью. И он уносит наушник, ворча.
Ниота подключает мистера Скотта к своему личному каналу связи. И убедившись, что его тяжёлое дыхание через наушник проникает в её собственные лёгкие, чуть задыхаясь, из своей каюты читает ему шотландские сказки. В оригинале. И надеется, что правильно понимает хитроумный замысел авторов.
...Когда дыхание мистера Скотта исчезает из поля слышимости, и эфир заполняют визгливые шумы, Ниота действует мгновенно. И всё же - ей кажется, до судорожных вдохов кажется, - слишком медленно.
Скотти полулежит на лазаретной койке, упираясь локтями в смятые простыни. Тонкий, изящный наушник валяется на полу, смятый и мёртвый, проводки смешаны в одну спутанную чёрную массу.
Ухуре кажется, что преданный своему делу офицер в ней мог бы задушить мистера Скотта за неуважительное отношение к хрупкой технике прямо здесь...но женская сторона всё же оказывается сильнее. Скотти смотрит потешно жалобно, и круглые пятна болезни вокруг глаз делают его похожим на задумчивую панду.
Увидев растерянную Ухуру, Скотти делает гримасу и говорит сипло, но резко:
- Вы совершенно не умеете передавать смысл старых шотландских сказов, милочка! Я даже очнулся раньше обещанного доктором срока, услышав этот кошмар!
А потом он протягивает к ней руки.
И больше не нужны никакие наушники.
У них свой собственный канал связи.
__________________________
*Дождь, приди, дождь,
Люди жаждут тебя.
Мы устали от солнца,
На полях мало еды.
Дождь, полей, дождь... (перевод с суахили)
**Если б не было тебя,
Я был бы лишь еще одной точкой
В этом мире, которая приходит и уходит.
Я чувствовал бы себя потерянным.
Ты была бы мне так нужна. (Джо Дассен - "Et si tu n’existais pas")
@темы: "Star Trek"
Название: Маленькие истории
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gokusen
Пэйринг или персонажи: Янкуми, Рюу Одагири, Хаято Ябуки, Рен Казама, Ямато Огата, Рейта Такасуги
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, слэш, романтика
Размер: драббл
Статус: в процессе
Описание:
Цикл маленьких историй о неподражаемой Янкуми и её учениках.
Истории не связаны друг с другом временной линией. Вразброс.
Шин Савада уехал в Африку. Рейта не уедет никуда.
Рюу пытается найти себя. Рен пытается найти Рюу.
Для Хаято настало время вернуться домой.
Обещание (Рейта/Янкуми)Когда уставший за долгий рабочий день, пропахший насквозь остывшим солёным раменом Кума выслушивает горячую сбивчивую речь Янкуми в первый раз, он отрицательно качает головой, так яростно, что девушка даже отступает на шаг, смутно опасаясь, что пухлые раскрасневшиеся щёки её бывшего ученика вот-вот захлопают друг о друга, как у пса Фуджи.
- Нет, нет, Янкуми, - в её имени нет и следа от звука "о", но Кума всё равно умудряется сыто и удивлённо округлять полный рот. - Ты заблуждаешься, - так и сказал, будто она - маленькая девочка, отбившаяся от родителей. - Твой ученик совершенно не похож на Шина.
И она обижается, осознавая горькую правдивость его слов - потому что нет сомнений в том, что Кума знает Шина лучше, чем кто-либо. Обижается и сердито отпихивает робко предложенный расстроившимся товарищем ароматный рамен.
***
Рюу бурчит что-то, не поднимая бессильно уроненную на руки лохматую голову. В его ворчании нет ни капли привычного Янкуми раздражения, и она, обескураженная этим фактом, путается в словах и мыслях, как дошкольница, замолкает и растерянно смотрит на макушку бывшего ученика. Золотисто-рыжую, по-воробьиному встрёпанную макушку. Преданная учительница в ней радостно растягивает уголки губ до ушей, гадая, что же такое хорошее произошло в жизни Одагири, что окрасило его умную голову молодого учителя в весёлый цвет бунтарства старшей школы. Рюу сейчас гораздо больше, чем обычно, напоминает того аристократичного сложного подростка из Курогина, который презрительно поджимал губы на каждое её замечание, цедил слова сквозь белые зубы и пытался перестать ненавидеть школу.
- Я говорю, что Рейта... - оторвавшись от созерцания золотистых бликов на волосах Одагири, нетерпеливо продолжает Янкуми - и тут же алеет, когда её пустой обидевшийся желудок, не получивший прошлым вечером рамен от Кумы, довольно громко даёт о себе знать.
Рюу не даёт им с желудком договорить, поднимается, хлопнув ладонями по столу. Молча роется в своей щегольской сумке и через пару мгновений неловкого молчания, смущённо хмурясь, протягивает наставнице бережно завёрнутую в тряпичную салфетку душистую горячую булочку. Еда призывно испускает аромат мяса и овощей, и живот Янкуми вновь бунтует, вгоняя хозяйку в сочную помидорную краску.
- Ешь, - сердито говорит Рюу. - Она домашняя...
- Ты испёк для меня булочку? - задыхается Янкуми. От умиления. И нестерпимо густого запаха пищи. - Мой драгоценный ученик...
- Конечно же, это было не для тебя, - бурчит Рюу. Вспыхнувшие на его щеках вишнёвые пятна на миг затмевают даже сияние медных волос. - И это не я готовил.
Янкуми недоверчиво взвешивает на руке тёплую нежную булочку. Рюу прав. Богатым детям нет нужды уметь готовить. Богатые дети, отбившиеся от родителей, питаются подножным кормом в захудалых пиццериях и кафешках на углах, не принимая такое изобретение, как духовка, всерьёз.
Золотистое тесто пахнет слишком ароматно. Со скул Рюу медленно сходит яркая краска предательского смущения. И сопоставив два и два, Янкуми победоносно улыбается, забыв на миг даже про Рейту.
- Кто бы мог подумать, что этот хулиган станет таким талантливым поваром? - довольно мурлычет девушка, отдавая должное великолепной сочной начинке. - В Курогине от него было столько проблем...
- О нём никто не думал хорошо, - Рюу недовольно пожимает плечами, рассеянно ероша рыжие локоны - и тут же багровеет вновь, поняв, что попался. В глупую детскую ловушку.
- Ябуки вернулся? - весело спрашивает Янкуми. - Мои любимые ученики не в силах далеко улететь от родимого гнезда!
Рюу со стоном роняет голову на стол, и его ворчание тонет в сполохе рыжих, безумно ярких волос:
- Не говори с набитым ртом. Кто тебя только воспитывал?
И когда Янкуми смущённо давится мягкой морковной стружкой, золотистые вихры взлетают вновь:
- И кстати. Кто такой этот Шин, на которого по твоим словам так похож Рейта?..
***
Кума, наверное, прав.
Рейта отличается от Шина, как лисица отличается от медведя. У Рейты, юного, светлого и лёгкого, нет того стойкого душевного равновесия, того непоколебимого спокойствия, которое отличало Шина, делало из растрёпанного несуразного на вид мальчишки мужчину.
Шин всегда молча приходил Янкуми на подмогу и благодарным молчанием принимал её помощь сам.
Рейта не выносит, когда она, растрёпанная и решительная, вклинивается в драки. "Ты не можешь совершать такие опрометчивые поступки! Ты же учительница!"
Шин был серьёзен в тех ситуациях, которые Рейта встречает беспечно. Рейта взрывается в тот момент, когда Шин остался бы спокоен.
Рейта ненавидит учиться, ненавидит просто потому, что учёбу называют важной. Рейта ненавидит всё, что люди считают "необходимым каждому уважающему себя молодому человеку".
Шин любил математику.
Шин любил.
Шин.
Шин уехал в Африку. Шин не знал, вернётся ли.
Рейта обещает остаться. Обещает, вопреки запретам сидя на краешке учительского стола. Обещает, с отстранённым видом ожидая её возле ворот школы. Обещает, глядя в глаза прямо и почти строго. Даже в бешеном порыве швырнув учебник в доску, после просьбы Янкуми вести себя прилично, пока она сбегает и поможет какому-то хулигану из бывших учеников уладить дела с местной бандой байкеров, он обещает. Обещает, пока учебник летит. И даже когда просьба переходит в приказ, спаянный из ледяного железа, он обещает. Остаться.
Рейта не похож на Шина.
И Янкуми верит, что однажды ей удастся убедить себя, что это хорошо.
Хороший друг (Хаято/Рюу)- Хаято.
Таке часто ведёт себя как девчонка.
- Хаято...
Особенно в последнее время. Особенно после предательства Рюу. Вероятно, Таке не может поверить. Он доверял Рюу. Они все доверяли. За доверие приходится платить.
- Хаято, пожалуйста...
У Таке глаза огромные. Как два колодца. Два мохнатых реснитчатых провала. Кто-то вычерпал из этих глубоких озёр всю воду, оставив лишь капли на пересохшем дне.
Хаято ненавидит чувство жажды. Жажда ослабляет организм, а больше всего на свете Хаято не терпит чувствовать себя слабым. Быть может, это хорошо, что Рюу сейчас нет рядом. С Рюу, находившимся обычно очень близко, в радиусе дыхания, он слабел, сердцем и телом. И даже не злился на себя.
Хаято старается не смотреть в глаза Таке, когда поднимает голову. Лицо его друга напоминает белоснежную пустую маску с чёрными провалами под ресницами. Даже губы бледнее снега. Последний раз такое лицо Хаято видел у Такеды сразу после предательства Рюу, когда Одагири, вытирая колючую кровь со злых разбитых губ, не обратил внимания на протянутую робко руку старого друга. Хаято передёргивает плечами, стряхивая непрошенное чувство вины. Может быть, эта неживая маска приклеилась к лицу Таке в тот раз и не сходила, а он лишь сейчас заметил... Хорош друг.
- Что случилось, Таке? - спросить необходимо. В глаза можно и не смотреть.
Вместо ответа Такеда делает попытку упасть на колени. Он падает, Хаято подскакивает от неожиданности, и оба они как два чёртика из табакерки, покачивающиеся на ножках-пружинках.
- Какого?.. - бормочет Хаято. Надо повысить голос или поднять Таке, в общем сделать что-нибудь, что входит в прерогативу лидера класса, но пересохшие колодцы в глазах друга всё-таки затягивают в свою чёрную беспросветную глубину.
- Хаято, - Таке слишком часто произносит его имя в этот день. И слишком потерянно. - Пожалуйста. Это касается Рюу.
- Надо было догадаться, - Хаято отгораживается от пересохших колодцев стеной ресниц. Стена некрепкая, и ему всё же приходится сесть на стул, потянуть Таке вверх, заставляя подняться. - Я же сказал не говорить мне о нём.
- Я не могу иначе, - колодцы наполняются влагой, и это сродни издёвке. Солёная вода не утолит мучительную жажду, а только разбередит пересохшее саднящее горло. - Рюу - мой друг.
- Он тебе не друг, - отрезает Хаято, сжимая челюсти. - Он нам не друг.
Таке сдувается, как воздушный шарик. Он готов упасть на колени снова. Он готов врезать Хаято в челюсть, и Хаято это понимает. Но он понимает также, что Таке не сможет этого сделать. Даже если он сам встанет по стойке "смирно" и подставит лицо для удара.
- Хорошо, - наконец - глухо, со свистом, - говорит Таке, и Хаято до боли страшно, что он едва не сломал товарища. - Хорошо. Не друг. Но ты всё равно...выслушай меня.
Надо выдохнуть через нос, успокоиться, облокотиться на руки, чтобы голова, распухая от переживаний, не тянула к земле:
- Я слушаю, - и добавляет-подслащивает. - Что с ним не так? Что с Рюу?
- Он устроился на работу, - бросает Таке. И замолкает неуверенно.
Хаято терпеливо ждёт, потом отзывается далёким эхом:
- Я очень рад за него.
Таке смотрит на него широко распахнутыми глазами, и в глубине их такая тоскливая мольба, что Хаято становится не по себе. Совершенно не по себе.
- Во Frentzen, Хаято! Во Frentzen!
***
Хаято - хороший друг.
Только так он может объяснить самому себе тот факт, что вечером тащится в пыльном автобусе до кольцевой, а потом нехотя считает шаги до дверей клуба Frentzen. Он всё-таки идёт. В этот чёртов опасный Frentzen. К Рюу.
Репутация у Frentzen отвратительная, чернее, чем осенняя грязь на подошвах старых ботинок Хаято. Frentzen - один из главных поставщиков у местных наркобаронов. Во Frentzen постоянно ошиваются тёмные, довольно страшные личности. И Хаято не может себе представить, что в этом месте забыл Рюу.
- Богатенькие мальчики не должны работать в таких местах, - шепчет парень себе под нос, когда его небрежно отталкивает плечом медово улыбающийся куда-то вбок охранник. Школьная форма виновата. Придётся идти в обход.
Хаято - хороший друг.
Только он и сам не может объяснить, для кого. Для Таке или всё же для Рюу?
- Богатенькие мальчики, - бурчит Хаято, обходя непоколебимые скалы внушительных мусорных контейнеров. - Богатенькие мальчики с непонятными причудами...
Золотистая макушка Рюу, набитая этими самыми причудами, как огородное чучело соломой, обнаруживается за крепостью мусорных ящиков. Хаято вновь ныряет за ящики, успокаивая неожиданно сбившееся дыхание. Он заметил только макушку - и уже растерял всю уверенность. Что же будет, когда он увидит всё остальное, что к этой макушке прилагается?..
Из своего укромного угла Хаято слышит, как Рюу бродит от стены к стене в плохо освещённом переулке, гремит бутылками. И даже не вздыхает. Может, Таке ошибается?
Осколками разлетается бутылочный звон за ящиками, черепками рассыпается лихорадочный поток мыслей Хаято. Он напрягается недовольно и слышит голос Рюу, чистый и звонкий.
- Какого чёрта? - резко спрашивает Рюу, невидимый для Хаято, и тот вздрагивает, уверенный, что его укрытие раскусили. Стоит выйти, но ноги совершенно не по-лидерски становятся ватными. А Рюу продолжает. - Тебе сказали здесь не появляться.
"Мне не говорили," - запоздало соображает Хаято.
В короткий монолог Рюу вплетается другой голос, густой и довольно приятный:
- Брось, Одагири, никто не узнает, что я здесь был. Ты ведь не скажешь?
Хаято вслушивается в тяжёлое молчание Рюу и выдыхает одновременно с ним.
- Не скажу, - бросает Рюу. - Мне твоё присутствие безразлично.
И вновь молчание, а Хаято, вжимаясь спиной в ящики, путается в своих мыслях. Какова вероятность, что Рюу скажет ему то же самое?
Невидимый собеседник Рюу коротко смеётся:
- Ну же, Одагири, не будь таким холодным! Я ведь пришёл к тебе, а не к этой кирпичной стене. А вы с ней будто родственники.
- О, - равнодушно отмечает Рюу. - Ты ошибаешься. Я просто пылаю огнём.
Хаято фыркает неслышно и придвигается ближе к освещённому пространству между мусорными ящиками. Из своего укрытия он слышит, как тяжело дышит собеседник Рюу. Как раненый зверь, рвано и низко. Так обычно дышат те, кто собирается врезать Хаято. Почти так, но на градус выше и с пронзительным свистом дышит завуч Обезьяна, когда удирает по коридорам школы от разъярённого Тсуччи с его неизменным угрожающим веером.
...Так обычно дышал Рюу, когда Хаято губами собирал стоны с его губ. Когда-то.
И это не к добру. Так не дышат люди с чистой совестью. Так не дышат люди, собирающиеся сделать что-то мирное.
И поэтому на возмущённое шипение Рюу Хаято реагирует мгновенно. По привычке. Просто потому что он - хороший друг. Просто потому, что никто не смеет причинять Рюу боль. Кроме него. Он срывается с места, отталкиваясь для разгона от стенок мусорного бака. Успевает заметить запрокинутую беспомощно голову Рюу, его белую шею с бешено бьющейся жилкой. И чужую волосатую руку в щегольском рукаве, вцепившуюся в рыжие волосы его одноклассника. И бьёт куда-то - неважно куда, отточенный с годами удар сам придётся куда надо.
...Удар в лицо агрессивному собеседнику Рюу приходится не один. Два. Одновременно. Хаято отмечает, что, кажется, успел забыть, что Рюу не девчонка.
- Проваливай, - не оборачиваясь, бросает бывший друг, пока его незадачливый противник, кряхтя, собирает со стены остатки собственного достоинства. Хаято не двигается с места, уверенный, что Рюу обращается к пострадавшему, но тут Одагири разворачивает к нему совершенно белое - белее, чем у Таке, ни единой кровинки, - лицо. - Ты слышишь меня, Хаято, проваливай. Тебе опасно здесь быть, чем ты вообще думаешь...
- Я пришёл, чтобы... - Хаято прислушивается к пустоте в собственной голове и пытается подобрать слова. - Рюу!
Рюу прикрывает глаза, поджимает губы, а рыжие волосы на его затылке беспомощно стоят торчком. И Хаято, терзаемый неожиданной жалостью, делает шаг к бывшему другу:
- Рюу. Тебе не стоит работать во Frentzen. Здесь опасно.
- Я предал вас, Хаято, - чётко и холодно говорит Рюу. - Я трус. Ты и сам это знаешь. Уходи, школьникам нельзя посещать Frentzen. И вырубать посетителей тоже нельзя.
- Мы можем поговорить, - беспомощно подаёт голос Хаято. Он снова слаб. Он ненавидит чувствовать себя слабым. - Рюу, чёрт возьми!
Рюу поднимает руку к затылку и морщится от боли. И он выглядит настолько равнодушным к Хаято, настолько холодным и безразличным, что тот не успевает остановить свой порыв. И целит Рюу в лицо. Снова.
Не смог остановиться. Не смог остановиться.
Они привыкли всё решать кулаками.
Но сейчас Рюу не хочет ничего решать. Он всё уже продумал для себя. И Хаято ничего не может с этим поделать.
Он не хочет больше быть хорошим другом.
Возможно, думает Хаято, глядя, как Рюу уносит в подсобное помещение Frentzen ящик с бутылками - снова, снова развернувшись к нему равнодушной спиной - возможно, он никогда и не был хорошим другом.
Наваждение (Рюу, Рен)Они ждут Янкуми в пустом тёмном классе уже около четверти часа, а этот несчастный мальчишка, Рен, всё ещё - как напуганный, встрёпанный щенок - шарахается от притаившихся по углам шорохов и то и дело порывается незаметно убежать.
Рюу ощущает, как в груди мохнатым комком ворочается утомление. Он устал. Устал перехватывать предупреждающим взглядом судорожные движения Рена в сторону выхода, устал наблюдать, как потерянно опускаются плечи его молчаливого соседа каждый раз, когда его побег вновь срывается.
Устал напряжённо думать, как помочь мальчишке выпутаться из этой истории с наркотиками. Давно он не размышлял ни о чём так старательно, до головной боли... Пожалуй, с того момента, когда Хаято, потешно задирая нос, заявил, что стал достаточно взрослым, чтобы самому выпутываться из передряг.
- Чего ты боишься? - наконец подаёт голос Рюу, и это звучит хрипло и неожиданно даже для него самого. Рен, сжавшийся в углу, поднимает на него взгляд, и Рюу с приглушённым, неуместным удовольствием отмечает, что его Казама не боится точно. - Или кого. Полицию? Янкуми?
Рен хмыкает неуверенно и быстрым, до милого машинальным жестом ерошит тёмную копну волос:
- Не полицию, - он тоже охрип. От долгого молчания и сдерживаемой боли. - Меня часто подозревают. Естественным было привыкнуть уже.
- Я могу тебя понять, - отзывается Рюу. Они похожи, в конце концов. Они почти одинаковые. Потерянные. Озлобленные и вызывающие злость у окружающих. Подобранные слишком мягкосердечной, доверчивой Янкуми.
Рен вскидывает голову, блеснув глазами почти благодарно. И снова молчит. Упрямый.
Рюу делает ещё одну попытку:
- Янкуми?..
Ещё мгновение недоверчивой тишины, и Рен кивает, разбрызгивая виноватые капли с уголков потемневших глаз:
- Мне так стыдно перед ней... Я не хотел, ни за что не хотел доставлять ей проблемы! Зачем ты ей позвонил?
И он смотрит отчаянно, и в глазах его - чёрные ледяные кубики смёрзшихся слёз. И Рюу неловко придвигается ближе, чувствуя себя почти Янкуми.
- Не вини себя. Она вляпалась бы в какую-нибудь передрягу и без тебя, - придвигается ещё, касаясь рукавом рубашки опущенного бессильно плеча Рена. - Это же Янкуми, - и добавляет примиряюще, так мягко, как умеет, и всё равно недостаточно. - Так она хотя бы будет у нас на виду.
Рен вздыхает прерывисто, косится по-телячьи испуганно на руку Рена, успокаивающе лежащую на парте совсем рядом с его собственными сжатыми в кулак пальцами - и неожиданно, с горько-насмешливым хмыканьем, утыкается лбом в плечо утешителя, вызывая у того короткий изумлённый вздох.
- Я бы поверил тебе, - с отрывистым смешком бормочет Рен, и его горячее дыхание обжигает Рюу плечо через хлопчатую ткань рубашки. - Если бы ты сам верил себе. Ты меня тоже винишь, хотя едва знаешь. Мне не привыкать... Меня винят всегда.
Рюу молчит, наблюдая за мрачным вальсом бликов на тёмной глади волос Рена. Холодный, как у щенка, нос утыкается ему в шею, где-то чуть ниже напряжённой нити сонной артерии. Рен сопит недовольно и грустно, как обиженный ребёнок, мохнатая грива его волос щекочет Рюу щёку, и это так знакомо, и Рюу старается дышать медленнее, чтобы не спугнуть внезапно нахлынувшее жгучее воспоминание. О том, кто точно так же, почти неотличимо, тыкался носом в плечо, задевал непослушными волосами скулы, ресницы, и сопел, и дышал горячо. О том, кто сейчас был как-то слишком далеко. О том, о ком периодически с жалеющей улыбкой спрашивал Таке. О Хаято.
И надо бы отстраниться, и не перебирать больше успокаивающе мягкие волосы Рена...или Хаято...кто это сейчас?..
...И дверь распахивается - как во всех дешёвых, типовых мелодрамах, некстати - и влетает Янкуми. Рен испуганно подскакивает, как мячик, и девушка отражается в его глазах вместе со своими нелепыми хвостиками посреди озера нежной горечи. И "Янкуми, не вмешивайся в мои дела!", и "Какая же ты бестолковая...", и "Я не хочу втягивать тебя в это...", и "Янкуми, Янкуми, Янкуми..."
Янкуми смотрит расстроенно и сердито, сжимает растерянно руки:
- Казама...
Рен бросает быстрый, потерянный взгляд на Рюу, сдвигает брови:
- Я справлюсь со всем сам.
Ещё один человек привычными, отточенными полукружиями огибает неровные ряды парт. Ямато, кажется. Лучший друг Рена. Его Рюу едва запомнил в первую встречу. Приметил только острую рыжину в непослушных кудрях да недоверчивый взгляд. И то, с какой жадной поспешностью Рен ловил каждую эмоцию на его лице.
- Какого чёрта? - да, голос Ямато Рюу тоже запомнил, только сейчас едва узнаёт среди рычащих, беспокойных нот. - Почему ты никому не сказал, Рен? Почему ты не сказал мне?
Рен вздыхает прерывисто и горячо - и на выдохе напряжённо-нежно "Ямато..."
И Рюу чудится, будто его облили ведром ледяной воды. Рядом с Реном место не для него, рядом с Реном место не пустует. Рен - не Хаято. И наваждению поддаваться нельзя.
Совершенно не опасно (Хаято, Янкуми)Рен сразу решает для себя, что этот парень в поношенном пиджаке, что до нелепости широк ему в плечах - на размер, как минимум, - опасен. Школьная привычка подмечать потенциальных врагов ещё не успела стереться из памяти.
Незнакомец стоит на углу улицы, то и дело задумчиво-растерянно взъерошивая короткую, неровно обкромсанную, пушистую, как кроличья шерсть, копну тёмных волос. Рен мысленно рассчитывает свой маршрут таким образом, чтобы обойти вероятную угрозу, одновременно надеясь надеясь, что Рюу, с которым они договорились встретиться, не заставит себя ждать. Рюу. Которого Рен, не надеясь на согласие, робко попросил помочь ему освоиться в школьной библиотеке в первый день подработки, ибо Янкуми - вот ведь надоедливая! - серьёзно обеспокоилась судьбой своего "драгоценного ученика" после той отвратительной истории с наркотиками и, включив все свои методы убеждения, подыскала Рену работу в поле её собственного зрения. В школьной. Библиотеке. И как она только смогла убедить директора Саватари, обойдясь при этом без членовредительства и ненужных обмороков? В обморок - довольно глубокий - следовало в этом случае падать директору. Рен слишком хорошо знает Янкуми, чтобы сомневаться в этом...
И он, узнав о своём новом задании, обратился к Рюу. А Рюу...Рюу согласился помочь ему.
До незнакомца, чья статная, стройная фигура веет незримой опасностью, остаётся совсем немного, и Рен машинально сбавляет шаг. Он не боится - ещё чего! - просто Ямато как-то сказал ему в порыве недовольства, что "его выражение лица так и выражает желание хорошенько подраться".
Наверное, он думает слишком громко, потому что парень на углу резко оборачивается к нему. Не всем корпусом, а слегка жеманно, только голову поворачивает. Слишком острые скулы, слишком спокойные стрелки бровей. Рен вздёргивает подбородок. Так, наверное, ещё вызывающей, Янкуми пришла бы в ужас...
Мгновение они с незнакомцем смотрят друг другу в глаза, а потом Рен видит, как с мохнатым облаком волос его визуального собеседника, смешиваются чужие рыжие блики.
И Рен узнаёт этот медовый цвет, и машинально делает шаг вперёд:
- Эй, Рюу! - слишком громко, но незнакомец выглядит опасным, как...почти как якудза, а Рюу стоит слишком близко к нему.
Предполагаемый "якудза" вздрагивает от звуков его голоса и оборачивается. Даже резче, чем в прошлый раз. Рен слышит его прерывистый вздох - тягучий, как мёд, будто специально составленный из долгих гласных, - а потом видит, как чужая рука ложится Рюу на плечо.
И это опасно.
Рюу бросает на Рена сложно трактуемый взгляд и что-то говорит незнакомцу, очень тихо, быстро шевеля губами. И тот слушается, убирает руку и смущённо, будто не зная, куда деть ставшую неловкой часть тела, суёт в карман, принимая совершенно бандитский, залихватский вид. И Рюу...улыбается. Рен совершенно не представляет, как можно улыбнуться человеку с такими опасно прищуренными глазами. А ещё он понимает, что не представлял до этого момента, как выглядит улыбка Рюу...
- Кто это? - почти шепчет Рен, когда Рюу приближается к нему, периодически оборачиваясь на спину удаляющегося незнакомца. - Он выглядит...как мафия...
Рюу смотрит пару мгновений непонимающе, потом улыбается снова, коротко и весело:
- Ты ошибаешься, заверяю тебя. У этого парня нет ничего общего с мафией.
***
Сперва они решают заглянуть к Янкуми, потому что... Просто потому, что это Янкуми. И это так привычно. Ещё со школы.
Но Рен понимает, что совсем не был готов увидеть у чёрного входа в свой бывший класс уже знакомую спину в чёрном пиджаке.
Школьные годы научили всегда держать себя в руках, поэтому он едва касается пальцами тёплого запястья идущего рядом Рюу:
- Что ему нужно?
- Он пришёл к Янкуми, - просто отвечает Рюу, и Рен отодвигается от него, не понимая.
- Что он хочет от неё?
И Рюу фыркает, будто Рен сказал что-то смешное:
- А что можно хотеть от Янкуми?
Он прав, он так прав, и от этого Рену ещё тревожнее, и он спешит за удаляющейся спиной и острыми шипами взъерошенных тёмных волос.
Действительно, что можно ещё хотеть от Янкуми? От взбалмошной, безрассудной Янкуми? Поэтому Рен почти не удивлён, когда незнакомец в пиджаке аккуратно открывает дверь в 3D класс и спокойно идёт по проходу между партами под перекрёстным обстрелом трёх десятков глаз учеников.
Янкуми стоит спиной к классу и увлечённо расписывает на доске решение какой-то математической задачи. Её внимание невозможно привлечь в такие моменты - Рен изучил все её особенности - и она не реагирует даже на приглушённо-возмущённый вопрос из затаившего дыхание класса:
- Кто ты, чёрт возьми?
"Кто ты?" - повторяет про себя Рен.
Рюу рядом с ним абсолютно спокоен. Впрочем, он такой всегда, и Рен даже хочет задохнуться от неожиданного возмущения, но не успевает, потому что незнакомец наконец достигает учительского стола, развязно облокачивается на него локтями и говорит мягким, бархатным голосом:
- Миледи?
И класс замолкает, усмиряет своё жужжание. Будто камнем перекрыли журчание ручья.
Спина Янкуми напрягается, и мел отправляется из её рук на стол. А когда она медленно оборачивается, незнакомец резким, угрожающим движением хватает её за ворот спортивной куртки и тянет к себе. С грохотом падает парта в первом ряду, и Рейта вскакивает - яростное лицо белее снега, на губах дрожат угрозы, готовые сорваться. Янкуми, не отводя напряжённого взгляда от лица своего противника, жестом приказывает Рейте сесть на место. Встревоженный Рен с удивлением обнаруживает, что Рюу крепко держит его за подол футболки, не давая тронуться с места. Рюу не выказывает беспокойства, значит, всё в порядке, так? И Рен остаётся. Он доверяет Рюу.
Янкуми и её противник продолжают молча смотреть друг другу в глаза. А потом губы незнакомца трогает лёгкая улыбка, и пальцы, сжавшие воротник девушки, разжимаются. Одновременно Рюу отпускает футболку Рена.
- Хей, - говорит незнакомец, улыбаясь. Широко и открыто. И сразу становится настолько неопасным и приветливым, что Рен громко выдыхает от облегчения. - Хей. Я вернулся, Янкуми.
И Янкуми молчит ещё одно мгновение, долгое мгновение. А потом издаёт такой радостный, совсем девичий писк, что у Рена закладывает уши.
- Ябуки! - выдыхает Янкуми и прямо через стол повисает на плечах недавнего противника. - Ябуки, неужели это ты!..
И снова вскакивает Рейта, снова белый, снова с возмущением в глазах. Ревность - острый недуг.
Рен кидает быстрый взгляд на Рюу. Рюу улыбается. Снова. Расслабленно и мягко.
- Это Хаято, - говорит Рюу, не глядя на Рена, но обращаясь к нему. - Мой одноклассник. Такой была их первая встреча с Янкуми.
- Мой любимый ученик вернулся в своё гнездо! - восклицает Янкуми, отстраняясь от смущённого Хаято. - Ты выглядишь, как мужчина, Ябуки! И что ты сделал с волосами?
- А ты вот ничего не сделала со своими глупыми хвостиками, - сердито бурчит Хаято, запутывая пальцы в коротких вихрах. - Хотя тебе не помешало бы...
И всё сразу встаёт на свои места. И Рейта успокаивается немного. И Рен вспоминает, что, кажется, опоздал в первый рабочий день, и Саватари теперь будет мстительно бушевать. И Хаято наконец оборачивается к Рюу и улыбается ему, очень нежно:
- Да, Янкуми, я вернулся...
Автор: Mariuelle
Фэндом: Gokusen
Пэйринг или персонажи: Янкуми, Рюу Одагири, Хаято Ябуки, Рен Казама, Ямато Огата, Рейта Такасуги
Рейтинг: PG-13
Жанры: гет, слэш, романтика
Размер: драббл
Статус: в процессе
Описание:
Цикл маленьких историй о неподражаемой Янкуми и её учениках.
Истории не связаны друг с другом временной линией. Вразброс.
Шин Савада уехал в Африку. Рейта не уедет никуда.
Рюу пытается найти себя. Рен пытается найти Рюу.
Для Хаято настало время вернуться домой.
Обещание (Рейта/Янкуми)Когда уставший за долгий рабочий день, пропахший насквозь остывшим солёным раменом Кума выслушивает горячую сбивчивую речь Янкуми в первый раз, он отрицательно качает головой, так яростно, что девушка даже отступает на шаг, смутно опасаясь, что пухлые раскрасневшиеся щёки её бывшего ученика вот-вот захлопают друг о друга, как у пса Фуджи.
- Нет, нет, Янкуми, - в её имени нет и следа от звука "о", но Кума всё равно умудряется сыто и удивлённо округлять полный рот. - Ты заблуждаешься, - так и сказал, будто она - маленькая девочка, отбившаяся от родителей. - Твой ученик совершенно не похож на Шина.
И она обижается, осознавая горькую правдивость его слов - потому что нет сомнений в том, что Кума знает Шина лучше, чем кто-либо. Обижается и сердито отпихивает робко предложенный расстроившимся товарищем ароматный рамен.
***
Рюу бурчит что-то, не поднимая бессильно уроненную на руки лохматую голову. В его ворчании нет ни капли привычного Янкуми раздражения, и она, обескураженная этим фактом, путается в словах и мыслях, как дошкольница, замолкает и растерянно смотрит на макушку бывшего ученика. Золотисто-рыжую, по-воробьиному встрёпанную макушку. Преданная учительница в ней радостно растягивает уголки губ до ушей, гадая, что же такое хорошее произошло в жизни Одагири, что окрасило его умную голову молодого учителя в весёлый цвет бунтарства старшей школы. Рюу сейчас гораздо больше, чем обычно, напоминает того аристократичного сложного подростка из Курогина, который презрительно поджимал губы на каждое её замечание, цедил слова сквозь белые зубы и пытался перестать ненавидеть школу.
- Я говорю, что Рейта... - оторвавшись от созерцания золотистых бликов на волосах Одагири, нетерпеливо продолжает Янкуми - и тут же алеет, когда её пустой обидевшийся желудок, не получивший прошлым вечером рамен от Кумы, довольно громко даёт о себе знать.
Рюу не даёт им с желудком договорить, поднимается, хлопнув ладонями по столу. Молча роется в своей щегольской сумке и через пару мгновений неловкого молчания, смущённо хмурясь, протягивает наставнице бережно завёрнутую в тряпичную салфетку душистую горячую булочку. Еда призывно испускает аромат мяса и овощей, и живот Янкуми вновь бунтует, вгоняя хозяйку в сочную помидорную краску.
- Ешь, - сердито говорит Рюу. - Она домашняя...
- Ты испёк для меня булочку? - задыхается Янкуми. От умиления. И нестерпимо густого запаха пищи. - Мой драгоценный ученик...
- Конечно же, это было не для тебя, - бурчит Рюу. Вспыхнувшие на его щеках вишнёвые пятна на миг затмевают даже сияние медных волос. - И это не я готовил.
Янкуми недоверчиво взвешивает на руке тёплую нежную булочку. Рюу прав. Богатым детям нет нужды уметь готовить. Богатые дети, отбившиеся от родителей, питаются подножным кормом в захудалых пиццериях и кафешках на углах, не принимая такое изобретение, как духовка, всерьёз.
Золотистое тесто пахнет слишком ароматно. Со скул Рюу медленно сходит яркая краска предательского смущения. И сопоставив два и два, Янкуми победоносно улыбается, забыв на миг даже про Рейту.
- Кто бы мог подумать, что этот хулиган станет таким талантливым поваром? - довольно мурлычет девушка, отдавая должное великолепной сочной начинке. - В Курогине от него было столько проблем...
- О нём никто не думал хорошо, - Рюу недовольно пожимает плечами, рассеянно ероша рыжие локоны - и тут же багровеет вновь, поняв, что попался. В глупую детскую ловушку.
- Ябуки вернулся? - весело спрашивает Янкуми. - Мои любимые ученики не в силах далеко улететь от родимого гнезда!
Рюу со стоном роняет голову на стол, и его ворчание тонет в сполохе рыжих, безумно ярких волос:
- Не говори с набитым ртом. Кто тебя только воспитывал?
И когда Янкуми смущённо давится мягкой морковной стружкой, золотистые вихры взлетают вновь:
- И кстати. Кто такой этот Шин, на которого по твоим словам так похож Рейта?..
***
Кума, наверное, прав.
Рейта отличается от Шина, как лисица отличается от медведя. У Рейты, юного, светлого и лёгкого, нет того стойкого душевного равновесия, того непоколебимого спокойствия, которое отличало Шина, делало из растрёпанного несуразного на вид мальчишки мужчину.
Шин всегда молча приходил Янкуми на подмогу и благодарным молчанием принимал её помощь сам.
Рейта не выносит, когда она, растрёпанная и решительная, вклинивается в драки. "Ты не можешь совершать такие опрометчивые поступки! Ты же учительница!"
Шин был серьёзен в тех ситуациях, которые Рейта встречает беспечно. Рейта взрывается в тот момент, когда Шин остался бы спокоен.
Рейта ненавидит учиться, ненавидит просто потому, что учёбу называют важной. Рейта ненавидит всё, что люди считают "необходимым каждому уважающему себя молодому человеку".
Шин любил математику.
Шин любил.
Шин.
Шин уехал в Африку. Шин не знал, вернётся ли.
Рейта обещает остаться. Обещает, вопреки запретам сидя на краешке учительского стола. Обещает, с отстранённым видом ожидая её возле ворот школы. Обещает, глядя в глаза прямо и почти строго. Даже в бешеном порыве швырнув учебник в доску, после просьбы Янкуми вести себя прилично, пока она сбегает и поможет какому-то хулигану из бывших учеников уладить дела с местной бандой байкеров, он обещает. Обещает, пока учебник летит. И даже когда просьба переходит в приказ, спаянный из ледяного железа, он обещает. Остаться.
Рейта не похож на Шина.
И Янкуми верит, что однажды ей удастся убедить себя, что это хорошо.
Хороший друг (Хаято/Рюу)- Хаято.
Таке часто ведёт себя как девчонка.
- Хаято...
Особенно в последнее время. Особенно после предательства Рюу. Вероятно, Таке не может поверить. Он доверял Рюу. Они все доверяли. За доверие приходится платить.
- Хаято, пожалуйста...
У Таке глаза огромные. Как два колодца. Два мохнатых реснитчатых провала. Кто-то вычерпал из этих глубоких озёр всю воду, оставив лишь капли на пересохшем дне.
Хаято ненавидит чувство жажды. Жажда ослабляет организм, а больше всего на свете Хаято не терпит чувствовать себя слабым. Быть может, это хорошо, что Рюу сейчас нет рядом. С Рюу, находившимся обычно очень близко, в радиусе дыхания, он слабел, сердцем и телом. И даже не злился на себя.
Хаято старается не смотреть в глаза Таке, когда поднимает голову. Лицо его друга напоминает белоснежную пустую маску с чёрными провалами под ресницами. Даже губы бледнее снега. Последний раз такое лицо Хаято видел у Такеды сразу после предательства Рюу, когда Одагири, вытирая колючую кровь со злых разбитых губ, не обратил внимания на протянутую робко руку старого друга. Хаято передёргивает плечами, стряхивая непрошенное чувство вины. Может быть, эта неживая маска приклеилась к лицу Таке в тот раз и не сходила, а он лишь сейчас заметил... Хорош друг.
- Что случилось, Таке? - спросить необходимо. В глаза можно и не смотреть.
Вместо ответа Такеда делает попытку упасть на колени. Он падает, Хаято подскакивает от неожиданности, и оба они как два чёртика из табакерки, покачивающиеся на ножках-пружинках.
- Какого?.. - бормочет Хаято. Надо повысить голос или поднять Таке, в общем сделать что-нибудь, что входит в прерогативу лидера класса, но пересохшие колодцы в глазах друга всё-таки затягивают в свою чёрную беспросветную глубину.
- Хаято, - Таке слишком часто произносит его имя в этот день. И слишком потерянно. - Пожалуйста. Это касается Рюу.
- Надо было догадаться, - Хаято отгораживается от пересохших колодцев стеной ресниц. Стена некрепкая, и ему всё же приходится сесть на стул, потянуть Таке вверх, заставляя подняться. - Я же сказал не говорить мне о нём.
- Я не могу иначе, - колодцы наполняются влагой, и это сродни издёвке. Солёная вода не утолит мучительную жажду, а только разбередит пересохшее саднящее горло. - Рюу - мой друг.
- Он тебе не друг, - отрезает Хаято, сжимая челюсти. - Он нам не друг.
Таке сдувается, как воздушный шарик. Он готов упасть на колени снова. Он готов врезать Хаято в челюсть, и Хаято это понимает. Но он понимает также, что Таке не сможет этого сделать. Даже если он сам встанет по стойке "смирно" и подставит лицо для удара.
- Хорошо, - наконец - глухо, со свистом, - говорит Таке, и Хаято до боли страшно, что он едва не сломал товарища. - Хорошо. Не друг. Но ты всё равно...выслушай меня.
Надо выдохнуть через нос, успокоиться, облокотиться на руки, чтобы голова, распухая от переживаний, не тянула к земле:
- Я слушаю, - и добавляет-подслащивает. - Что с ним не так? Что с Рюу?
- Он устроился на работу, - бросает Таке. И замолкает неуверенно.
Хаято терпеливо ждёт, потом отзывается далёким эхом:
- Я очень рад за него.
Таке смотрит на него широко распахнутыми глазами, и в глубине их такая тоскливая мольба, что Хаято становится не по себе. Совершенно не по себе.
- Во Frentzen, Хаято! Во Frentzen!
***
Хаято - хороший друг.
Только так он может объяснить самому себе тот факт, что вечером тащится в пыльном автобусе до кольцевой, а потом нехотя считает шаги до дверей клуба Frentzen. Он всё-таки идёт. В этот чёртов опасный Frentzen. К Рюу.
Репутация у Frentzen отвратительная, чернее, чем осенняя грязь на подошвах старых ботинок Хаято. Frentzen - один из главных поставщиков у местных наркобаронов. Во Frentzen постоянно ошиваются тёмные, довольно страшные личности. И Хаято не может себе представить, что в этом месте забыл Рюу.
- Богатенькие мальчики не должны работать в таких местах, - шепчет парень себе под нос, когда его небрежно отталкивает плечом медово улыбающийся куда-то вбок охранник. Школьная форма виновата. Придётся идти в обход.
Хаято - хороший друг.
Только он и сам не может объяснить, для кого. Для Таке или всё же для Рюу?
- Богатенькие мальчики, - бурчит Хаято, обходя непоколебимые скалы внушительных мусорных контейнеров. - Богатенькие мальчики с непонятными причудами...
Золотистая макушка Рюу, набитая этими самыми причудами, как огородное чучело соломой, обнаруживается за крепостью мусорных ящиков. Хаято вновь ныряет за ящики, успокаивая неожиданно сбившееся дыхание. Он заметил только макушку - и уже растерял всю уверенность. Что же будет, когда он увидит всё остальное, что к этой макушке прилагается?..
Из своего укромного угла Хаято слышит, как Рюу бродит от стены к стене в плохо освещённом переулке, гремит бутылками. И даже не вздыхает. Может, Таке ошибается?
Осколками разлетается бутылочный звон за ящиками, черепками рассыпается лихорадочный поток мыслей Хаято. Он напрягается недовольно и слышит голос Рюу, чистый и звонкий.
- Какого чёрта? - резко спрашивает Рюу, невидимый для Хаято, и тот вздрагивает, уверенный, что его укрытие раскусили. Стоит выйти, но ноги совершенно не по-лидерски становятся ватными. А Рюу продолжает. - Тебе сказали здесь не появляться.
"Мне не говорили," - запоздало соображает Хаято.
В короткий монолог Рюу вплетается другой голос, густой и довольно приятный:
- Брось, Одагири, никто не узнает, что я здесь был. Ты ведь не скажешь?
Хаято вслушивается в тяжёлое молчание Рюу и выдыхает одновременно с ним.
- Не скажу, - бросает Рюу. - Мне твоё присутствие безразлично.
И вновь молчание, а Хаято, вжимаясь спиной в ящики, путается в своих мыслях. Какова вероятность, что Рюу скажет ему то же самое?
Невидимый собеседник Рюу коротко смеётся:
- Ну же, Одагири, не будь таким холодным! Я ведь пришёл к тебе, а не к этой кирпичной стене. А вы с ней будто родственники.
- О, - равнодушно отмечает Рюу. - Ты ошибаешься. Я просто пылаю огнём.
Хаято фыркает неслышно и придвигается ближе к освещённому пространству между мусорными ящиками. Из своего укрытия он слышит, как тяжело дышит собеседник Рюу. Как раненый зверь, рвано и низко. Так обычно дышат те, кто собирается врезать Хаято. Почти так, но на градус выше и с пронзительным свистом дышит завуч Обезьяна, когда удирает по коридорам школы от разъярённого Тсуччи с его неизменным угрожающим веером.
...Так обычно дышал Рюу, когда Хаято губами собирал стоны с его губ. Когда-то.
И это не к добру. Так не дышат люди с чистой совестью. Так не дышат люди, собирающиеся сделать что-то мирное.
И поэтому на возмущённое шипение Рюу Хаято реагирует мгновенно. По привычке. Просто потому что он - хороший друг. Просто потому, что никто не смеет причинять Рюу боль. Кроме него. Он срывается с места, отталкиваясь для разгона от стенок мусорного бака. Успевает заметить запрокинутую беспомощно голову Рюу, его белую шею с бешено бьющейся жилкой. И чужую волосатую руку в щегольском рукаве, вцепившуюся в рыжие волосы его одноклассника. И бьёт куда-то - неважно куда, отточенный с годами удар сам придётся куда надо.
...Удар в лицо агрессивному собеседнику Рюу приходится не один. Два. Одновременно. Хаято отмечает, что, кажется, успел забыть, что Рюу не девчонка.
- Проваливай, - не оборачиваясь, бросает бывший друг, пока его незадачливый противник, кряхтя, собирает со стены остатки собственного достоинства. Хаято не двигается с места, уверенный, что Рюу обращается к пострадавшему, но тут Одагири разворачивает к нему совершенно белое - белее, чем у Таке, ни единой кровинки, - лицо. - Ты слышишь меня, Хаято, проваливай. Тебе опасно здесь быть, чем ты вообще думаешь...
- Я пришёл, чтобы... - Хаято прислушивается к пустоте в собственной голове и пытается подобрать слова. - Рюу!
Рюу прикрывает глаза, поджимает губы, а рыжие волосы на его затылке беспомощно стоят торчком. И Хаято, терзаемый неожиданной жалостью, делает шаг к бывшему другу:
- Рюу. Тебе не стоит работать во Frentzen. Здесь опасно.
- Я предал вас, Хаято, - чётко и холодно говорит Рюу. - Я трус. Ты и сам это знаешь. Уходи, школьникам нельзя посещать Frentzen. И вырубать посетителей тоже нельзя.
- Мы можем поговорить, - беспомощно подаёт голос Хаято. Он снова слаб. Он ненавидит чувствовать себя слабым. - Рюу, чёрт возьми!
Рюу поднимает руку к затылку и морщится от боли. И он выглядит настолько равнодушным к Хаято, настолько холодным и безразличным, что тот не успевает остановить свой порыв. И целит Рюу в лицо. Снова.
Не смог остановиться. Не смог остановиться.
Они привыкли всё решать кулаками.
Но сейчас Рюу не хочет ничего решать. Он всё уже продумал для себя. И Хаято ничего не может с этим поделать.
Он не хочет больше быть хорошим другом.
Возможно, думает Хаято, глядя, как Рюу уносит в подсобное помещение Frentzen ящик с бутылками - снова, снова развернувшись к нему равнодушной спиной - возможно, он никогда и не был хорошим другом.
Наваждение (Рюу, Рен)Они ждут Янкуми в пустом тёмном классе уже около четверти часа, а этот несчастный мальчишка, Рен, всё ещё - как напуганный, встрёпанный щенок - шарахается от притаившихся по углам шорохов и то и дело порывается незаметно убежать.
Рюу ощущает, как в груди мохнатым комком ворочается утомление. Он устал. Устал перехватывать предупреждающим взглядом судорожные движения Рена в сторону выхода, устал наблюдать, как потерянно опускаются плечи его молчаливого соседа каждый раз, когда его побег вновь срывается.
Устал напряжённо думать, как помочь мальчишке выпутаться из этой истории с наркотиками. Давно он не размышлял ни о чём так старательно, до головной боли... Пожалуй, с того момента, когда Хаято, потешно задирая нос, заявил, что стал достаточно взрослым, чтобы самому выпутываться из передряг.
- Чего ты боишься? - наконец подаёт голос Рюу, и это звучит хрипло и неожиданно даже для него самого. Рен, сжавшийся в углу, поднимает на него взгляд, и Рюу с приглушённым, неуместным удовольствием отмечает, что его Казама не боится точно. - Или кого. Полицию? Янкуми?
Рен хмыкает неуверенно и быстрым, до милого машинальным жестом ерошит тёмную копну волос:
- Не полицию, - он тоже охрип. От долгого молчания и сдерживаемой боли. - Меня часто подозревают. Естественным было привыкнуть уже.
- Я могу тебя понять, - отзывается Рюу. Они похожи, в конце концов. Они почти одинаковые. Потерянные. Озлобленные и вызывающие злость у окружающих. Подобранные слишком мягкосердечной, доверчивой Янкуми.
Рен вскидывает голову, блеснув глазами почти благодарно. И снова молчит. Упрямый.
Рюу делает ещё одну попытку:
- Янкуми?..
Ещё мгновение недоверчивой тишины, и Рен кивает, разбрызгивая виноватые капли с уголков потемневших глаз:
- Мне так стыдно перед ней... Я не хотел, ни за что не хотел доставлять ей проблемы! Зачем ты ей позвонил?
И он смотрит отчаянно, и в глазах его - чёрные ледяные кубики смёрзшихся слёз. И Рюу неловко придвигается ближе, чувствуя себя почти Янкуми.
- Не вини себя. Она вляпалась бы в какую-нибудь передрягу и без тебя, - придвигается ещё, касаясь рукавом рубашки опущенного бессильно плеча Рена. - Это же Янкуми, - и добавляет примиряюще, так мягко, как умеет, и всё равно недостаточно. - Так она хотя бы будет у нас на виду.
Рен вздыхает прерывисто, косится по-телячьи испуганно на руку Рена, успокаивающе лежащую на парте совсем рядом с его собственными сжатыми в кулак пальцами - и неожиданно, с горько-насмешливым хмыканьем, утыкается лбом в плечо утешителя, вызывая у того короткий изумлённый вздох.
- Я бы поверил тебе, - с отрывистым смешком бормочет Рен, и его горячее дыхание обжигает Рюу плечо через хлопчатую ткань рубашки. - Если бы ты сам верил себе. Ты меня тоже винишь, хотя едва знаешь. Мне не привыкать... Меня винят всегда.
Рюу молчит, наблюдая за мрачным вальсом бликов на тёмной глади волос Рена. Холодный, как у щенка, нос утыкается ему в шею, где-то чуть ниже напряжённой нити сонной артерии. Рен сопит недовольно и грустно, как обиженный ребёнок, мохнатая грива его волос щекочет Рюу щёку, и это так знакомо, и Рюу старается дышать медленнее, чтобы не спугнуть внезапно нахлынувшее жгучее воспоминание. О том, кто точно так же, почти неотличимо, тыкался носом в плечо, задевал непослушными волосами скулы, ресницы, и сопел, и дышал горячо. О том, кто сейчас был как-то слишком далеко. О том, о ком периодически с жалеющей улыбкой спрашивал Таке. О Хаято.
И надо бы отстраниться, и не перебирать больше успокаивающе мягкие волосы Рена...или Хаято...кто это сейчас?..
...И дверь распахивается - как во всех дешёвых, типовых мелодрамах, некстати - и влетает Янкуми. Рен испуганно подскакивает, как мячик, и девушка отражается в его глазах вместе со своими нелепыми хвостиками посреди озера нежной горечи. И "Янкуми, не вмешивайся в мои дела!", и "Какая же ты бестолковая...", и "Я не хочу втягивать тебя в это...", и "Янкуми, Янкуми, Янкуми..."
Янкуми смотрит расстроенно и сердито, сжимает растерянно руки:
- Казама...
Рен бросает быстрый, потерянный взгляд на Рюу, сдвигает брови:
- Я справлюсь со всем сам.
Ещё один человек привычными, отточенными полукружиями огибает неровные ряды парт. Ямато, кажется. Лучший друг Рена. Его Рюу едва запомнил в первую встречу. Приметил только острую рыжину в непослушных кудрях да недоверчивый взгляд. И то, с какой жадной поспешностью Рен ловил каждую эмоцию на его лице.
- Какого чёрта? - да, голос Ямато Рюу тоже запомнил, только сейчас едва узнаёт среди рычащих, беспокойных нот. - Почему ты никому не сказал, Рен? Почему ты не сказал мне?
Рен вздыхает прерывисто и горячо - и на выдохе напряжённо-нежно "Ямато..."
И Рюу чудится, будто его облили ведром ледяной воды. Рядом с Реном место не для него, рядом с Реном место не пустует. Рен - не Хаято. И наваждению поддаваться нельзя.
Совершенно не опасно (Хаято, Янкуми)Рен сразу решает для себя, что этот парень в поношенном пиджаке, что до нелепости широк ему в плечах - на размер, как минимум, - опасен. Школьная привычка подмечать потенциальных врагов ещё не успела стереться из памяти.
Незнакомец стоит на углу улицы, то и дело задумчиво-растерянно взъерошивая короткую, неровно обкромсанную, пушистую, как кроличья шерсть, копну тёмных волос. Рен мысленно рассчитывает свой маршрут таким образом, чтобы обойти вероятную угрозу, одновременно надеясь надеясь, что Рюу, с которым они договорились встретиться, не заставит себя ждать. Рюу. Которого Рен, не надеясь на согласие, робко попросил помочь ему освоиться в школьной библиотеке в первый день подработки, ибо Янкуми - вот ведь надоедливая! - серьёзно обеспокоилась судьбой своего "драгоценного ученика" после той отвратительной истории с наркотиками и, включив все свои методы убеждения, подыскала Рену работу в поле её собственного зрения. В школьной. Библиотеке. И как она только смогла убедить директора Саватари, обойдясь при этом без членовредительства и ненужных обмороков? В обморок - довольно глубокий - следовало в этом случае падать директору. Рен слишком хорошо знает Янкуми, чтобы сомневаться в этом...
И он, узнав о своём новом задании, обратился к Рюу. А Рюу...Рюу согласился помочь ему.
До незнакомца, чья статная, стройная фигура веет незримой опасностью, остаётся совсем немного, и Рен машинально сбавляет шаг. Он не боится - ещё чего! - просто Ямато как-то сказал ему в порыве недовольства, что "его выражение лица так и выражает желание хорошенько подраться".
Наверное, он думает слишком громко, потому что парень на углу резко оборачивается к нему. Не всем корпусом, а слегка жеманно, только голову поворачивает. Слишком острые скулы, слишком спокойные стрелки бровей. Рен вздёргивает подбородок. Так, наверное, ещё вызывающей, Янкуми пришла бы в ужас...
Мгновение они с незнакомцем смотрят друг другу в глаза, а потом Рен видит, как с мохнатым облаком волос его визуального собеседника, смешиваются чужие рыжие блики.
И Рен узнаёт этот медовый цвет, и машинально делает шаг вперёд:
- Эй, Рюу! - слишком громко, но незнакомец выглядит опасным, как...почти как якудза, а Рюу стоит слишком близко к нему.
Предполагаемый "якудза" вздрагивает от звуков его голоса и оборачивается. Даже резче, чем в прошлый раз. Рен слышит его прерывистый вздох - тягучий, как мёд, будто специально составленный из долгих гласных, - а потом видит, как чужая рука ложится Рюу на плечо.
И это опасно.
Рюу бросает на Рена сложно трактуемый взгляд и что-то говорит незнакомцу, очень тихо, быстро шевеля губами. И тот слушается, убирает руку и смущённо, будто не зная, куда деть ставшую неловкой часть тела, суёт в карман, принимая совершенно бандитский, залихватский вид. И Рюу...улыбается. Рен совершенно не представляет, как можно улыбнуться человеку с такими опасно прищуренными глазами. А ещё он понимает, что не представлял до этого момента, как выглядит улыбка Рюу...
- Кто это? - почти шепчет Рен, когда Рюу приближается к нему, периодически оборачиваясь на спину удаляющегося незнакомца. - Он выглядит...как мафия...
Рюу смотрит пару мгновений непонимающе, потом улыбается снова, коротко и весело:
- Ты ошибаешься, заверяю тебя. У этого парня нет ничего общего с мафией.
***
Сперва они решают заглянуть к Янкуми, потому что... Просто потому, что это Янкуми. И это так привычно. Ещё со школы.
Но Рен понимает, что совсем не был готов увидеть у чёрного входа в свой бывший класс уже знакомую спину в чёрном пиджаке.
Школьные годы научили всегда держать себя в руках, поэтому он едва касается пальцами тёплого запястья идущего рядом Рюу:
- Что ему нужно?
- Он пришёл к Янкуми, - просто отвечает Рюу, и Рен отодвигается от него, не понимая.
- Что он хочет от неё?
И Рюу фыркает, будто Рен сказал что-то смешное:
- А что можно хотеть от Янкуми?
Он прав, он так прав, и от этого Рену ещё тревожнее, и он спешит за удаляющейся спиной и острыми шипами взъерошенных тёмных волос.
Действительно, что можно ещё хотеть от Янкуми? От взбалмошной, безрассудной Янкуми? Поэтому Рен почти не удивлён, когда незнакомец в пиджаке аккуратно открывает дверь в 3D класс и спокойно идёт по проходу между партами под перекрёстным обстрелом трёх десятков глаз учеников.
Янкуми стоит спиной к классу и увлечённо расписывает на доске решение какой-то математической задачи. Её внимание невозможно привлечь в такие моменты - Рен изучил все её особенности - и она не реагирует даже на приглушённо-возмущённый вопрос из затаившего дыхание класса:
- Кто ты, чёрт возьми?
"Кто ты?" - повторяет про себя Рен.
Рюу рядом с ним абсолютно спокоен. Впрочем, он такой всегда, и Рен даже хочет задохнуться от неожиданного возмущения, но не успевает, потому что незнакомец наконец достигает учительского стола, развязно облокачивается на него локтями и говорит мягким, бархатным голосом:
- Миледи?
И класс замолкает, усмиряет своё жужжание. Будто камнем перекрыли журчание ручья.
Спина Янкуми напрягается, и мел отправляется из её рук на стол. А когда она медленно оборачивается, незнакомец резким, угрожающим движением хватает её за ворот спортивной куртки и тянет к себе. С грохотом падает парта в первом ряду, и Рейта вскакивает - яростное лицо белее снега, на губах дрожат угрозы, готовые сорваться. Янкуми, не отводя напряжённого взгляда от лица своего противника, жестом приказывает Рейте сесть на место. Встревоженный Рен с удивлением обнаруживает, что Рюу крепко держит его за подол футболки, не давая тронуться с места. Рюу не выказывает беспокойства, значит, всё в порядке, так? И Рен остаётся. Он доверяет Рюу.
Янкуми и её противник продолжают молча смотреть друг другу в глаза. А потом губы незнакомца трогает лёгкая улыбка, и пальцы, сжавшие воротник девушки, разжимаются. Одновременно Рюу отпускает футболку Рена.
- Хей, - говорит незнакомец, улыбаясь. Широко и открыто. И сразу становится настолько неопасным и приветливым, что Рен громко выдыхает от облегчения. - Хей. Я вернулся, Янкуми.
И Янкуми молчит ещё одно мгновение, долгое мгновение. А потом издаёт такой радостный, совсем девичий писк, что у Рена закладывает уши.
- Ябуки! - выдыхает Янкуми и прямо через стол повисает на плечах недавнего противника. - Ябуки, неужели это ты!..
И снова вскакивает Рейта, снова белый, снова с возмущением в глазах. Ревность - острый недуг.
Рен кидает быстрый взгляд на Рюу. Рюу улыбается. Снова. Расслабленно и мягко.
- Это Хаято, - говорит Рюу, не глядя на Рена, но обращаясь к нему. - Мой одноклассник. Такой была их первая встреча с Янкуми.
- Мой любимый ученик вернулся в своё гнездо! - восклицает Янкуми, отстраняясь от смущённого Хаято. - Ты выглядишь, как мужчина, Ябуки! И что ты сделал с волосами?
- А ты вот ничего не сделала со своими глупыми хвостиками, - сердито бурчит Хаято, запутывая пальцы в коротких вихрах. - Хотя тебе не помешало бы...
И всё сразу встаёт на свои места. И Рейта успокаивается немного. И Рен вспоминает, что, кажется, опоздал в первый рабочий день, и Саватари теперь будет мстительно бушевать. И Хаято наконец оборачивается к Рюу и улыбается ему, очень нежно:
- Да, Янкуми, я вернулся...
@темы: "Gokusen"
Название: Туман
Автор: Mariuelle
Фэндом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Пэйринг или персонажи: Огнезвёзд, Чернозвёзд, Однозвёзд
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Предупреждение: OOC
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
После "Заката".
Души, тонущие в густом тумане прошлого...
"Необходимо быть чему-то верным. Необходимо, чтобы был хоть кто-то, кто верит. Необходимо самому во что-то верить".
Примечания автора:
Я безумно уважаю и люблю Чернозвёзда, поэтому здесь он решил проявить лучшие свои качества.
читать дальшеЖёлтыми мухами прилипшие к чёрному небу шарики звёзд казались такими же маслянисто-скользкими, как и покрытый сырым мхом ствол поваленного дерева под лапами спешащих на Совет котов. Огнезвёзд, возглавлявший патруль Грозового племени, на бегу приоткрыл пасть, втягивая в себя холодный ночной воздух. Низкий белёсый туман моментально залепил мокрой пеленой его горло, заглушая запахи. Недовольно и без особого результата отфыркивая туманную плёнку в усы, Огнезвёзд услышал за своей спиной глухой вскрик, тут же утонувший в звонком всплеске воды. Озёрная гладь сердито заволновалась, и Берёзовик - испуганный комок мокрого посеребрённого туманом меха - вынырнул из воды у самых лап предводителя. Огнезвёзд нагнулся, за сырой загривок потянул оруженосца на берег, чувствуя на языке и зубах гадкую, разъедающую дёсны ледяную прохладу.
Инстинктивно - ища спасение от обжигающего холода, грозившего из горла перетечь дальше, в лёгкие - предводитель распушился и буркнул перепуганному Берёзовику:
- Осторожнее. Здесь легко утонуть, особенно неопытному оруженосцу.
- Прости, - пискнул Берёзовик, весь сжимаясь, стараясь будто забраться самому себе под шкурку и там укрыться от жадного дыхания озёрной глубины. - Прости, Огнезвёзд...
Подоспевшая Листвичка торопливо обнюхала малыша, ласково ткнулась носиком в его тугой бочок и подняла взгляд на отца. В глазах целительницы, потемневших от сгустившейся вокруг Грозового отряда ночи, Огнезвёзду почудился лёгкий упрёк:
- Всё в порядке. Ты ведь не собирался его ругать? Малыш просто не удержался на бревне.
Огнезвёзд заворчал с виноватой шутливостью:
- Даже не думал. Неужели все меня считают злым старым барсуком?
Он осёкся, увидев, как помрачнела дочь, стоило ему упомянуть барсуков. Образ несчастной Пепелицы слишком ярким, слишком алым пятном вспыхнул в глазах Листвички.
Огнезвёзд неловко коснулся носом пушистого ушка целительницы:
- Прости меня.
Белохвост, нетерпеливо крутившийся неподалёку белоснежным одуванчиковым шаром, подбежал к Огнезвёзду. Брызнувшие в тёмной траве искры светлячков сердитым блеском наполнили его голубые прозрачные глаза:
- Почему мы застыли, как мыши, почуявшие опасность? Идём скорее, Огнезвёзд. Нас уже ждут.
- Кто? - устало откликнулся предводитель. - Неужели ты различаешь запахи, даже в этом ужасном тумане?
Белохвост недовольно пошевелил кончиком хвоста, приоткрыл рот, жадно ловя воздушные потоки:
- Запах Чернозвёзда ни с чем не спутаешь, - весело промурлыкал он. - Лягушачий аромат племени Теней даже туман не может спрятать. И с нашим чернолапым другом ещё этот кролик-выскочка, Однозвёзд...
- Белохвост, - притворно сердито рыкнул Огнезвёзд, пряча улыбку в усах. - Побольше уважения к предводителям!
Белохвост фыркнул в ответ и, не дожидаясь сигнала, поскакал к поляне. Его сменил очутившийся рядом Ежевика. С того страшного алого вечера, который запомнился Огнезвёзду смутно, будто он наблюдал его через переплетение колючих кустов, с того самого вечера, испачканного чёрной кровью братоубийства, с того вечера, когда Ежевика убил Коршуна и спас жизнь Огнезвёзду, полосатый глашатай не отходил от своего предводителя. Огнезвёзд ощущал жгучее облако вины, окружавшее Ежевику, мутный сгусток грозовой тучи, горячим дыханием которого обдавало его каждый раз, когда янтарный взгляд глашатая касался огненной шерсти предводителя. Раньше эта вина встревожила бы Огнезвёзда, натолкнула бы на полные колючего недоверия мысли, но теперь он не считал себя вправе обвинять полосатого воина. Ни в чём. И не в чем.
В этот вечер привычная аура вины, окружающая Ежевику, показалась Огнезвёзду чуть бледнее. Возможно, её тоже приглушил туман, а возможно, светлая душа глашатая, прорываясь наружу, с каждым днём разрывала тёмное облако былых страданий.
Огнезвёзд мимолётно улыбнулся мелькнувшему перед ним лучику надежды. Шепнул Ежевике:
- Хоть в этот раз мы всё предусмотрели? Или другие племена снова найдут, в чём нас обвинить?
Ежевика вздохнул:
- Наверное, спокойный Совет, без криков и шипения, - это только мечта...
- Если мы не поторопимся, то Совет в целом станет для нас далёкой мечтой, - ворчливо подал из-за рыжего плеча Огнезвёзда голос Дым.
*****
Белохвост оказался совершенно прав. У подножия огромного дуба в центре поляны уже расположились две крупные фигуры. Нахохлившийся Однозвёзд лежал на коричневом корне, выпирающем из земли, как одинокий зуб из пасти барсука. В прищуренных глазах его застыло вечным льдом недоверие, хуже боли от любых ран обжигающее Огнезвёзда каждый раз, когда этот вызывающий взор обращался к нему. Огнезвёзд с привычной горечью вспомнил маленького взъерошенного котика с растерянными искрами в глазах, который вышел ему навстречу из тёмной вонючей норы под Гремящей тропой, когда два отчаянных Грозовых воина разыскивали изгнанное племя Ветра; благодарного товарища, который помогал ему нести в зубах крошечного котёнка королевы Росинки; и потом - друга, который во время Великого Путешествия, получив молчаливое разрешение от Звёздного Луча, смущённо предлагал предводителю Грозового племени поохотиться вместе, как в старые добрые времена... Очень старые.
Чернозвёзд, массивный, белоснежный, статный, сидел, выпрямившись, в одном хвосте от Однозвёзда, прикрыв яркие глаза и обвив хвостом лапы, чёрные носочки которых были сплошь усыпаны пухом молодых одуванчиков. Предводитель племени Теней не смотрел на Однозвёзда, но раздражённо подёргивал ушами в его сторону. Видимо, эти двое уже успели повздорить из-за чего-то. А может, нелюдимого Чернозвёзда просто раздражало общество чужого кота.
Огнезвёзд вдохнул напоённый смешанным ароматом племён воздух Острова Советов, снова едва не подавился густым туманом и, ободряюще кивнув своему отряду, проворно взбежал по склону к ожидающим предводителям.
- Приветствую вас, - со сдержанной вежливостью мяукнул он. - Добрая ли охота на ваших землях?
Чернозвёзд неторопливо открыл глаза и пошевелил усами в сторону Огнезвёзда. От вечно сварливого белого кота в этот раз не исходил терпкий запах враждебности. От его густой шкуры пахло горькой вечерней росой, печалью тающего в наступающем сезоне Листопада тепла и мокрыми одуванчиками.
- Приветствую, Огнезвёзд, - глухо пророкотал он. - Охоте нашей, хвала Звёздному племени, никто и ничто не мешает.
Однозвёзд протяжно хмыкнул и тут же кашлянул, с напускной поспешностью скрывая насмешку. Такую же напускную.
- Здравствуй, Огнезвёзд, - протянул крапчатый предводитель. - Интересуешься чужими угодьями? Как обычно. Неуёмное любопытство Грозового племени.
Чернозвёзд покосился на Однозвёзда, прищурился. Невозможно было понять, о чём думает этот скрытный воин, но Огнезвёзд слишком хорошо знал характер предводителя племени Теней, чтобы ошибаться на его счёт. Разумеется, сейчас Чернозвёзд сочтёт нужным присоединиться к несправедливым подозрениям Однозвёзда... Но Чернозвёзд неожиданно промолчал, только смахнул длинным хвостом мягкую одуванчиковую пушинку со своей мощной лапы.
Огнезвёзд уже научился сдерживаться, чтобы не зарычать на Однозвёзда, вложив в слова всю боль и растерянность, каждый раз царапавшие его шкуру изнутри в ответ на грубости бывшего друга. Поэтому он ответил спокойно, машинально провожая глазами слетевшую с хвоста Чернозвёзда и закружившуюся в потоках ветра пушинку:
- Твои обвинения совершенно беспочвенны, Однозвёзд. И абсолютно несправедливы. Если тебе обидно признавать, что моими словами движет искренняя забота о благополучии соседних племён, то считай, что они продиктованы лишь необходимой во время приветствия вежливостью.
Однозвёзд поджал губы, твёрдо поднялся на лапы:
- Я ценю твою вежливость, Огнезвёзд. Однако можешь в следующий раз оставить её при себе, чтобы язык не колола.
Чернозвёзд фыркнул, сверкнув белыми зубами:
- Какая муха вас обоих укусила? Дайте знать, когда вновь увидите её, чтобы я успел отмахнуться.
Однозвёзд округлил глаза.
"Единственное, - подумал Огнезвёзд. - в чём я согласен сегодня с Однозвёздом, это изумление".
То ли эта ночь меняла образы, то ли Чернозвёзд действительно был каким-то другим. Он не рычал подозрительно на всё, что вторгается в его пространство, смотрел мягко и расслабленно.
Однозвёзд ему явно не доверял, поглядывал исподлобья и, казалось, еле сдерживался, чтобы не заворчать себе под нос.
Речное племя запаздывало. Три племени в ожидании сонно расположились на поляне, поглядывая друг на друга с привычной настороженностью. Шарики звёзд в небе побелели от тумана и стали подозрительно походить на крошечных свернувшихся во сне в клубочек Белохвостов.
Чернозвёзд рядом с Огнезвёздом широко зевнул и лениво пошевелился, разбавив холодный воздух исходящим от своей густой шерсти теплом:
- Пятнистая Звезда, наверное, потерялась в тумане и не может найти Остров Советов. Ещё немного - и...
Огнезвёзд ожидал, что Чернозвёзд скажет: "Ещё немного - и мы начнём Совет без неё!" Или "Ещё немного - и племя Теней покинет Остров!" Или ещё что-нибудь такое же сварливое и враждебное. Грозовой предводитель даже подобрался, сгоняя с себя прилетевший с новой волной тумана сон и готовясь встать на пути Чернозвёзда и потребовать либо повременить ещё немного с началом Совета, либо не уходить. Но белоснежный кот только потянулся до хруста в костях и буркнул:
- Ещё немного - и я усну, прямо здесь, в корнях дуба.
И снова повисла туманная белая тишина.
Огнезвёзд повозился немного, ощущая себя неуютно, не на своём месте, совершенно не на своём, потом решился немного разбавить гнетущее безмолвие:
- Раз Пятнистая Звезда опаздывает, тогда до начала Совета я сообщу тебе, Однозвёзд, новость, которая касается только твоего племени.
Однозвёзд поднял немигающий взгляд, и Огнезвёзд порадовался его молчанию.
- Вчера на границе мои воины обнаружили следы двух молодых лисиц, - начал он осторожно. Однозвёзд напрягся, вытянулся, словно собрался напасть на невидимую опасность. - Следы - довольно свежие - вели в глубь вашей территории, и...
- И ты решил, что всё же стоит предупредить меня? - взвизгнул Однозвёзд. Несколько котов на поляне озадаченно обернулись на бушующего предводителя племени Ветра. - Откуда мне знать, может это твои воины загнали лисиц на нашу территорию, а теперь ты пытаешься выгородить своё племя, заботливо сообщая мне об опасности?
Огнезвёзд внутренне подобрался, чувствуя, как от закипающего гнева шевелится шерсть на загривке.
- Прекрати, Однозвёзд, - рыкнул он. - Во имя Звёздного племени, прекрати!
Однозвёзд ощерился, дёрнул ушами, отбрасывая его предупреждение подальше от своего слуха:
- ...Или ты вновь пытаешься намекнуть, что племя Ветра бессильно, и мышиного хвостика не стоит без помощи Грозовых котов? Твоя лицемерная игра становится посмешищем всего леса. И это я должен сказать тебе: прекрати. Прекрати делать вид, что без твоего вмешательства все племена пропадут!
Однозвёзд глубоко вдохнул ледяной воздух, развернулся резко, гневно хлестнул хвостом и вскочил на нижнюю ветку дуба.
- Настоящая колючка в хвосте, - неожиданно пробасил Чернозвёзд. - Верно?
Чувствующий себя огненным шаром, полным гнева и боли, Огнезвёзд развернулся непонимающе к предводителю племени Теней, который устало наблюдал за их ссорой, склонив умную лобастую голову. Поймав удивлённый взгляд рыжего предводителя, Чернозвёзд осторожно показал ушами в сторону нервно расхаживающего по тонкой дубовой ветке худого кошачьего силуэта.
- Ему не нужна твоя дружба, Огнезвёзд, - с неожиданной грустью молвил белоснежный кот. На миг и он показался Грозовому предводителю сотканным из молочного тумана. - Даже если она нужна ему как коту...а я думаю, так оно и есть, если ты вспомнишь ваши отношения в прошлом, ты поймёшь, что я прав... Да, даже если ваша дружба нужна ему как простому коту, он всё равно должен отказаться от неё как предводитель собственного племени. Прекрати напоминать ему о вашей дружбе, даже если тебе больно. Ему тоже больно, а воспоминания только разжигают эту боль. Дружбу нужно оставить внутри племени, ограничить её свободу. Тот, кто растрачивает себя на дружеские отношения с кем-либо из вражеского племени, обречён...
- Но дружба была... - пробормотал Огнезвёзд. Его злость на Однозвёзда испарилась после слов Чернозвёзда, улетучилась, словно и не было, оставив только пустоту. - Во время Великого Путешествия.
Чернозвёзд с сожалением посмотрел на собеседника:
- Огнезвёзд. Ты один из самых мудрых котов, которых я встречал на своём жизненном пути. Ты не хуже меня знаешь, что зарождения той дружбы следовало избегать. Да, она помогла племенам выжить во время Великого Путешествия. Каждый ощущал, что в него верят, его поддерживают гораздо больше котов, чем он привык чувствовать рядом с собой. Но так не могло продолжаться долго. Это разрушило бы всё, во что мы верим...
Огнезвёзд решительно взглянул в глаза Чернозвёзду и увидел там затуманенную боль.
- Я скучаю по старому лесу, Огнезвёзд, - пробормотал белый кот, ссутулившись, становясь словно меньше ростом. Огнезвёзд ощутил острую жалость к предводителю племени Теней, ведь тот был гораздо старше, чем он сам. И усталости, и боли утрат в его душе было гораздо больше. - Я уверен, ты тоже. Единственное, что держит нас здесь, - это наши племена. Нельзя разбрасывать свою душу на все четыре стороны, нужно сосредоточиться на своём племени. Именно это и велит нам Воинский Закон.
Чернозвёзд зажмурился на миг, с такой силой, словно ему больно было держать глаза открытыми. Но спустя мгновение его взор вновь вспыхнул, а голос окреп:
- Надеюсь, на нашу территорию вы никого опасного не загнали?
*****
...Они все заблудились в этом густом холодном тумане, потеряли единственно верный путь. Маленький Берёзовик, заплутавший во тьме, едва не утонувший в ледяной чёрной воде. Листвичка, увязшая после ухода Пепелицы в паутине тревожных метаний, как в жадном чавкающем зелёной тиной болоте. Однозвёзд, в один миг, одной вызывающей усмешкой, одним грубым словом растоптавший многолетнюю дружбу с Огнезвёздом. Ежевика, совершивший братоубийство ради спасения своего предводителя. Чернозвёзд, снедаемый тоской по прошлой жизни, уставший бесконечно затачивать когти, готовясь к войне, и добродушно усмехающийся теперь своим мягким одуванчиковым лапам.
"Необходимо быть чему-то верным".
Огнезвёзд прикрыл глаза, поймал прохладный порыв ветра. Благодарно сдувший с его глаз туман, очистивший усы от белёсых клочьев ватной пелены, этот свежий воздушный поток принёс с поляны ясный, до дрожи в лапах родной аромат Грозовых воинов. Запах его племени, племени Огнезвёзда, был сильным, ярким, уверенным; он - будто обретя видимую форму - светлыми звёздами освещал поляну, поддерживал огонь силы в теле и душе Огнезвёзда.
"Необходимо, чтобы был хоть кто-то, кто верит".
С озёрного берега раздался приветственный вой прибывшего на Совет Речного племени. Чернозвёзд кивнул Огнезвёзду и легко вспрыгнул на широкую ветвь дуба, вновь становясь привычным, далёким, закрывшимся в себе. Огнезвёзд проводил белоснежного предводителя взглядом и, уже отводя глаза, наткнулся на пристальный взор Однозвёзда, который тот не успел погасить. Взор, в котором растерянным светлячком теплилось горькое сожаление о том, что исчезло в их отношениях со старым другом совсем немного лун назад в ветвях упавшего дерева вместе с улетевшей жизнью мятежного Чернохвата; о том, что было утрачено безвозвратно, когда маленький, дрожащий Одноус навсегда запер воспоминания о прошлом в теле гордого Однозвёзда.
"Необходимо самому во что-то верить".
И когда запыхавшаяся Пятнистая Звезда лёгкой птицей взлетела на ветвь дуба, Огнезвёзд, надёжно спрятав в душе воспоминания и сожаления, решительно отвернувшись от других предводителей, сосредоточил горящий взгляд на своём племени. Он точно знал, во что он верит.
Автор: Mariuelle
Фэндом: Хантер Эрин «Коты-Воители»
Пэйринг или персонажи: Огнезвёзд, Чернозвёзд, Однозвёзд
Рейтинг: PG-13
Жанры: джен, ангст, hurt/comfort
Предупреждение: OOC
Размер: мини
Статус: закончен
Описание:
После "Заката".
Души, тонущие в густом тумане прошлого...
"Необходимо быть чему-то верным. Необходимо, чтобы был хоть кто-то, кто верит. Необходимо самому во что-то верить".
Примечания автора:
Я безумно уважаю и люблю Чернозвёзда, поэтому здесь он решил проявить лучшие свои качества.
читать дальшеЖёлтыми мухами прилипшие к чёрному небу шарики звёзд казались такими же маслянисто-скользкими, как и покрытый сырым мхом ствол поваленного дерева под лапами спешащих на Совет котов. Огнезвёзд, возглавлявший патруль Грозового племени, на бегу приоткрыл пасть, втягивая в себя холодный ночной воздух. Низкий белёсый туман моментально залепил мокрой пеленой его горло, заглушая запахи. Недовольно и без особого результата отфыркивая туманную плёнку в усы, Огнезвёзд услышал за своей спиной глухой вскрик, тут же утонувший в звонком всплеске воды. Озёрная гладь сердито заволновалась, и Берёзовик - испуганный комок мокрого посеребрённого туманом меха - вынырнул из воды у самых лап предводителя. Огнезвёзд нагнулся, за сырой загривок потянул оруженосца на берег, чувствуя на языке и зубах гадкую, разъедающую дёсны ледяную прохладу.
Инстинктивно - ища спасение от обжигающего холода, грозившего из горла перетечь дальше, в лёгкие - предводитель распушился и буркнул перепуганному Берёзовику:
- Осторожнее. Здесь легко утонуть, особенно неопытному оруженосцу.
- Прости, - пискнул Берёзовик, весь сжимаясь, стараясь будто забраться самому себе под шкурку и там укрыться от жадного дыхания озёрной глубины. - Прости, Огнезвёзд...
Подоспевшая Листвичка торопливо обнюхала малыша, ласково ткнулась носиком в его тугой бочок и подняла взгляд на отца. В глазах целительницы, потемневших от сгустившейся вокруг Грозового отряда ночи, Огнезвёзду почудился лёгкий упрёк:
- Всё в порядке. Ты ведь не собирался его ругать? Малыш просто не удержался на бревне.
Огнезвёзд заворчал с виноватой шутливостью:
- Даже не думал. Неужели все меня считают злым старым барсуком?
Он осёкся, увидев, как помрачнела дочь, стоило ему упомянуть барсуков. Образ несчастной Пепелицы слишком ярким, слишком алым пятном вспыхнул в глазах Листвички.
Огнезвёзд неловко коснулся носом пушистого ушка целительницы:
- Прости меня.
Белохвост, нетерпеливо крутившийся неподалёку белоснежным одуванчиковым шаром, подбежал к Огнезвёзду. Брызнувшие в тёмной траве искры светлячков сердитым блеском наполнили его голубые прозрачные глаза:
- Почему мы застыли, как мыши, почуявшие опасность? Идём скорее, Огнезвёзд. Нас уже ждут.
- Кто? - устало откликнулся предводитель. - Неужели ты различаешь запахи, даже в этом ужасном тумане?
Белохвост недовольно пошевелил кончиком хвоста, приоткрыл рот, жадно ловя воздушные потоки:
- Запах Чернозвёзда ни с чем не спутаешь, - весело промурлыкал он. - Лягушачий аромат племени Теней даже туман не может спрятать. И с нашим чернолапым другом ещё этот кролик-выскочка, Однозвёзд...
- Белохвост, - притворно сердито рыкнул Огнезвёзд, пряча улыбку в усах. - Побольше уважения к предводителям!
Белохвост фыркнул в ответ и, не дожидаясь сигнала, поскакал к поляне. Его сменил очутившийся рядом Ежевика. С того страшного алого вечера, который запомнился Огнезвёзду смутно, будто он наблюдал его через переплетение колючих кустов, с того самого вечера, испачканного чёрной кровью братоубийства, с того вечера, когда Ежевика убил Коршуна и спас жизнь Огнезвёзду, полосатый глашатай не отходил от своего предводителя. Огнезвёзд ощущал жгучее облако вины, окружавшее Ежевику, мутный сгусток грозовой тучи, горячим дыханием которого обдавало его каждый раз, когда янтарный взгляд глашатая касался огненной шерсти предводителя. Раньше эта вина встревожила бы Огнезвёзда, натолкнула бы на полные колючего недоверия мысли, но теперь он не считал себя вправе обвинять полосатого воина. Ни в чём. И не в чем.
В этот вечер привычная аура вины, окружающая Ежевику, показалась Огнезвёзду чуть бледнее. Возможно, её тоже приглушил туман, а возможно, светлая душа глашатая, прорываясь наружу, с каждым днём разрывала тёмное облако былых страданий.
Огнезвёзд мимолётно улыбнулся мелькнувшему перед ним лучику надежды. Шепнул Ежевике:
- Хоть в этот раз мы всё предусмотрели? Или другие племена снова найдут, в чём нас обвинить?
Ежевика вздохнул:
- Наверное, спокойный Совет, без криков и шипения, - это только мечта...
- Если мы не поторопимся, то Совет в целом станет для нас далёкой мечтой, - ворчливо подал из-за рыжего плеча Огнезвёзда голос Дым.
*****
Белохвост оказался совершенно прав. У подножия огромного дуба в центре поляны уже расположились две крупные фигуры. Нахохлившийся Однозвёзд лежал на коричневом корне, выпирающем из земли, как одинокий зуб из пасти барсука. В прищуренных глазах его застыло вечным льдом недоверие, хуже боли от любых ран обжигающее Огнезвёзда каждый раз, когда этот вызывающий взор обращался к нему. Огнезвёзд с привычной горечью вспомнил маленького взъерошенного котика с растерянными искрами в глазах, который вышел ему навстречу из тёмной вонючей норы под Гремящей тропой, когда два отчаянных Грозовых воина разыскивали изгнанное племя Ветра; благодарного товарища, который помогал ему нести в зубах крошечного котёнка королевы Росинки; и потом - друга, который во время Великого Путешествия, получив молчаливое разрешение от Звёздного Луча, смущённо предлагал предводителю Грозового племени поохотиться вместе, как в старые добрые времена... Очень старые.
Чернозвёзд, массивный, белоснежный, статный, сидел, выпрямившись, в одном хвосте от Однозвёзда, прикрыв яркие глаза и обвив хвостом лапы, чёрные носочки которых были сплошь усыпаны пухом молодых одуванчиков. Предводитель племени Теней не смотрел на Однозвёзда, но раздражённо подёргивал ушами в его сторону. Видимо, эти двое уже успели повздорить из-за чего-то. А может, нелюдимого Чернозвёзда просто раздражало общество чужого кота.
Огнезвёзд вдохнул напоённый смешанным ароматом племён воздух Острова Советов, снова едва не подавился густым туманом и, ободряюще кивнув своему отряду, проворно взбежал по склону к ожидающим предводителям.
- Приветствую вас, - со сдержанной вежливостью мяукнул он. - Добрая ли охота на ваших землях?
Чернозвёзд неторопливо открыл глаза и пошевелил усами в сторону Огнезвёзда. От вечно сварливого белого кота в этот раз не исходил терпкий запах враждебности. От его густой шкуры пахло горькой вечерней росой, печалью тающего в наступающем сезоне Листопада тепла и мокрыми одуванчиками.
- Приветствую, Огнезвёзд, - глухо пророкотал он. - Охоте нашей, хвала Звёздному племени, никто и ничто не мешает.
Однозвёзд протяжно хмыкнул и тут же кашлянул, с напускной поспешностью скрывая насмешку. Такую же напускную.
- Здравствуй, Огнезвёзд, - протянул крапчатый предводитель. - Интересуешься чужими угодьями? Как обычно. Неуёмное любопытство Грозового племени.
Чернозвёзд покосился на Однозвёзда, прищурился. Невозможно было понять, о чём думает этот скрытный воин, но Огнезвёзд слишком хорошо знал характер предводителя племени Теней, чтобы ошибаться на его счёт. Разумеется, сейчас Чернозвёзд сочтёт нужным присоединиться к несправедливым подозрениям Однозвёзда... Но Чернозвёзд неожиданно промолчал, только смахнул длинным хвостом мягкую одуванчиковую пушинку со своей мощной лапы.
Огнезвёзд уже научился сдерживаться, чтобы не зарычать на Однозвёзда, вложив в слова всю боль и растерянность, каждый раз царапавшие его шкуру изнутри в ответ на грубости бывшего друга. Поэтому он ответил спокойно, машинально провожая глазами слетевшую с хвоста Чернозвёзда и закружившуюся в потоках ветра пушинку:
- Твои обвинения совершенно беспочвенны, Однозвёзд. И абсолютно несправедливы. Если тебе обидно признавать, что моими словами движет искренняя забота о благополучии соседних племён, то считай, что они продиктованы лишь необходимой во время приветствия вежливостью.
Однозвёзд поджал губы, твёрдо поднялся на лапы:
- Я ценю твою вежливость, Огнезвёзд. Однако можешь в следующий раз оставить её при себе, чтобы язык не колола.
Чернозвёзд фыркнул, сверкнув белыми зубами:
- Какая муха вас обоих укусила? Дайте знать, когда вновь увидите её, чтобы я успел отмахнуться.
Однозвёзд округлил глаза.
"Единственное, - подумал Огнезвёзд. - в чём я согласен сегодня с Однозвёздом, это изумление".
То ли эта ночь меняла образы, то ли Чернозвёзд действительно был каким-то другим. Он не рычал подозрительно на всё, что вторгается в его пространство, смотрел мягко и расслабленно.
Однозвёзд ему явно не доверял, поглядывал исподлобья и, казалось, еле сдерживался, чтобы не заворчать себе под нос.
Речное племя запаздывало. Три племени в ожидании сонно расположились на поляне, поглядывая друг на друга с привычной настороженностью. Шарики звёзд в небе побелели от тумана и стали подозрительно походить на крошечных свернувшихся во сне в клубочек Белохвостов.
Чернозвёзд рядом с Огнезвёздом широко зевнул и лениво пошевелился, разбавив холодный воздух исходящим от своей густой шерсти теплом:
- Пятнистая Звезда, наверное, потерялась в тумане и не может найти Остров Советов. Ещё немного - и...
Огнезвёзд ожидал, что Чернозвёзд скажет: "Ещё немного - и мы начнём Совет без неё!" Или "Ещё немного - и племя Теней покинет Остров!" Или ещё что-нибудь такое же сварливое и враждебное. Грозовой предводитель даже подобрался, сгоняя с себя прилетевший с новой волной тумана сон и готовясь встать на пути Чернозвёзда и потребовать либо повременить ещё немного с началом Совета, либо не уходить. Но белоснежный кот только потянулся до хруста в костях и буркнул:
- Ещё немного - и я усну, прямо здесь, в корнях дуба.
И снова повисла туманная белая тишина.
Огнезвёзд повозился немного, ощущая себя неуютно, не на своём месте, совершенно не на своём, потом решился немного разбавить гнетущее безмолвие:
- Раз Пятнистая Звезда опаздывает, тогда до начала Совета я сообщу тебе, Однозвёзд, новость, которая касается только твоего племени.
Однозвёзд поднял немигающий взгляд, и Огнезвёзд порадовался его молчанию.
- Вчера на границе мои воины обнаружили следы двух молодых лисиц, - начал он осторожно. Однозвёзд напрягся, вытянулся, словно собрался напасть на невидимую опасность. - Следы - довольно свежие - вели в глубь вашей территории, и...
- И ты решил, что всё же стоит предупредить меня? - взвизгнул Однозвёзд. Несколько котов на поляне озадаченно обернулись на бушующего предводителя племени Ветра. - Откуда мне знать, может это твои воины загнали лисиц на нашу территорию, а теперь ты пытаешься выгородить своё племя, заботливо сообщая мне об опасности?
Огнезвёзд внутренне подобрался, чувствуя, как от закипающего гнева шевелится шерсть на загривке.
- Прекрати, Однозвёзд, - рыкнул он. - Во имя Звёздного племени, прекрати!
Однозвёзд ощерился, дёрнул ушами, отбрасывая его предупреждение подальше от своего слуха:
- ...Или ты вновь пытаешься намекнуть, что племя Ветра бессильно, и мышиного хвостика не стоит без помощи Грозовых котов? Твоя лицемерная игра становится посмешищем всего леса. И это я должен сказать тебе: прекрати. Прекрати делать вид, что без твоего вмешательства все племена пропадут!
Однозвёзд глубоко вдохнул ледяной воздух, развернулся резко, гневно хлестнул хвостом и вскочил на нижнюю ветку дуба.
- Настоящая колючка в хвосте, - неожиданно пробасил Чернозвёзд. - Верно?
Чувствующий себя огненным шаром, полным гнева и боли, Огнезвёзд развернулся непонимающе к предводителю племени Теней, который устало наблюдал за их ссорой, склонив умную лобастую голову. Поймав удивлённый взгляд рыжего предводителя, Чернозвёзд осторожно показал ушами в сторону нервно расхаживающего по тонкой дубовой ветке худого кошачьего силуэта.
- Ему не нужна твоя дружба, Огнезвёзд, - с неожиданной грустью молвил белоснежный кот. На миг и он показался Грозовому предводителю сотканным из молочного тумана. - Даже если она нужна ему как коту...а я думаю, так оно и есть, если ты вспомнишь ваши отношения в прошлом, ты поймёшь, что я прав... Да, даже если ваша дружба нужна ему как простому коту, он всё равно должен отказаться от неё как предводитель собственного племени. Прекрати напоминать ему о вашей дружбе, даже если тебе больно. Ему тоже больно, а воспоминания только разжигают эту боль. Дружбу нужно оставить внутри племени, ограничить её свободу. Тот, кто растрачивает себя на дружеские отношения с кем-либо из вражеского племени, обречён...
- Но дружба была... - пробормотал Огнезвёзд. Его злость на Однозвёзда испарилась после слов Чернозвёзда, улетучилась, словно и не было, оставив только пустоту. - Во время Великого Путешествия.
Чернозвёзд с сожалением посмотрел на собеседника:
- Огнезвёзд. Ты один из самых мудрых котов, которых я встречал на своём жизненном пути. Ты не хуже меня знаешь, что зарождения той дружбы следовало избегать. Да, она помогла племенам выжить во время Великого Путешествия. Каждый ощущал, что в него верят, его поддерживают гораздо больше котов, чем он привык чувствовать рядом с собой. Но так не могло продолжаться долго. Это разрушило бы всё, во что мы верим...
Огнезвёзд решительно взглянул в глаза Чернозвёзду и увидел там затуманенную боль.
- Я скучаю по старому лесу, Огнезвёзд, - пробормотал белый кот, ссутулившись, становясь словно меньше ростом. Огнезвёзд ощутил острую жалость к предводителю племени Теней, ведь тот был гораздо старше, чем он сам. И усталости, и боли утрат в его душе было гораздо больше. - Я уверен, ты тоже. Единственное, что держит нас здесь, - это наши племена. Нельзя разбрасывать свою душу на все четыре стороны, нужно сосредоточиться на своём племени. Именно это и велит нам Воинский Закон.
Чернозвёзд зажмурился на миг, с такой силой, словно ему больно было держать глаза открытыми. Но спустя мгновение его взор вновь вспыхнул, а голос окреп:
- Надеюсь, на нашу территорию вы никого опасного не загнали?
*****
...Они все заблудились в этом густом холодном тумане, потеряли единственно верный путь. Маленький Берёзовик, заплутавший во тьме, едва не утонувший в ледяной чёрной воде. Листвичка, увязшая после ухода Пепелицы в паутине тревожных метаний, как в жадном чавкающем зелёной тиной болоте. Однозвёзд, в один миг, одной вызывающей усмешкой, одним грубым словом растоптавший многолетнюю дружбу с Огнезвёздом. Ежевика, совершивший братоубийство ради спасения своего предводителя. Чернозвёзд, снедаемый тоской по прошлой жизни, уставший бесконечно затачивать когти, готовясь к войне, и добродушно усмехающийся теперь своим мягким одуванчиковым лапам.
"Необходимо быть чему-то верным".
Огнезвёзд прикрыл глаза, поймал прохладный порыв ветра. Благодарно сдувший с его глаз туман, очистивший усы от белёсых клочьев ватной пелены, этот свежий воздушный поток принёс с поляны ясный, до дрожи в лапах родной аромат Грозовых воинов. Запах его племени, племени Огнезвёзда, был сильным, ярким, уверенным; он - будто обретя видимую форму - светлыми звёздами освещал поляну, поддерживал огонь силы в теле и душе Огнезвёзда.
"Необходимо, чтобы был хоть кто-то, кто верит".
С озёрного берега раздался приветственный вой прибывшего на Совет Речного племени. Чернозвёзд кивнул Огнезвёзду и легко вспрыгнул на широкую ветвь дуба, вновь становясь привычным, далёким, закрывшимся в себе. Огнезвёзд проводил белоснежного предводителя взглядом и, уже отводя глаза, наткнулся на пристальный взор Однозвёзда, который тот не успел погасить. Взор, в котором растерянным светлячком теплилось горькое сожаление о том, что исчезло в их отношениях со старым другом совсем немного лун назад в ветвях упавшего дерева вместе с улетевшей жизнью мятежного Чернохвата; о том, что было утрачено безвозвратно, когда маленький, дрожащий Одноус навсегда запер воспоминания о прошлом в теле гордого Однозвёзда.
"Необходимо самому во что-то верить".
И когда запыхавшаяся Пятнистая Звезда лёгкой птицей взлетела на ветвь дуба, Огнезвёзд, надёжно спрятав в душе воспоминания и сожаления, решительно отвернувшись от других предводителей, сосредоточил горящий взгляд на своём племени. Он точно знал, во что он верит.
@темы: "Коты-Воители"